ону Букарелли.
Удивительные вещи происходят в старой испанской колонии. Ведь именно здесь, в Испанской Америке, где иезуиты были так сильны, Лавесс и надеялся получить главный козырь в борьбе против предприятия, задуманного ненавистным иезуитам Шаузелем и осуществляемого Бугенвилем. Но даже для него, всеведущего Лавесса, эти события были полной неожиданностью.
В последний момент, узнав о намерениях Букарелли, Лавесс послал в Кордову — главную ставку иезуитов — своих пятерых агентов под видом коммерсантов. Но они были арестованы, и их так же, как и остальных иезуитов, посадили на корабли, чтобы отправить в Европу.
Однако Лавесс не подавал и виду, что его планы расстроены, и ежедневно являлся к дону Букарелли засвидетельствовать свое почтение.
— Ну, хорошо, вы ликвидировали иезуитские миссии, — спрашивал он бесстрастным тоном, — а чем вы замените их?
Сейчас Лавесс, вспоминая эти беседы, гневно раздувал ноздри. Бездарный правитель! Как глупы все те, кто не хотят иметь дела с иезуитами. Но теперь, когда отец Лавесс понял, что в игру вступили слишком могущественные силы, он внезапно обрел тот покой, которого ему так не хватало со дня отплытия из Нанта. Терпение — большой козырь иезуитов. Живучесть ордена может быть была обязана именно этому качеству, которого у Лавесса было предостаточно.
На дальней дорожке показались Филибер Коммерсон и Жанна Барре, тащившие, как обычно, тяжелую поклажу. Ослика, который сопровождал их в Рио-де-Жанейро, ввиду спешности отплытия пришлось оставить там.
Коммерсон намеревался отдохнуть в тени высоких деревьев, но, увидев Лавесса, вздохнул. Что ж, иногда приходится разговаривать и с теми, к кому не расположена душа. Иначе можно прослыть угрюмым, озлобленным человеком. Коммерсон раскланялся с Лавессом и устроился рядом с ним на зеленой травке.
Корабельному священнику не давали покоя его мысли, хоть он и не мог ими делиться ни с кем.
Посмотрев на Коммерсона своим холодным взглядом, Лавесс проговорил:
— Не правда ли, мосье, неплохой дворец облюбовал маркиз Букарелли. Мы с маркизом много беседовали на различные темы. Мне кажется, испанский двор поступает весьма неразумно, ликвидируя миссии.
Коммерсон удивленно вскинул голову. Он слышал, что Лавесс был иезуитом. Но откровенно защищать орден сейчас, когда выяснилось столько отвратительных подробностей его деятельности?
— Мне кажется, напротив, что Испания поступает вполне правильно и разумно, хотя, быть может, с известной долей нетерпения и горячности, — сказал он осторожно, желая избежать неприятного разговора.
— Мой обеденный прибор много дней ставили рядом с прибором дона Букарелли, — упрямо продолжал отец Лавесс, — и он не мог мне доказать справедливости этой жестокой по отношению к иезуитам меры.
Лавесс отбросил палочку, которой выводил какие-то замысловатые узоры на земле, и посмотрел на ученого.
— Я, как вы знаете, отец Лавесс, — начал Коммерсон спокойно, но затем все более и более волнуясь, — имею обыкновение много ходить, чтобы собирать интересующие меня растения, и поэтому бываю даже в самых глухих деревнях. Так вот, например, в одном маленьком местечке близ Монтевидео я видел страшную картину, как иезуиты заставили трех индейцев избивать кнутами друг друга за то, что они, утомленные тяжким трудом, заснули во время мессы. Эти бедняги ходили в лохмотьях. А священник миссии имел в Буэнос-Айресе громадный магазин, набитый товарами. Не думаю, чтобы все это богатство досталось ему честным путем.
Коммерсон закашлялся и поднес к губам платок. Глаза Лавесса стали еще более холодными.
Но Филибер не замечал этого. Хотят знать его мнение? Гак вот оно:
— Иезуиты не упустили ни одну из четырех частей света. Счастье, что хоть Южная Америка начинает освобождаться от этой братии. Приказ, полученный доном Букарелли, уже распространяется на Мексику, Перу и другие испанские владения. В Португальской Америке собираются сделать то же. Говорят, всех иезуитов высылают в Рим. Если это правда, то папа сможет предпринять против Турции поход с помощью рати, собранной Лойолой, — Коммерсон хрипло засмеялся. — Но богу, наверное, не угодно, что я так отзываюсь о его верных слугах. Может быть, среди них и есть заслуживающие сожаления. Однако образ их правления был отвратительным.
Коммерсон остановился. Скрип гравия на дорожке заставил его обернуться.
К ним подходили принц Нассау, шевалье де Бушаж и другие французские офицеры.
Они уже давно заметили, что мосье Коммерсон что-то нетерпеливо доказывает отцу Лавессу.
— Надеюсь, мы не помешали вашему разговору, мосье? — осведомился Нассау.
— Нисколько, — механически ответил Коммерсон. Он внезапно почувствовал страшную усталость. На лбу выступила испарина. «Вот всегда так, — подумал он с неудовольствием, — горячность ни к чему хорошему не ведет. Не нужно было так волноваться».
Лавесс, желая переменить тему разговора, начал рассуждать о том, что здешние жители распущенны и ленивы. А в жарком климате распущенность ведет к преждевременной старости. Не удивительно, что индейцы не доживают до пятидесяти лет.
Принц усмехнулся:
— Но здесь властвовали иезуиты. Все индейцы — рабы ордена. У индейцев нет ничего своего.
Шарль Нассау высказывался редко, но всегда с необычайно значительным видом. Коммерсон уже не раз мог убедиться в том, что принц прям и честен в словах и поступках, хоть порой они и не могли вызвать одобрения. Но сейчас принц говорил о том же, о чем думал и он, Коммерсон.
— Авторитет отцы поддерживают тем, что бьют кнутом даже самых старых из этих несчастных, — говорил принц. — И это за малейший проступок, если только можно назвать проступком нарушение бессмысленных правил, установленных самими же иезуитами.
Когда Нассау говорил, он смотрел прямо в глаза своему собеседнику. Сейчас он обращался к отцу Лавессу. И тот невольно опустил взгляд.
— Я видел много картин, написанных индейцами. Они знают скульптуру, архитектуру и многие науки. Среди них имеются хорошие музыканты.
Принц опять помолчал, потом продолжал, делая ударения на каждом слове:
— А иезуиты хотят, чтобы индейцев считали идиотами. Настоятель монастыря в Буэнос-Айресе пытался убедить меня, что они достигают умственного развития лишь десятилетнего ребенка!
Нассау посмотрел теперь на Коммерсона:
— Говорят, что у миссионеров есть тайные места, где они держали свои сокровища. Никто по сей день не может обнаружить эти тайники. Быть может, иезуиты нашли проходы в горах, известные лишь древним инкам. Это было бы очень любопытно узнать.
Отец Лавесс стал проявлять признаки нетерпения. Было видно, что разговор явно не нравится ему.
— Я полагаю, — возразил он, — что народ, привыкший подчиняться только силе, не всегда может внять голосу разума. А главное оружие святых отцов — это разумное начало. Что?ке касается огромных богатств иезуитов, я думаю, это сильно преувеличено.
— У священника в Буэнос-Айресе был большой дом, — сказал де Бушаж, — который назывался «Уединение» или «Уход от мира». Женщины и девушки заточали себя там, вопреки воле своих мужей и родителей. Они подвергали себя истязаниям, и ни одна из них не могла выйти из этого дома до тех пор, пока не считалась полностью очищенной от грехов.
Под давлением все новых и новых доказательств бесчинств и жестокости иезуитов отец Лавесс вынужден был отступить.
Сославшись на неотложные дела, он ушел неторопливой походкой, держась необычно прямо и с достоинством. А дела действительно у него были. Иезуитские миссии уничтожены, но влияние ордена в Иовом Свете осталось. Лавессу дали знать, что в его услугах нуждаются и он должен прийти вечером в собор святого Петра.
Отдохнувший Коммерсон тоже собрался идти. Шевалье де Бушаж подошел к Барре, чтобы посмотреть наброски индейских поселений, сделанные Коммерсоном. Барре из-за жары расстегнула ворот кафтана, и де Бушаж подивился, какая у этого малого тонкая и изящная шея. Он посмотрел на его маленькие руки и спросил себя, как может слуга Коммерсона носить такие тяжести. Де Бушаж слышал толки о том, что Барре — девушка, а не мужчина, но ему раньше не приходилось с ней разговаривать.
А Барре охотно отвечала на все вопросы шевалье. Ей нравился его открытый взгляд, широкая улыбка, какая бывает только у бесхитростных прямых людей.
Наконец длительные приготовления к отплытию закончены. Оба французских корабля соединились в Монтевидео. Еще один день ушел на подъем стеньг и обтягивание такелажа.
Перед тем как выйти в море, Бугенвиль, Дюкло-Гийо и Жиродэ тщательно просмотрели списки экипажей обоих кораблей и списали на берег всех испанцев, нанятых на Малуинских островах а также тех моряков, которым капитаны почему-либо не доверяли: одного рулевого, старшего плотника, двух оружейников и нескольких унтер-офицеров.
— Ну, теперь, я думаю, у наших кораблей не будет течи, — сказал Бугенвиль, — я бы охотно списал и отца Лавесса, но, к сожалению, это невозможно.
А отец Лавесс вечером того же дня сидел в каюте английского фрегата. Дверь была плотно прикрыта, слуги высланы.
Иезуит выполнял поручение, которое начальники ордена считали исключительно важным и особо секретным, так как речь шла об измене испанских иезуитов государственным интересам своей страны. Но орден не привык останавливаться ни перед чем.
Английский офицер очень внимательно слушал Лавесса. Священник говорил веско и неторопливо, зная, что каждое его слово будет услышано по ту сторону океана. Время от времени он заглядывал в бумаги, лежавшие перед ним на столе.
— Удар нанесен иезуитам в Испании и во всех ее владениях, а также во Франции и Португалии. Это принуждает нас пойти на следующий шаг, продиктованный генералом ордена, кардиналом Риччи, — говорил Лавесс. — Если последуют несомненные и значительные доказательства того, что англичане сделались союзниками иезуитов, — Лавесс выразительно посмотрел на офицера, тот кивнул головой, — то мы можем заключить обоюдовыгодное соглашение. Во-первых, англичане могут снабдить орден войском, оружием и боевыми припасами, предварительно переодев солдат в иезуитские