Георгий ПоповЗа тридевять планет
Весь этот видимый мир вовсе не единственный в природе, и мы должны верить, что в других областях пространства имеются другие земли с другими
людьми и другими животными.
Насколько же замечательна и удивительна эта величественная бесконечность Вселенной! Сколько Солнц, сколько Земель…
Недавно я получил посылку из родных мест. В ней оказались листы тонкой розоватой бумаги, исписанные неровными, сбегающими, точно падающими с откоса строчками. Я прочитал лист, другой, третий… Что такое? Я стал читать дальше и… уже не оторвался, пока не дочитал до конца.
Это были первые главы записок Эдика Свистуна, удивительных записок, единственных в своем роде, которые можно было бы назвать фантастическими, не будь они столь безыскусственно правдивы и убедительны.
Вот они, эти главы, от слова до слова. Я ничего не добавлял от себя, лишь кое-где внес поправки, главным образом стилистического характера, да расставил знаки препинания.
Глава перваяЯ делаю решительный шаг
I
Сегодня утром [1] ко мне подошел инженер Шишкин и сказал:
— Ну как?
Речь шла о другой планете, я сразу догадался и кивнул головой.
— Вот и отлично, — обрадовался Шишкин. — Отлично, отлично! Ты не представляешь, как это здорово! Я не нахожу слов.
Трактористы и комбайнеры стали трясти мне руку, хлопать по плечу, хотели даже качать, но я не дался.
Один Семен, мой сосед и друг, когда мы остались с глазу на глаз, доверительно шепнул:
— Разыгрывает!
— Шишкин? Разыгрывает? — не поверил я.
— А что? Ты подумай только, американцы на что уж башковиты, и те дальше Луны ни шагу. А он…
— Не может быть! Шишкин и розыгрыш… Не может быть!
— Смотри, тебе видней. Только я на твоем месте, прежде чем лететь, подумал бы хорошенько. Другая планета — это все-таки другая планета!
— Ты так думаешь? — Я посмотрел на Семена снисходительно. Чудак человек, речь идет о планете, которая населена вполне разумными существами, может быть, такими же разумными, как и мы, грешные. Значит, другая планета она только с виду другая, а на самом деле, может быть, и не совсем другая.
— А есть ли они, такие планеты? — стал в тупик Семен.
— А ты сомневаешься?
Мой вопрос окончательно сбил его с толку.
— Не сомневаюсь, однако… Я каждый день слушаю радио, читаю газеты и не помню, чтобы об этом когда-нибудь говорилось или писалось…
— А скажи честно, ты о Ефремове и Бредбери слыхал?
— А кто они такие?
— Темнота! — Я завел свой колесный трактор «Беларусь» (хорошая машина, кстати сказать) и подался на озеро Лебяжье. Мне надо было подкинуть на ферму пару стожков сена.
Вернувшись обратно в РТМ (это было под вечер), я увидел, что трактористы и комбайнеры сидят около конторки и машут руками. Когда я остановил трактор и подошел к ним, все как по команде встали и крикнули:
— Ура! Ура! Ура!
Мне это понравилось, и я помахал кепкой.
Так мы стояли и махали друг другу, они — руками, я — кепкой, пока не вышел Шишкин. При виде инженера все расступились и перестали махать. Наступила тишина, какая редко бывает, и в этой тишине раздался приятный голос Шишкина:
— Теперь, Эдя, тренировки, тренировки и тренировки. Пробежки, барокамера и прочее.
Потом он зачитал приказ по РТМ. Привожу главные пункты:
«1. Строительство корабля „Красный партизан“ предполагается начать 15 июля с. г.
2. Как нам сообщили, за основу взят проект, разработанный Н-ским отделением Академии наук, по общему мнению, наиболее простой, а значит и наиболее экономичный.
3. По согласованию с вышестоящими инстанциями командиром корабля назначить Эдуарда Петровича Свистуна».
У меня даже пятки похолодели.
Еще вчера ты был как все, а назначили — и точно приподняли тебя над всеми. Та же земля, те же люди и комбинезон на тебе тот же — барахло, в сущности, комбинезон, — но сам ты уже не тот. Теперь ты будешь ходить и воображать черт знает что, и сны тебе будут сниться такие, что сказать стыдно, и, наконец, (чем черт не шутит) окончательно потеряешь голову.
И все только потому, что тебя назначили.
— Эдя, — шепчет чей-то ласковый голос, — будь скромным, помни: все великие…
— Что за вопрос! — перебиваю я непрошеного советчика, а сам чувствую, как земля уходит из-под ног и за плечами вырастают крылья.
— Эдя, Эдя…
Бог мой, это же Семен, скептик и маловер. Нужны мне его советы, у меня и своя голова… А впрочем, почему бы и не послушать — так, для приличия, — а сделать все-таки по-своему? А?.. Отличная идея!
— Ну что? — спрашиваю, а самого возносит и возносит, и ничего-то с этим нельзя поделать, как ни старайся. — Ну что? Что еще надумал?
Но ласковый советчик не успевает я слова сказать, как на мою голову обрушивается лавина поздравлений.
— Поздравляю, Эдя, поздравляю!
— Ну молодец! Просто орел! Завидую!
— Эдя, петушка! Я всегда верил в тебя, Эдя!
И — руки, руки… Они тянутся, тычутся, норовят похлопать, потрепать, пожать, ущипнуть, пощупать, словом, выразить свой восторг.
Только Шишкин — великий Шишкин — спокоен, как скала, под которую не успели заложить динамит.
Кончив читать, он аккуратно свернул бумагу вчетверо, не спеша «засунул ее в карман штанов и со словами:
— Я очень рад за тебя, Эдя… Дай я тебя поцелую, черт! — облапил меня обеими руками.
II
Чтобы отмести всякие подозрения, какие только могут возникнуть при чтении этих записок, я заранее должен сказать, что здесь нет ни слова вымысла. У меня и колебаний особых не возникало. Правда, на другой или третий день, прежде чем приступить к тренировкам, я глянул в окно (я люблю по утрам смотреть в окно) и сказал:
— А страшновато все-таки, как подумаешь!
Тетка Соня, хозяйка дома, у которой я снимаю комнату, разогнула спину и строго заметила: — Не лети. Дома, что ли, плохо?
Я сказал что-то в том роде, что дело это тонкое, деликатное и не всякому дано его понять. Тетка Соня усмотрела в моих словах обидный намек, буркнула:
— Где уж нам! — и вышла из боковушки.
Я остался один. Ходил из угла в угол и, отметая всякие колебания, размышлял вслух: — Космос… Что такое, в сущности, космос? Пространство, забитое всякими обитаемыми и необитаемыми планетами… Значит, если даже лететь прямо и прямо, никуда не сворачивая, рано или поздно попадешь на обитаемую. «Здравствуйте!» — «Здорово живешь!» — «Как тут? Порядок?» — «А ты думал?!» В это время опять вошла тетка Соня. Она даже и не глянула на меня, как будто меня не было и быть не могло в этой комнате-боковушке… Вошла с ведром и кружкой и стала поливать цветы на подоконнике.
А мне вдруг захотелось подурачиться, позубоскалить со старухой. Вообще-то я человек серьезный, десять классов кончил и хочу поступать в институт, скорее всего — на заочное отделение, но и на меня иногда находит. Я легонько тронул тетку Соню за плечо и продолжал: — Представляешь, тетя Соня, прилетает Эдька Свистун (это меня зовут Эдька Свистун) на другую планету, а там уже полный коммунизм. Хочешь — ешь, хочешь — спишь, хочешь за девками ухаживаешь…
Здорово, а?
— Уж куда здоровей! — отвела плечо тетка Соня.
— Нет, ты представь, тетя Соня… Представь, спускаюсь я на корабле-самолете, выхожу чин чином, а публика уже дрожит, волнуется: «Эдуард Петрович!.. Эдуард Петрович!..» — и все в этом роде.
— Это какая же публика? — наконец заинтересовалась, как бы снизошла тетка Соня.
— Тамошняя, — говорю. — «Эдуард Петрович! Эдуард Петрович!» А девчата ну так и вешаются на шею, отбоя нет.
Тетка Соня чуть не прыснула:
— Откуда же тамошней публике знать, что ты Эдуард Петрович? Она и знать тебя не знает.
Я объяснил глупой старухе, что там, на другой планете, цивилизация. И не просто цивилизация, как у нас, например, а высшая цивилизация. Высшая из высших, какую можно себе представить. Не успею я спуститься, как там все будут знать. И как зовут, и кто ты родом, и какое у тебя образование.
— Хватит болтать-то, космонавт! Иди завтракай.
Я посмотрел на часы, занимавшие почти весь простенок, и вспомнил, что сейчас будут передавать важное сообщение. Ребята еще вчера говорили: «В восемь ноль-ноль включай репродуктор и слушай!» Часы показывали ровно восемь. Тютелька в тютельку… Я усадил тетку Соню: «Сиди и не дыши!» — подошел к репродуктору и усилил звук. Минута прошла в напряженном ожидании. Казалось, репродуктор хотел и не в силах был произнести первое слово. Потом в нем что-то зашуршало — как будто тараканы завозились, — и раздался голос диктора:
— Внимание, внимание! Передаем интервью с инженером Шишкиным.
— А я что говорил? — подмигнул я тетке Соне.
— Георгий Валентиныч, — продолжал репродуктор, не обращая на нас никакого внимания, — разрешите задать вопрос. Как, по-вашему, ежели, скажем, послать человека подальше, то он как, воротится обратно или не воротится?
— Сейчас Шишкин… Шишкин…
И правда, не успел я предупредить тетку Соню (она могла ведь и прослушать), как заговорил Шишкин.
— Это зависит от того, как послать, — сказал он, заметно волнуясь и покашливая. — Ведь в деле космических полетов главное что? Главное — развить сверхсветовую скорость. Я не выдам секрета, если скажу, что этого еще никому не удавалось сделать. Только ракета, сконструированная Н-ской Академией наук (он так и сказал — Н-ской Академией наук) и построенная нашими дорогими и, можно сказать, уважаемыми…
И вдруг… Что за ерунда? Шум, треск и никакого впечатления. Я постучал по репродуктору, но тот молчал, как убитый. Перевел взгляд на тетку Соню и ахнул. Старуха стояла бледная, губы у нее тряслись.
— Ракету сделали… Это ж надо!
— Наши да не сделают! — заговорил я каким-то не своим, бодреньким голосом. — Дай им побольше денег, так они самого черта сделают. Вот только страшновато, тетя Соня. Вдруг что откажет в полете? А?.. Или, скажем, прилетишь, а этой… атмосферы кот наплакал?
— Ой, да как же без атмосферы-то? — еще пуще побледнела тетка Соня.
— Вот и я думаю: лететь или не лететь? С одной стороны, конечно, слава, почет и прочее. А с другой… Впрочем, что я… Тебе этого все равно не понять, образование мелковато!.. Чай готов? Вот и отлично, тетя Соня. Сейчас мы попьем чайку и займемся тренировками. Пять туда, пять обратно…
— Ох, Эдя, Эдя… — тяжело вздохнула тетка Соня и пошла готовить завтрак.
На этом мои колебания и кончились. Стоило мне подзаправиться как следует и поразмять руки, ноги и спину, стоило подумать, что там (я кивнул вверх) пропасть планет, может быть, не менее обжитых, чем старуха Земля, как на душе стало легко и необыкновенно весело. Помню, мне особенно понравилось выражение «старуха Земля». Выйдя во двор, я топнул раз, топнул другой, так что куры брызнули врассыпную, сказал:
— Ну что, старуха Земля? — и засмеялся.
И, помню, еще подумал, что только мы, космонавты, можем быть запанибрата с собственной планетой, с этой старухой Землей, на которой живем и по которой ходим каждый день, но которую в общем-то не очень и жалуем.
— Ну что, старуха Земля? — сказал я и притопнул, и мне опять стало необыкновенно хорошо и весело.
III
Но читатель, возможно, захочет узнать, в чем заключались тренировки.
Прежде всего Шишкин установил строгий режим.
При этом он сказал, что режиму современная наука придает главное значение. С помощью режима можно похудеть и пополнеть, избавиться от всяких болезней, сделать карьеру, разогнать грусть-тоску, добиться благорасположения женщины и т. д.
Между прочим, говорят, где-то за границей лечат рак… И знаете чем? Режимом!
Так вот, режим, режим и еще раз режим. В семь подъем, в одиннадцать отбой. Спать на правом боку, врачи утверждают, что это самая здоровая поза.
Можно, конечно, и на животе, но лучше все-таки на правом боку. И ни в коем разе на левом или на спине.
Почему? Сейчас объясню.
Когда человек спит на левом боку, то поневоле давит на сердце, а это плохо. Очень плохо. Спросите любого мало-мальски смыслящего в своем деле врача, и он вам скажет, как это плохо!.. Что касается спины, то ее вообще надо беречь и лелеять, дабы она не потеряла эластичности. Потеря эластичности, то есть способности сгибаться и разгибаться, — я не знаю, что в жизни может быть хуже этого.
Ездить на машине, на лошади, на ишаке надо как можно реже — лучше ходить или бегать. Кто-то из ученых, мудрая голова (об этом даже газеты писали), двинул теорию, будто в недалеком будущем все более или менее сознательные граждане вообще откажутся от транспорта на близкие расстояния. Представляете, какая милая картинка! Стоят автобусы, троллейбусы, пригородные поезда, стоят такси и эскалаторы (вместо тротуаров скоро будут делать одни эскалаторы), а люди идут или бегут — кому как хочется — и радуются, что они могут бежать.
Госплану надо это иметь в виду и заблаговременно предусмотреть сокращение всех видов транспорта.
Сокращают же ракеты. Почему бы не сократить и машины?
Впрочем, к нам, деревенским, это не относится.
Мы и сейчас больше ходим, чем ездим, значит, проблема транспорта вряд ли станет для нас слишком острой.
Правда, на бригадные станы приходится все же ездить… Знаете, как это бывает? Рано утром подкатываешь к конторе, забираешь людей на прицеп, везешь — и душа радуется: шутки, смех, песни… Однако в будущем, я полагаю, и на бригадные станы будут ходить или бегать. Впереди, само собой, бригадир, за ним — рядовые колхозники. Если учесть, что расстояние порядочное, то пробежка окажется весьма, весьма полезной.
Сужу по себе. Каждое утро, как и предписал Шишкин, я совершал своего рода променаж. Выходил из дому и направлялся не прямиком, а в обход деревни.
Сперва шел не спеша, потом ускорял шаг, потом переходил на легкую рысь, на галоп… Через какое-то время (засекать было некогда) я прибегал в РТМ и, отдохнув немного, приступал к работе.
Иногда тренировался и в ходе трудовой деятельности. Не доезжал, скажем, до бригадного стана километра три-четыре, останавливал трактор и, приглушив мотор, пускался дальше на своих на двоих, как говорится. Пройдя километра два-три, возвращался обратно и дальше ехал обычным манером.
Госплану (или кому другому, не знаю, кто этим занимается) следует подумать и над тем, как бы сделать технику самоуправляемой. Есть же автопилоты. Почему не быть автоводителям, автотрактористам, автокомбайнерам? Пустил трактор или комбайн своим ходом, а сам вылезай и труси рысцой рядом. Скорость можно увеличивать или уменьшать, в зависимости от желания. Можно даже приотстать немного — пусть думают, будто машина сильнее, — а потом и нагнать, потом и доказать превосходство живого человека над мертвой техникой.
Здорово, а? Летчики лопнут от зависти. Ведь они, даже при наличии автопилотов, не отважатся выскочить и бежать следом за самолетом.
Второй момент тренировок — двухпудовая гиря. Вообще-то, сначала двухпудовая гиря, а потом пробежки. Но можно и наоборот. От этого ничто не изменится. Так вот, проснувшись в семь утра, вы перво-наперво проделываете несколько легких упражнений (разминка), потом берете гирю и начинаете пестовать ее правой (тренировка правой руки) и левой (тренировка левой руки) до тех пор, пока не надоест.
Пальцы рекомендуется растопыривать и делать ими движения, как бы давить на клавиши. Этим в руках вырабатывается ловкость, цепкость, широта захвата. Правда, последнее больше подходит руководящему составу, но и нам, рядовым, не повредит. По словам Шишкина, человек всегда должен быть способен на большее, чем ему положено.
— Сегодня ты кто? Тракторист, правильно. А завтра? Завтра студент. Выходит, послезавтра ты можешь стать инженером, главным инженером, начальником, министром!
Наконец барокамера… Но едва речь заходит о барокамере, я пас, даже не то чтобы совсем пас, а не знаю, что и сказать. Уж лучше, кажется, пройти через районный вытрезвитель, чем сидеть в барокамере. Где-нибудь в Звездном городке — оно, может, и ничего… А у нас, в колхозе «Красный партизан», все самодельно, примитивно — ну ни вздохнуть, ни охнуть… Сидишь ночь напролет и думаешь, каких страданий стоит человечеству каждый шаг в космосе. Не только материальных затрат, но еще и страданий!
Разрешается спать. Но, бог мой, какой тут сон! Представьте, что вас согнули в три погибели — голова ниже колен, а пятки упираются в затылок… Хотел бы я посмотреть, как вы станете спать в такой трипогибельной позе!.. Однако человек ко всему привыкает, это доказано многочисленными опытами… Привык и я.
После второго или третьего сеанса (Шишкин это называет сеансами) я и в барокамере засыпал как убитый, и даже всякие сны видел. Один сон произвел на меня особенно сильное впечатление. Будто бы я в старом лесу. Подходит ко мне Фрося, сестра капитана Соколова, летчика, и этак соблазнительно машет ручкой. Я делаю шаг, полный всяких надежд, и вдруг замечаю, что это вовсе и не Фрося, а Софи Лорен, и бедрами туда-сюда, ну точь-в-точь как Софи Лорен. «Эге, — думаю, — да это совсем недурственно!» — и делаю еще шаг, может быть, самый решительный в своей жизни… И что же?
Наша Фрося, сестра капитана Соколова, которая вдруг обернулась Софи Лорен, нисколько не возражает. Наоборот! Ну, а если она наоборот, то и я наоборот, и то, что мы оба наоборот, знаете ли, чертовски здорово.