Нужно было принимать какие-то меры. Особенно горячился шевалье дю Гарр:
— Надо перестрелять всех негодяев, воров! — кричал он в кают-компании, — а то эти туземцы в один прекрасный момент украдут у нас оба корабля, и нам не на чем будет продолжать путешествие!
Несколько человек засмеялись.
Не смеялся Вивэ; хирург одобрительно кивал шевалье.
— Вы правы, — воскликнул он. — Эти дикари сами не знают, что творят. Их не коснулось дыхание цивилизации. Подумайте, у них нет никакой религии. Нельзя же считать ею поклонение какому-то божку Таароа. Ну хотя бы они были идолопоклонниками. Это я понимаю. Но так нет же!
И Вивэ принялся рассказывать о том, как он с группой матросов с «Этуали» забрел в одно из капищ, называемом обитателями Новой Киферы мараем. Там было множество изображений уродцев, похожих, по словам Вивэ, на человеческие зародыши. Он, Вивэ, принял, естественно, эти изображения за идолов, которым поклонялись таитяне, тем более, что и на пирогах и в домах он видел такие же изображения.
Чтобы показать, что французы это понимают, Вивэ несколько раз с особо значительным видом поклонился деревянным человечкам.
Случившиеся поблизости таитяне принялись громко и необычайно весело, с какой-то особой, свойственной только им непосредственностью хохотать.
Видя на лицах французов недоумение, таитяне побросали на землю изображения всех «идолов» и принялись топтать их ногами. И как ни странно, выражение беззаботности не исчезло с их лиц.
— Не удивительно, — заключил свою тираду Вивэ, — что у этих дикарей, не сдерживаемых ни религиозными, ни моральными соображениями, царствуют самые отвратительные пороки: разврат, воровство… Что же еще? Конечно, корень всех пороков — это безделье. Природа щедра к жителям Океании. Ведь им не приходится затрачивать никакого труда, чтобы добыть средства пропитания, а заботы об одежде, сами видите, сводятся к тому, чтобы изготовить кусок полотна.
— Вы ошибаетесь, — раздался за спиной Вивэ спокойный голос.
Хирург обернулся и увидел Бугенвиля.
— Вы ошибаетесь, — повторил капитан. — У этих туземцев нет многих пороков, известных нашему обществу. Им не известно ни пьянство, ни курение; последнее распространено, например, у канадских индейцев. Вы сами могли убедиться, что островитяне занимаются земледелием, различными ремеслами, рыбной ловлей. Что же касается разврата, как выразились вы, уважаемый доктор, то естественность побуждений заставила их избрать своим верховным божеством Венеру, и, по-моему, они не ошиблись в выборе, черт возьми!..
Смягчив свои слова шуткой, Бугенвиль улыбнулся, но потом, вспомнив что-то, опять сурово сдвинул брови:
— Конечно, у нас пропадает многое, и придется поставить возле лагеря караул. — Он повернулся к дю Гарру. — И вы, шевалье, назначаетесь начальником караула. Предупреждаю вас, что я запрещаю пускать в ход огнестрельное оружие.
Заметив какой-то недобрый огонек в глазах дю Гарра, Бугенвиль прибавил:
— Итак, мосье, я вас предупредил.
Он обернулся к поджидавшему его де Бурнану.
— Что ж, шевалье, вы неплохо выполнили свою миссию с этими наядами. А ведь очень хороши! — Бугенвиль снова представил себе всю сцену похищения его вещей, — и действительно, более ловких плутовок, чем эти, не сыщешь во всей Европе… Между тем не похоже, чтобы воровство было обычным явлением у жителей Киферы… В их домах никогда ничего не только не запирается, но ничего и не прячется. Все, даже самые ценные вещи, лежат на виду. Я нигде не видел ни сторожей, ни запоров. Вы ведь тоже ничего этого ие заметили, шевалье?
Де Бурнан отрицательно покачал головой.
— Ну вот, видите! Какие же это воры? Вероятно, любопытство, возбуждаемое невиданными доселе предметами, вызывает у них желание обладать ими.
Бугенвиль взял под руку де Бурнана и поднялся с ним на палубу фрегата. Они молча прошли на шканцы и остановились у фальшборта, следя за тем, как последние лучи солнца гаснут в океане.
— Хотели бы вы здесь остаться, шевалье? — вдруг спросил Бугенвиль, круто повернувшись к офицеру.
— Остаться на «Этуали», в то время как вы…
— Нет, нет, вы не поняли меня, — прервал его Бугенвиль.
— Остаться здесь навсегда, никогда не возвращаться более в Европу и жить здесь, на этом острове?
Де Бурнан растерянно смотрел на своего капитана. Он никак не ожидал такого вопроса.
— А мне, — продолжал Бугенвиль, — такая мысль часто приходит в голову. Знаете, шевалье, мне иногда кажется, что я родился и вырос среди этого народа…
Живописная бухта, где бросили якоря оба корабля, была очень удобной для стоянки. Погода стояла почти безветренная, лишь легкие облачка иногда набегали на солнце. Но капитанов очень тревожило, что дно бухты было сплошь усеяно крупными кораллами, о которые могли быстро перетереться якорные канаты. Их осматривали каждый день. И Дюкло-Гийо, и Шенар де ля Жиродэ очень хорошо понимали, что, если канаты оборвутся при сильном ветре со стороны моря, суда выбросит на берег.
Вскоре моряки убедились, что их опасения не были напрасными. Через несколько дней подул восточный ветер, налетавший сначала легкими порывами, а потом все более и более усиливавшийся. Через полчаса он гнал уже крупную волну. Якорные канаты фрегата натянулись, как струны, и вдруг судно оказалось на свободе. Немедленно отдали запасной якорь, но не успел он зацепиться за грунт, как фрегат бросило в сторону транспорта «Этуаль». Находчивость и смелые действия моряков спасли суда от аварии. Но восточный ветер все продолжал дуть, и за одну ночь оба судна потеряли четыре якоря.
Все маневры кораблей вблизи берега были очень опасными, и моряки не смыкали глаз. Надо было найти северный проход в коралловом барьере, окружавшем остров. Бугенвиль послал шлюпку под командованием шевалье де Бурнана на разведку. Если бы такой проход был найден, то при любом направлении ветра корабли могли без больших затруднений выйти в открытый океан.
Бугенвиль приказал спустить несколько шлюпок, чтобы отыскать и поднять потерянные якоря. Как он сейчас жалел о том, что не захватил в Нанте якорные цепи!
В течение нескольких суток начальник экспедиции почти не спал. Он был то на борту фрегата, то переходил на «Этуаль», чтобы посоветоваться с капитаном и действовать с максимальной осторожностью.
На берегу все было спокойно и тихо, но на море каждая ночь проходила в беспрерывной тревоге. Моряки все время поглядывали на небо и следили за направлением ветра: как только он начинал дуть с востока, положение сразу становилось опасным.
За судьбу лагеря, разбитого на острове, Бугенвиль совершенно не беспокоился. Дружелюбный, приветливый народ, прекрасная природа. Нет ни диких хищных животных, ни вредных насекомых, даже мух. Змеи совершенно неизвестны обитателям острова, лишь юркие зеленые ящерицы снуют в траве и россыпях камней.
Но когда однажды от берега отвалила шлюпка и гребцы, торопливо работая веслами, изо всех сил погнали ее к фрегату, Бугенвиль ощутил какое-то смутное волнение. Он с нетерпением следил за боцманом Пишо, который поспешно карабкался по бортовому трапу. Наконец боцман очутился на палубе и, подойдя к Бугенвилю, доложил срывающимся голосом:
— Мосье капитан, шевалье дю Гарр приказал уничтожать туземцев. Несколько человек убиты, многие ранены. Старики, женщины, дети бегут в горы, уносят свой скарб и даже трупы убитых…
Бугенвиль слушал, бледнея.
— Что, что ты говоришь?! Ты не пьян?! — Он схватил боцмана за плечо и сильно тряхнул его. — Отвечай!
— Нет, нет, мосье капитан. Клянусь пресвятой девой Марией!.. Что же теперь будет-то! Таких добрых люден!.. Они нас так встретили!.. — боцман часто-часто заморгал.
Бугенвиль быстро сбежал по трапу.
— Немедленно шлюпку! — крикнул он.
Получив приказ охранять лагерь, дю Гарр обрадовался. Теперь он, черт побери, не будет нянчиться с этими туземцами. Не вмешайся плюгавый Коммерсон, он примерно наказал бы всех воришек, чтобы им впредь неповадно было растаскивать имущество, принадлежащее французской короне. В первую же ночь он отдал распоряжение стрелять во всякого, кто приблизится к лагерю на расстояние двух десятков шагов.
— Но капитан Бугенвиль запретил применять огнестрельное оружие, — возразил боцман Пишо.
Глаза дю Гарра гневно сверкнули:
— Молчать, Пишо! Мы и не нарушим приказа. И если островитяне попытаются проникнуть в лагерь, применим штыки. Это даже более действенно!
Ночью подул сильный ветер, от которого так пострадали якорные канаты кораблей. Он свистел меж стволов тонких пальм. Их гигантские тени колебались на белой парусине палаток. Дым пахучих костров стлался по земле и заползал в палатки. Шевалье ходил по всему лагерю, то и дело проверяя, как несут службу расставленные им часовые. Островитяне, как всегда, толпились невдалеке, но не осмеливались приближаться, как прежде. Видимо, они догадывались о недобрых намерениях французского офицера.
Мало-помалу толпа рассеялась: все разбрелись по своим хижинам.
Ветер стих, и в предрассветных сумерках четче обозначались купы деревьев, белый прибрежный песок. Дремотное состояние охватило всех. Но дю Гарр не спал. Он трижды за час обходил все посты. Нет, его не проведешь. Он-то слишком хорошо знает, что именно в эти ранние предутренние часы имущество его величества подвергается наибольшей опасности. Но на то он и караульный начальник. чтобы помешать замыслам дикарей.
Он подошел к матросу Лабардье.
— У тебя, я слышал, украли дорогую трубку? Не горюй, мы накажем этот воровской народец! Ты, Лабардье, ведь неплохо охотишься?
Матрос кивнул головой. Но не говорить же, что он браконьерствовал в лесах герцога Дегийона!
— Я, мосье, был егерем у одной важной особы…
— Тогда учить тебя нечему, сам все понимаешь.
У палаток замелькали легкие тени. Дю Гарр шепнул:
— Вот они, Лабардье, заходи с тыла, а я проберусь между палатками.
Шевалье рысцой обежал лагерь, но никого не встретил. Он уже хотел было возвращаться к костру, но тут из-за дерева показалась голова таитянина, осторожно осматривавшего лагерь.