Вдруг из-за землянки раздался сердитый окрик, и перед нами появилась старуха с круглым хлебом в руках.
— Эй! молодец! — закричала она, поднимая вверху хлеб, у которого недоставало краюшки. — Собака твоя хлеб сожрала! Чего ты собак сюда таскаешь?
Сосед мой спокойно повернулся, взглянул на старуху и так же спокойно ответил.
— Моя собака не тронет.
— Чего не тронет! Кто ж это хлеб-то сейчас уволок?
— Не знаю. Моя не тронет.
— Другой тут нет собаки, — небрежно возразил один из старателей.
— Моя не возьмет, — невозмутимо оправдывался зритель и продолжал следить за работой.
Произойди такой случай у нас в подмосковной деревне, — Бог знает, какой неприятностью могло бы кончиться дело; а здесь обменялись мнениями насчет собаки — возьмет она или не возьмет — да тем разговор и кончился: даже старуха в заключение проговорила без всякего гнева.
— Ишь ты, оказия!
Вскоре после этого подошел к нам тот самый приказчик, которого я обогнал. Подойдя, он поздоровался со старателями и обратился во мне.
— Любопытствуете?
— Любопытствую.
Тогда он протянул мае руку, и мы познакомились.
По его распоряжению, сломали печать, которая соединяла чугунную доску с деревянным ящиком, и отложили эту доску в сторону. В ящике осталась порядочная кучка мелкого песка, темного, мокрого, который начали шевелить лопаткой, подвозя под струю ручейка. Этот ящик, или, вернее, желоб с прямым дном, устроен несколько покато, так что вместе с водой по нему сбегает и более легкий песок. С каждою минутой кучка песка уменьшалась, и чем более она уменьшалась, тем становилась чернее. Наконец, течение ручья запрудили дерном, оставив одну слабую струю, и начали оставшийся черный песок подгребать кверху широкою щеткой. Промываясь, кучка становилась все меньше и все темнее; наконец, от нее осталась почти горсть.
— Это вот и есть самый шлих, спутник золота,— объяснил приказчик.
Продолжая подгребать эту черную кучку, которую снова размывала и разносила по ящику струя воды, старатель опустил туда ртуть, и она вскоре покрылась золотистою пылью… Скучная, медленная и почти бесплодная работа!.. Хотя старатели и сознались, что день вышел крайне неудачный, что результаты обыкновенно бывают лучше, но все-таки — рыть, возить, промывать и вытапливать эту драгоценную пыль впятером с 6 часов утра до 6 час. вечера — не очень легко, а в результате совершенно ничтожный заработок!
Когда, наконец, вынули и положили на железную ложку комочек ртути, покрытый золотом, и поднесли к огню, чтобы посредством выпаривания уничтожить ртуть, приказчик достал из кармана маленькую кружку вроде копилки, с казенною печатью, и велел промывной ящик, или, по его названию, вашгерд, закрыть снова чугунною крышкой и запечатать. Я с любопытством глядел на костер и следил за золотым комочком, который все уменьшался на ложке, выпаривалась из него ртуть, и вскоре получилось, не более как с горошину, чистое золото.
— Вот-с, сказал приказчик, небрежно раздавив эту горошину пальцем. Только и всего: за весь день!
Он пересыпал с ложки на бумагу желтый порошок, поднес его мне чуть не под нос, предлагая полюбоваться, а затем запер его в копилку.
В эту кружку собирается золото за всю неделю и по субботам принимается конторой, которая платит старателям с намытого золотника по 2 р. 80 коп.
На другой день по той же Уральской железной дороге я добрался, около полуночи, до станции „Камышлов”, где нанял почтовую тройку, и со звоном колокольчиков и лихими окриками ямщиков помчался по проселкам в громоздком тарантасе в город Ирбит, с давних времен знаменитый своею ярмаркою.
Несмотря на глухую полночь, на небе появились первые признаки рассвета: луна бледнела, звезды гасли и заалел восток…
XI. Ирбитская ярмарка.
На сто-десять верст в сторону от линии Уральской железной дороги, вдалеке от больших пунктов и городов, расположился по реке Нице тихий пустынный городок Ирбит, маленький, но оригинальный. Вряд ли когда-нибудь заезжал сюда ради любопытства хоть один путешественник, особенно в летние месяцы, когда город глядит сиротою, словно только что переживши тяжелую эпидемию. Жителей почти не видно; центральные улицы пусты, лучшие здания заколочены наглухо и хотя много мелькает перед глазами вывесок с громкими названиями гостиниц и ресторанов, но все это заперто, даже забито досками, и приезжему не только негде остановиться, но негде и поесть. Отсутствие какого бы то ни было пристанища, кроме почтовой станции, где стоит кровать да диван, указывает ясно на то, что приезжих здесь не бывает. Да и делать им нечего, потому что Ирбит стоит совершенно особняком, и без необходимости ни мимо города ни через него ехать некуда.
История возникновения города немногосложна. Во время пугачевской смуты, охватившей край в 1774 году, жители тогдашней Ирбитской слободы, под предводительством крестьянина Ивана Назаровича Мартышева, отразили нападение бунтовщиков, за что Мартышев был возведен в дворянское сословие, а слобода обращена была в город. В честь этого события на главной площади поставлен в 1883 году памятник императрице Екатерине II, изображенной во весь рост, со скипетром в одной руке и с грамотою в другой, где помечено знаменательное для города число: „3 Февраля 1775 года”.
Иных достопримечательностей в городе нет. Впрочем, если вы возьмете план, изданный четыре года назад, следовательно, недавний, вас удивит приложенное „объяснение зданий”. На город с населением в 5—6 тысяч приходится 5 училищ, 5 церквей, считая здесь же собор и часовню, — и целый десяток торговых бань!.. Признаки такой чистоплотности тоже своего рода достопримечательность!..
Несмотря однако на захолустье, город приобрел себе некогда славное имя, служа центром торговых сношений азиатского рынка с европейским, он и теперь, с проведением вдалеке от него железной дороги, не утратил еще своего значения, а его ярмарка — с 1 Февраля по 1 марта — считается в России по своим оборотам второю после нижегородской. Существует предположение, что в Ирбите с давних пор происходила мена между татарами и финскими народами Прикамского края, отчего и название города производят от татарского слова ирыб, что означает съезд.
Официальное утверждение ярмарки указом царя Михаила Феодоровича произошло в 1643 году.
„Не легко было пробраться в те времена на Ирбитскую ярмарку какому-нибудь москвичу или нижегородцу. Тогда в большинстве случаев не знали, где ближе проехать; ехали понаслышке; почтовых лошадей и даже вольных ямщиков, местами, не было, — приходилось ездить на своих лошадях, везя с собою и товар. По дорогам чуть не на каждом шагу приходилось встречаться с злыми людьми: леса и большие дороги кишмя кишели разбойниками; на дороге существовали внутренние таможни, где осматривали самих, брали пошлины, а вместе с ними и неизбежные взятки. Па переправах и перевозах — новые расходы; в городах — расспросы воевод и прочего начальства: что за люди? куда едете? зачем? — и новые взятки… Донесет Бог до Ирбита, — новые расходы и неприятности. Верхотурские воеводы самовольничали здесь самым возмутительным образом. Кроме пошлин в казну, брали взятки в свою пользу, по своему усмотрению, и товаром и деньгами. Иногда, желая взять побольше, отсрочивали день открытия ярмарки на неопределенное время и запрещали собравшимся купцам торговать на том основании, что ярмарка еще не открыта. Поневоле купцам приходилось делать складчину, идти к воеводе с поклоном и нести „поминок”, чтобы поскорее открыл ярмарку. А кроме воевод, нужно было ублаготворять еще разных приказных, подьячих, старость и других служилых людей.
XII. Город Ирбит.
Ирбитская ярмарка, имевшая большое коммерческое значение в продолжение более сотни лет и притягивавшая к себе за тысячи верст представителей чуть не всех российских губерний и областей, до сих пор дает средства к существованию целому городу. Понятно, с каким нетерпением ожидают ее все обыватели. Помимо выгоды, она приносит городу оживление и много удовольствий, а сбродный ярмарочный элемент служит, кроме того, звеном, соединяющим это спящее захолустье с живым цивилизованным миром.
Во время ярмарки город словно перерождается. Население с 5 - 6.000 сразу доходит до 50.000. Чуть не в каждом доме отдаются квартиры и комнаты, а многие дома обращаются в магазины, при чем бывает так, что иной домохозяин чистит вам сапоги и одежду, ставит самовар и вообще исполняет должность лакея, не считая никакую работу унизительною, — была бы лишь доходна. Поэтому нередко происходили такие случаи: городской голова, являясь во всем параде к почетному приезжему с визитом, важно входил в переднюю и здоровался сначала с лакеем за руку, расспрашивал его, как он поживает, все ли в добром здоровье, а затем уже позволял ему снять с себя шубу и ботики, потому что этот лакей — свой же брат, обыватель, а с ними со всеми представитель города круглый год в наилучших отношениях, с иными даже приятель. Во время ярмарки оживляется все: открываются трактиры — с арфистками и без арфисток, с музыкой и без музыки — до кабака включительно; артистки играют здесь вообще видную роль. Для более взыскательной публики существует ярмарочный театр, где чередуются самые раздирательные драмы с самыми отчаянными оперетками, чтоб угодить на все вкусы; здесь действует цирк, устраиваются концерты, бывают дамы -гадальцы на картах, которые, по словам публикации, „предсказывают будущую судьбу, рассказывают прошедшее и настоящее”. Повсюду, кажется, такие гадальщицы запрещены, но здесь они смело публикуют о себе в газете и находят много поклонников. Оно и понятно, потому что съезжается много инородцев, любителей всего таинственного, да и наши почтенные русаки не прочь иногда заглянуть в будущее…
Если принять в соображение, что в течение одного месяца оборот ярмарочной торговли достигает средним числом 40 миллионов рублей, что здесь на „нейтральной” почве сходится Сибирь с Среднею Россией, меняясь товарами, что здесь съезжаются представители чуть не всех народностей, населяющих Россию, и притом люди преимущественно со средствами, к тому же немногие из них образованы и воспитаны, — то становится понятным тот разгул, который существует еще до сих пор и который в высшей степени процветал лет 10-20 тому назад. Обычный ход ярмарочной жизни нарушался только двумя „событиями”: благотворительным гуляньем и масленицей, которая приходится как раз в разгар ярмарки. Справлялось, впрочем, одно только прощеное воскресенье, и в этот день запирались все лавки. Бывал даже местный карнавал: нанималась розвальни, в них ставилась лодка, а в лодку стол с всевозможными винами и закусками, в лодке же помещались музыканты — три-четыре жида со скрипками: борта ее обставлялись шестами, на которых вешалась собольи хвосты, лошади убирались лентами, — и в таком виде, с песнями, шумом и гиканьем, проносились по городу тройка за тройкой с полупьяными купчиками и арфистками.