Он выдержал паузу и добавил:
— Теперь позвольте мне осмотреть корабль и поздороваться с командой.
— …Во всяком случае мы получим хорошую возможность нанести решительный удар герцогу Шуазелю, пользующемуся столь большим влиянием при дворе благодаря покровительству богопротивной маркизы Помпадур…
Голос звучал монотонно. Можно было подумать, что говоривший читает текст по написанному, хотя перед ним не лежало ни единого клочка бумаги. Оба собеседника были облачены в черные одеяния. Один из них — в длинную сутану, другой — в плотный плащ с капюшоном, какие носили монастырские служки.
— Новый Свет открыл ордену Иисуса славное поприще. Все увидели, как горсточка безоружных людей вносит веру в среду диких народов. Теперь на испанских землях Америки, вместо скопищ кровожадных орд, трудятся во славу божию истинные христиане — вчерашние дикари. Но, как видно, это не по нутру нашим врагам, и они хотят вырвать миротворный крест из наших рук…
Человек в сутане говорил с легким испанским акцентом. Он достал какие-то желтые листки, прочитал их про себя и, не торопясь, зашагал по комнате.
Несмотря на полдень, окна была завешаны шторами. В массивном медном канделябре горело несколько свечей.
— Мы располагаем двумя письмами герцога Шуазеля французскому послу при испанском дворе маркизу д’Оссюну, В первом из них Шуазель выказывает недовольство тем, что испанский монарх не последовал примеру Людовика Пятнадцатого. Он осуждает слабость Карла Третьего и неспособность его министра Гримальди к решительным действиям против иезуитов. Это письмо от 27 марта сего, 1766 года. Во втором письме, датированном маем, говорится о возможной посылке экспедиции в южные моря. Что эта экспедиция будет отправлена, к сожалению, сомневаться не приходится. Как вы знаете, отец Лавесс, для того чтобы предупредить изгнание нашего ордена из Испании и опять войти в доверие к Людовику, надо прежде всего свалить Шуазеля, чьи щупальца уже тянутся и к Испании.
Всякого другого этот монотонный голос наверняка усыпил бы, но отец Лавесс слушал с напряженным вниманием. Он еле заметно покачивал головой, как бы соглашаясь с тем, что говорил его собеседник.
— Конечно, председатель совета министров и его кабинет пропитаны ядом современных доктрин, но король дон Карлос истинный католик. Никогда, пожалуй, не было столь набожного монарха. Он презирает светские удовольствия. Он ищет дружбы с Римом и не противится нашим замыслам. Ваша же задача, отец Лавесс, строго следовать инструкциям, полученным от генерала нашего ордена кардинала Риччи.
Отец Лавесс поднял на собеседника маленькие бесцветные глаза.
— До сих пор я выполнял все распоряжения герцога Дегийона, как это мне предписывалось. Корабль, который сейчас стоит на рейде, будет моим обиталищем до тех пор, пока это нужно ордену. Мне удалось сделать так, что в его команде будет несколько верных людей.
Лавесс многозначительно помолчал, перед тем как заговорить вновь:
— Пока что наша цель — Южная Америка, там наши братья очень сильны.
— Вы не должны, отец Лавесс, ни на минуту забывать, какая участь грозит ордену, если не удастся парализовать действия Шуазеля и португальского министра маркиза Помбаля, изгнавших наш орден из Франции и Португалии. Третьего дня мы перехватили последнее письмо Шуазеля, направленное специальной почтой в Эскуриал.
Подтверждаются наши худшие опасения. Мы не должны оказаться захваченными врасплох. А ставленник морского министра капитан Бугенвиль, как мне точно известно, человек решительный и твердый. Ни в коем случае нельзя возбуждать его подозрений в том, что мы хотим задержать экспедицию в Южной Америке.
— Осталось решить еще одно, — сказал отец Лавесс. — Очевидно, на втором корабле священником будет янсенист Маньяр[1]. Теперь, когда Людовика убедили, что христианская религия существовала пятнадцать веков без иезуитов и прекрасно обойдется без них и дальше, янсенисты подняли голову. Маньяр будет наверняка моим противником, хотя я официально и не являюсь больше членом нашего ордена.
Человек в плаще отрывисто сказал:
— Не вам, отец Лавесс, задумываться над такими пустяками. Мне прекрасно известны ваши выдающиеся способности. Думаю, что вы сможете все устроить наилучшим образом…
Он снял щипцами нагар со свечей, погасил их и откинул шторы.
Комната наполнилась светом. Собеседник отца Лавесса подошел к окну и, указывая на высокие мачты, видневшиеся отсюда, с третьего этажа старинного здания, проговорил:
— Видите, отец Лавесс, на «Будёзе» поднят флаг капитана первого ранга. Значит, Бугенвиль уже на борту фрегата.
Лавесс посмотрел по направлению протянутой руки и прищурил глаза. Линия рта с узкими губами вытянулась в тонкую полоску, на бледных щеках появились розовые пятна.
Он обернулся к своему собеседнику:
— Никогда этот корабль не войдет в Южное море… Однако пора уже позвать человека от герцога Дегийона, который давно дожидается внизу.
Человек в черном плаще кивнул головой. Лавесс позвонил в колокольчик. Пока посетитель поднимался по лестнице, оба собеседника молчали. Лавесс думал о предстоящей ему «миссии». По делам ордена он бывал и в Индии, и в Африке, проповедовал там слово божье, но в такое длительное плавание пускается впервые. Что ж, это нужно для ордена, и он, Лавесс, готов на все. Во Франции после Семилетней войны настали тяжелые времена. Чернь то и дело бунтует. Развелось много вольнодумцев, называющих себя философами, которые восстают против бога и церкви. Несмотря на королевский запрет, продолжают выходить тома «Энциклопедии», которые могут посеять только смуту и рознь в государстве. А что делают министры? Военный и морской министр герцог Шуазель добился изгнания ордена иезуитов — этой опоры королевской власти. Нет большего безумия! Сейчас министр занят флотом и не хочет ничего более знать. Нет, иезуиты еще сильны, и они покажут себя.
Раздался скрип половиц, и в комнату вошел человек в рваном плаще и широкополой шляпе, державший в правой руке дорожную сумку.
Он снял шляпу и остановился у порога в нерешительности.
— Тебя, кажется, зовут Лабардон? — спросил Лавесс.
— Лабардье, — поправил вошедший.
— Так вот, Лабардье. Ты в прошлом году ограбил почтовую карету, да еще браконьерствовал во владениях герцога. Твое место на виселице. Как это герцог простил тебя? — Лавесс говорил суровым тоном, скрестив руки на груди и устремив на Лабардье пристальный взгляд, ho тот стоял совершенно невозмутимо и в ответ на последние слова иезуита лишь осклабился:
— Что касается виселицы, то на нее попасть никогда не поздно, а пока я еще могу пригодиться его светлости герцогу Дегийону.
— Ты ведь плотник? — спросил Лавесс. И после того как Лабардье кивнул головой, продолжал — Герцог помиловал тебя для того, чтобы ты нанялся на фрегат «Будёз», который скоро отправится в дальнее плавание.
Лабардье поежился. Его прошиб озноб. Плыть за океан? Но ведь всем известно, что там свирепствует такая злая лихорадка, что даже самые сильные люди долго не выдерживают. Да и что он может там найти? Дикие непроходимые чащи, болота, дышащие зловонными испарениями? Нет, это не для него.
Но Лавесс не дал ему и рта раскрыть.
— Ты же сам понимаешь, Лабардье, — сказал он вкрадчивым тоном, — что тебе нужно отправиться подальше, и лучше всего за море. — Он достал кошелек и вынул несколько монет. — На эти деньги ты немного приоденешься, чтобы на корабле тебя не приняли за бродягу.
После утомительных хлопот в Париже Коммерсон несколько недель отдыхал в своем небольшом поместье Шатийон ле Домб. Но нездоровье не проходило. А время отъезда приближалось. Еще в начале осени он написал Бугенвилю полное тревоги письмо, в котором впервые в жизни пожаловался на недомогание. Но, верный себе, Коммерсон не забывал и о деле. Что же, если нездоровье не позволит ему выйти в море, он может вместо себя порекомендовать отличнейшего натуралиста, одного из своих учеников. Свой подробный план исследований он на всякий случай переслал в Париж.
Сидя в жарко натопленной комнате — Коммерсон, как и все чахоточные, постоянно зяб, — ученый предавался грустным размышлениям. Приготовления к отплытию заканчиваются. В ноябре экспедиция должна отплыть из Нанта к берегам Америки. Неужели пе осуществятся его мечты?
Вскоре Коммерсон получил ответ Бугенвиля:
«Мой дорогой друг, только Вы сами, разумеется, можете решить, будете ли Вы с нами во время путешествия. Каждый из нас хочет принести пользу отечеству и науке. Наступает зима! Решайте сами. Но мне почему-то кажется, что здоровье Ваше не столь уж плохо. И разве оно ухудшится, если Вы будете знать, что Вам потребуется вся Ваша воля и энергия? Кроме того, и это весьма важно, Ваше поведение могут использовать наши враги, они всюду станут кричать о Вашей неблагодарности, а может быть, и того хуже, станут доискиваться какой-то тайной причины Вашего отказа от участия в путешествии. Я, конечно, знаю, что как бы Вы ни поступили, во всех случаях это будет разумный и единственно приемлемый выход. Но правильно ли его истолкуют при дворе и не отразится ли это на наших изысканиях, обширный план которых мы с Вами так долго составляли в Париже? Вы прислали программу намеченных Вами работ и рекомендуете молодого натуралиста, в чьих способностях я нисколько не сомневаюсь. Но кто лучше Вас может выполнить намеченное Вами? Я пишу это, чтобы исполнить свой долг ученого и начальника экспедиции. Пожалуй, Вы единственный человек, которого мне будет так не хватать, если Вы не поедете».
Коммерсон не мыслил свою жизнь без странствий. Сердцем он всегда был в новых краях. Там, где еще так много неизвестных европейцам видов животных и растений. Эти строки ученый читал с горечью в сердце.
Но внезапно все изменилось к лучшему.
Бугенвиль сообщил, что транспорт «Этуаль», который будет сопровождать фрегат, отправится в путь значительно позднее — он выйдет в море в конце декабря и присоединится к «Будёзу» у Малуинских островов. Если же свидание на Малуинах почему-либо не состоится, оба корабля встретятся в Рио-де-Жанейро, а затем вместе пойдут через Магелланов пролив.