дования, если священник незаметно исчезнет.
Лавесса давно тревожили настойчивые попытки этого янсениста найти тщательно замаскированные нити, которые держат в руках иезуиты, обнаружить тайные сношения с португальскими властями.
Теперь Маньяра нет. Лавесс потер плоский лоб и достал из шкатулочки копии документов.
Параграф восьмой письма Людовика Пятнадцатого герцогу Шуазелю:
«Для спокойствия моего королевства я отсылаю иезуитов против моей воли, по крайней мере не желаю, чтобы думали, что я разделяю все, что парламенты делали и говорили против них.
Я настаиваю на моем чувстве, что, изгоняя их, надо отменить слишком жесткие репрессий парламентов.
Раз я уступаю мнению других ради блага государства, надо изменить многое, иначе я ничего не сделаю. Я замолкаю, потому что наговорил бы слишком много».
Это пишет французский король. А вот и секретное письмо отца Риччи, генерала общества Иисуса, к французским иезуитам.
«Дорогие братья!
Я не могу достаточно выразить вам печаль и горечь, которой я проникся, узнав решение, принятое против нашего института парламентом и королем. Если они заставят нас отделиться от общества, не позволив нам сохранить одежды нашего святого отца Игнатия, мы можем тем не менее оставаться в сердечном единении с названным обществом, которого он основатель, и ждать более счастливых времен, чтобы соединиться теснее, чем когда-либо, крепкими узами. Помните, что человеческая власть не имеет права отменить ваши обеты. Страдайте с терпением и поручите всевышнему себя, общество и меня. Даю вам со слезами на глазах отеческое благословение».
Нет, он, отец Лавесс, действует совершенно правильно: «Соединяйтесь теснее, чем когда-либо!» А испанским братьям грозит та же участь, что и во Франции. Что ж, он, Лавесс, принял свои меры. Горе таким, как отец Маньяр. Пусть это только жертва, но она нужна для их общего дела…
В этот вечер он был особенно любезен с Сен-Жерменом, когда тот постучал в его каюту. Сен-Жермен теперь побаивался этого опасного человека, и все же что-то заставляло его искать общества священника. Письмоводитель как бы невзначай завел разговор о странном поведении графа д Акуньи. На Сен-Жермена был устремлен холодный спокойный взгляд Лавесса. Он вежливо отвечал на все вопросы письмоводителя. Но за этой вежливостью Сен-Жермен не мог не почувствовать какого-то превосходства и даже высокомерия. Лавесс как бы хотел сказать, что его собеседник не может рассчитывать на полное доверие.
Лавессу нужен был письмоводитель, чтобы знать о том, что заносилось в судовую книгу. Сен-Жермену же казалось, что священник любезно беседует с ним по общительности своего характера. Ему очень хотелось узнать, что делал Лавесс последние дни, кто такой в действительности лоцман Филип, но Сен-Жермен чувствовал, что надо быть осторожным, и хитрый провинциальный чиновник прикусывал язык.
— Так ты говоришь, Пишо, что этот малый все видел собственными глазами? — переспросил Бугенвиль.
— Да, мосье капитан.
— Ну что ж, где он?
Пишо обернулся и кивнул кому-то. Из-за его широкой спины выступил матрос. Он был босиком, рубаха выпущена поверх штанов.
— Как тебя зовут? — спросил Бугенвиль.
— Гренье, мосье капитан. Я марсовый с «Будёза».
Гренье переступал с ноги на ногу, теребя загрубевшими пальцами матросский колпак.
Бугенвиль вопросительно поднял брови.
— Нам запрещено графом д Акунья сходить на берег, — сказал боцман, — но вчера Гренье с командой принимал на берегу ночью лес… Ведь это мы тоже делаем с опаской…
— Да, мосье капитан, — подтвердил Гренье.
Боцман поощрительно взглянул на него, но тот молчал, и Пишо снова заговорил:
— Вы, мосье, знаете лоцмана Филипа, который поступил на наш корабль с испанского фрегата.
— Плохой человек и плохой лоцман, — жестко сказал Бугенвиль.
— Он вовсе и не лоцман. Расскажи же все по порядку, Г ренье.
Марсовый вскинул на Бугенвиля глаза.
— Вот я и говорю, мосье капитан, вчера мы грузили на баркас лес. Смотрим, гребет шлюпка от фрегата. Медленно, без всплеска. — Гренье облизнул пересохшие губы. — Пристала она далеко за пристанью.
— Я и сказал ему, — снова перебил боцман: «Ну-ка, Гренье, посмотри, что там за люди».
— Прокрался я туда, — продолжал матрос, — смотрю: никак наш новый лоцман Филип. Меня он не заметил. Я выслеживать зверя с детства обучен. У нас в Бретани его много. Лоцман — тоже осторожен, оглядывается. Сначала все вдоль берега шел, а потом направился прямо к дому генерал-губернатора.
Бугенвиль чуть нахмурился, но не стал перебивать матроса.
— Я-то знаю, что у нас с губернатором не очень-то приятельские отношения. Вот я и подождал возвращения лоцмана. Да вернулся он не один, а с какими-то двумя молодчиками. Очень они мне не понравились. Шли они и разговаривали и все поминали нашего отца Маньяра, священника с «Этуали». Тут я вернулся к команде, а нынче услышал: пропал наш Маньяр.
— Все это ты передаешь достаточно точно?
— Как нельзя более, мосье капитан, — сказал боцман. — Гренье все сам слышал, собственными ушами. Боюсь, что на этом еще не кончилось. Ведь и Филип не вернулся на корабль. Тоже пропал.
Бугенвиль слушал моряков очень внимательно и все более и более настораживался. Так, значит, между враждебностью д’Акуньи и убийством Маньяра есть какая-то связь! Мысль его работала напряженно, но лицо оставалось спокойным: нельзя показывать матросам свою тревогу. Что же сказать?
— Вот что, Пишо, и ты, Гренье. Выбросьте из головы все свои страхи и опасения и никому о них не рассказывайте. Если наши моряки заразятся трусостью и будут видеть врагов там, где их нет, то мы никогда не увидим родных берегов. Это вы должны запомнить как следует.
Моряки ушли, но через несколько минут Пишо вернулся.
— Мосье капитан, — сказал он, — я остерегался говорить при Гренье. Он хотя и честный малый, но все-таки простой матрос, а дела-то ведь не шуточные.
Пишо рассказал, что на восточной стороне гавани он обнаружил остатки старинной каменной крепости. Мощная кладка имеет амбразуры для тяжелых орудий. И теперь португальские власти тайно подвезли туда пушки и замаскировали их соломенными фашинами.
Днем над крепостью сонно кружатся птицы, не видно ни одной живой души, а ночью там начинается необычное движение. Этот тайный форт как раз напротив места, где стоят французские корабли.
— Я видел, какие огромные ядра подвозили туда солдаты, — рассказывал Пишо. — Если хоть одно из них проломит борт нашего «БуДёза»…
— Ладно, Пишо, — перебил его Бугенвиль. — Не забывай, что я тебе говорил. Если надвигается буря, то надо крепче держать руль в руках!
Бугенвиль в тот же вечер созвал совет, на котором присутствовали капитаны обоих кораблей и старшие офицеры.
— Сеньор д’Акунья, очевидно, забывает, что мы не военная эскадра, а научная экспедиция, — говорил Бугенвиль, — поэтому, даже в случае возникновения военных действий, не можем подвергнуться нападению. Сейчас же между Францией и Португалией мир, и ничто, кажется, не угрожает нам.
Дюкло-Гийо и другие моряки привели новые доказательства того, что д’Акунья не остановится и перед применением военной силы.
Бугенвиль понимал истинную подоплеку событий: Португалия хотя и стала третьестепенной морской державой, но еще боялась соперничества Франции в южных морях. Оставалось одно: уйти, и как можно скорее, от негостеприимных берегов. На совете было решено идти к югу, в Буэнос-Айрес, чтобы там окончательно подготовиться к длительному путешествию.
И когда наконец якоря были подняты и берег стал медленно удаляться, ко всем вернулось хорошее расположение духа.
Перед отплытием из Рио-де-Жанейро астроном Веррон перешел на «Будёз», чтобы заняться в пути вместе с Бугенвилем изучением наиболее удобных и точных методов определения долготы в море.
Свежий ветер гнал высокие волны. Фрегат летел по ним, как на крыльях. Бугенвиль, как всегда, часто открывал томик Вергилия. Звучные латинские строфы успокаивали:
Парус подняв, полым килем режем обширные воды.
Только что вышли суда на просторы, и больше никоей
Не появлялось земли, небо всюду и всюду пучины,
Темного цвета тогда над моей головой встала туча,
Ночь и бурю неся, и взревели волны во мраке,
Ветры крутят беспрерывно море, великие волны
Высятся, нас по обширной кидает, разбросанных, бездне.
Тучи закутали день, и влажная ночь свод небесный
Скрыла, среди облаков двоятся разорванных вспышки…
Что может быть величественнее безграничного морского простора? Почти всегда рядом на юте принц Шарль. Он невозмутим и вряд ли поймет, что хорошее настроение может возникнуть от свежего попутного ветра, от соленых брызг, которые он срывает с гребней волн.
Если б было можно, Бугенвиль забрался бы на самый бушприт фрегата, чтобы смотреть, как расступаются волны под грудью корабля.
Когда французские корабли прибыли в Буэнос-Айрес, выяснилось, что португальцы захватили принадлежавшие Испании земли Сан-Сакреман. Недавно назначенный в испанские владения и наделенный особыми полномочиями генерал-губернатор Франсиско Букарелли не предпринимал никаких ответных действий и лишь послал в Испанию донесение о захватнической политике д’Акуньи, вице-короля Бразилии.
Бугенвиль нанес визит Букарелли и рассказал о приеме в Рио-де-Жанейро. Генерал-губернатор уже знал о передаче Испании Малуинских островов и поспешил заверить командира французской экспедиции, что здесь его корабли смогут основательно отремонтироваться и запастись всем необходимым.
— Здесь вам ничто не угрожает! — уверенно сказал он, прощаясь с Бугенвилем.
Тот поспешил откланяться. Букарелли казался очень занятым. Он вызывал к себе поочередно всех должностных лиц. На площади возле губернаторского дворца постоянно стояли войска, гарцевали офицеры в пышных мундирах. «Уж не готовится ли губернатор к войне?» — подумал Бугенвиль, покидая его.