Невдалеке от Невьянска существует местечко, называемое „Весёлые горы”. По рассказам моих попутчиков, здесь ежегодно, около 20 июня, собираются со всего округа раскольники всех толков: иные приходят верст за 200 для поклонения могилам своих святых. Таких могил 7, одна от другой на расстоянии около версты, при чем каждый „толк” молится отдельно. Молебствия на каждой могиле продолжаются по одному дню, — следовательно, на 7 могил требуется ровно неделя. Здесь читают акифисты и проповеди, а раскольники иного „толка” торгуют в это время съестными припасами, поют песни и даже будто бы слегка опохмеляются. На следующий день, у новой могилы „толк” меняется, и те, кто пели и веселились, идут на молитву, а кто молился, идет петь, пить и торговать. В старину, во время гонения, эти горы были убежищем для раскольников - отсюда и получились могилы почетных „старцев”, которых, считая за святых, нынешние раскольники поминают за упокой… Имен их я не запомнил, но, кажется, наибольшею популярностью пользуются: иконописец Григорий, отец Павел, отец Максим, отец Герман и еще кто-то…
Слушав этот рассказ, мне не хотелось верить в его правдоподобность, — до такой степени дико и несообразно это чередование молитвы с песнями, проповеди с торгашеством, акафиста с попойкой! Но, вслушавшись в разговор, мне подтвердил это русский священник, сидевший сзади вас, и сказал, что, к сожалению, нечто подобное случается еще и до сих пор. То же самое подтвердил и другой сосед, оказавшийся учителем.
От них я кое-что узнал, наконец, я о легендах Невьянской башни. Благодаря башенным часам, отбивавшим на колоколах половины и четверти, благодаря замечательной акустике в доме, казавшейся народу чуть ли не волшебством, благодаря, наконец, безнравственности, могуществу и жестокости уральских владык, моривших людей голодом в подземелье и пытками и потоплявших водой, сложились страшные рассказы о привидениях, которые бродят по ночам, плачут и передают о себе и о своих мучителях ужасающие подробности.
Только этими сведениями и пришлось ограничиться, но это было уже без того понятно. Ни один рассказ, чисто народного характера, с типичными положениями, возбуждающими фантазию, с его простотой и задушевностью, так и не дошел до меня…
Вскоре мы подъехали к Екатеринбургу, который уральцы называют воротами в Сибирь. Поезд остановился; я вышел.
IX. Город Екатеринбург. — Гранильная фабрика.
Город Екатеринбург возник по повелению Петра I, который, видя рудные богатства края, поручил генералу Геннину основать на реке Исети железоделательный завод. Для защиты от башкирских набегов здесь же построен был (с 1723 по 1726 год) укрепленный город и проложен Сибирский тракт. На монетном дворе, открытом в 1730 году, было выделано в первый же год медной монеты на 70.000 рублей, а в 1861 году — более чем на два миллиона. В настоящее время монетного двора уже не существует.
Первое, что попадается на глаза еще на вокзале, это — витрина со всевозможными изделиями из камней: малахитовые шкатулки, пресс-папье, мраморные вазы, брелоки из аметистов, кольца, булавки, серьги и т. п. По городу тоже чаще всего встречаются вывески „резчика печатей” и магазины каменных вещей, топазов, сердоликов и яшм.
По внешности Екатеринбург - лучший из всех уральских городов. Его чистота и красивые здания, обилие общественных учреждений, богатые магазины и сады, — все производит на путника отрадное впечатление. Население здесь необыкновенно разнообразное по нациям, по состоянию и по религии; о последнем можно судить по церквам: кроме собора и православных храмов, здесь есть единоверческие церкви, роскошные и богатые, есть немецкая церковь, польский костел, еврейский молитвенный дом, и в недалеком будущем построится мечеть.
Самым интересным, бесспорно, должна считаться для туриста Императорская гранильная фабрика, где изящество и богатство соединяются в нечто целое. К сожалению, для большинства любителей и знатоков произведения этой художественной мастерской, может быть единственной в России, остаются неизвестными и даже неслыханными. Работы гранильной фабрики — верх изящества!
Екатеринбургская гранильная фабрика
Когда я вошел и получил на осмотр дозволение, меня повели сначала туда, где производится черная работа, то есть распилка камней. Ничего шумного, ничего грандиозного здесь не увидит и не узнает зритель. Он пройдет мимо машин, мимо всех инструментов и, пожалуй, не обратит внимания на тот упорный и медленный труд, с которым сопряжена эта кропотливая работа, и только потом, когда перед ним, вместо виденных серых и мокрых каменных глыб, предстанет вдруг роскошная ваза розового или оливкового цвета, изящно отшлифованная, узорчатая, исполненная по прекрасному рисунку, — зритель невольно залюбуется ею и невольно вспомнит те серые глыбы, из которых возникла эта роскошная вещь.
Со страшною медлительностью, с необыкновенною кропотливостью происходит здесь превращение этих глыб в изящные изделия. Остановившись перед громадною яшмовой чашей, в два аршина диаметром и в 2,5 арш. ростом, я поинтересовался узнать, сколько требуется времени, то есть месяц, полгода или, наконец, год, чтобы сработать такую чашу.
Мне отвечали, что не менее пяти лет.
Оказывается, что одна только распилка камней занимает недели три, затем начинается выточка по рисункам отдельных частей, шлифовка, отделка и составление. Но что это получаются за вещи! Всевозможных цветов яшма, крупная по размерам и художественная по обработке, производит на зрителя чарующее впечатление. Немудрено,что подобные произведения ценятся десятками тысяч рублей, потому что один только пятилетий труд, требующий опыта и вкуса, стоит не дешево, не говоря уже ни о чем другом.
Гранильная фабрика принадлежит кабинету Его Величества, и все произведения ее идут исключительно ко Двору. Из Петербурга присылают сюда рисунки и восковые модели и через несколько лет получают чудные работы, драгоценные по стоимости и несравненные по мастерству и искусству. Например, небольшое яшмовое пресс-папье, изображающее группу кошек, сделано так художественно, что произвело бы фурор на любой выставке: тут же я видел и петербургскую восковую модель этой группы. Огромные вазы, подобие которых можно встретить в Императорском Эрмитаже, секут и гранят ежедневно несколько человек в течение нескольких лет; здесь кладется труд, способность, даже более того — талант; здесь расходуются страшные суммы и время, здесь оживляются и принимают художественные образы мертвые камни, и только очень немногие, т.е. местные жители да случайные путешественники, имеют возможность видеть и любоваться произведениями этой, единственной в своем роде, русской мастерской.
Даже мелочи — кабинетные фигурки, пепельницы, папиросницы, даже гладкие стаканчики — сделаны удивительно изящно! Но ни одна вещь здесь не продается. В публику поступают только изделия кустарей, частной работы; эти изделия пользуются большою известностью и сбытом, считаются интересными и красивыми: но тому, кто видел работу гранильной фабрики, эти кустарный вещи покажутся ничтожными и во всяком случае — не более как грубым подражанием.
Рабочие-камнерезы на гранильной фабрике
Чтобы судить о кропотливости труда, я приведу в пример дарохранительницу, сделанную к престолу храма на станции Борки, где произошло крушение царского поезда. Эта вещь, некрупная по размерам, работалась здесь два с половиной года; она состоит из трех сортов яшмы, разных цветов, а кресты над нею сделаны из желтого топаза. По художественной отделке, это замечательная вещь!
Музей Уральского общества любителей естествознания тоже довольно интересен и обширен. Главная задача его — жизнь и быт Урала, что характеризуется коллекциями животных и насекомых, рыб и птиц, минералов, монет, растительности и предметов быта местных инородцев: одежда, вооружение, идолы и т. п. Между прочим у самого входа помещен громадный золоченый шар с крупною надписью:
“1,265 пуд. золота29 000 000 кредитных рублейпо нынешнему курсу”
Если бы все золото, добытое за 60 лет в Невьянском заводе слить вместе, то получился бы именно такой шар, в котором 39,5 куб. футов шлиховского золота.
Меня крайне занимала мысль — увидать, хота бы и мимоходом, добычу золота; но прииски все были слишком далеко, и добраться до них я не имел возможности. Впрочем, верстах в двух или трех от города были прииски, истощенные, ничтожные, завещанные кем-то городскому хозяйству, под названием, если не ошибаюсь, „Основинские прудки”.
По пословице, на безрыбье и рак — рыба, в был доволен и тем, что увижу приисковую работу, и, не теряя времени, нанял извозчика и поехал.
Близилось уже к вечеру.
X. Золотые россыпи.
Среди зеленеющей полянки, окаймленной невысоким лесом, словно русло какой-то пересохшей реки тянется изрытая полоса, то с ямами, то с кучами ярко-желтых камней и песка, то змеится по ней ручеек, направляясь вкривь и вкось, то зеленеет трава. Кое-где, близ воды, копошатся люди. „А вон и приказчик! — указал мне извозчик на человека в длиннополом сюртуке, который не спеша пробирался по берегу. — Стало быть, дальше работают!”
Мы обогнали приказчика и вскоре остановились возле землянки. Тут было все: журчала вода, дымился костер, работали люди: один, стоя по пояс в яме, рубил киркой каменистую почву, другой насыпал песок и камни в тачку, третий стоял у чугунной дырявой плиты, в которую сбегала вода, и шевелил мокрые камешки „гребком”. Это и были — старатели, т.е. вольные рабочие, получающие здесь не определенное жалование, а плату с каждого добытого золотника. Когда я подошел, они уже кончали работу. Мужик вылез из ямы и бросил кирку, на плиту под промывку насыпали еще две-три лопаты камней, и решили, что на сегодня — достаточно.
Пока для меня ничего не было понятно. Я видел, как бежал откуда-то небольшой ручеек, на пути его лежала чугунная плита, узкая и длинная, вся продыравленная, на ней лежали песок и камни, которые обмывались течением ручейка и беспрестанно шевелились гребками старателей, стоявших, растопыря ноги, среди лужи. Все это делалось медленно, молча, и я глядел тоже молча, подошел еще какой-то зритель с охотничьей собакой и, не вымолвив ни слова, остановился перед плитой. У костра сидела баба и молча пила чай. Было слышно только, как скрежетали по плите переворачиваемые камешки, да тихонько журчала вода.