Замысловат узор морозный.
Свистит поземка за окном.
В лаборатории колхозной
Сидит колхозный агроном.
Обветренный и темнолицый,
Он часто трет в раздумье лоб.
В литое зернышко пшеницы
Его нацелен микроскоп.
Он верит юношеской верой,
Что станет, станет знаменит
Вот этот крупный, желто-серый,
Уральской выделки гибрид.
Что он послужит для народа
И, ставши гордостью полей,
Поможет жить нам год от года
Все лучше, краше и светлей.
Он хочет, с трудностями споря,
Чтоб многолетний труд его
Сливался, словно речка с морем,
С трудом Отечества всего.
Ему сквозь линзы микроскопа
Не просто зернышко видно,
А хлеб, которым пол-Европы
Засеять, может, суждено.
Чем больше труд, тем пользы больше, —
Зерно, что нынче на столе,
Быть может, Венгрии и Польше
Как раз придется по земле.
...Обветренный и темнолицый,
Мечтает он, чтоб снять в страду
Сто пятьдесят пудов пшеницы
С гектара в нынешнем году,
А там бороться и за двести,
За триста, звать людей вперед,
Наступит год — с народом вместе
Идти на бой и за шестьсот.
Недаром он боролся годы,
Недосыпал порой ночей...
Сидят в молчанье полеводы
В лаборатории своей.
В. КУЗНЕЦОВ
ПОСЕВНАЯ
Пробежали ручьи, отшумели,
Широко развернулись поля.
Светит ласково солнце в апреле,
Полно дышит родная земля.
Ни души у колхозной конторы.
Посевная — горячие дни!
Даже ночью рокочут моторы,
Бродят парами в поле огни.
Сев начался и ранний и быстрый.
На упитанный, вздобренный пар
Высевается светлая «Искра»
По двенадцать пудов на гектар.
Нынче в поле подъем небывалый,
В поле вахта весны — успевай!
И по-сталински люди Урала
Вдохновенно творят урожай.
Пусть из зернышек «Искры», как пламя,
Забушует пшеница вокруг.
Пусть страна богатеет плодами
Дерзновенных и творческих рук.
В. ВДОВИН
В ПОЛЕ
Со школьником-сыном отец подошел
К высокой колхозной пшенице.
— Смотри, это наша пшеница, сынок,
На щедрой земле колосится.
А время настанет — созреет зерно,
Сожнут, обмолотят пшеницу.
И снова герои колхозных полей
С отчетом поедут в столицу.
И, выслушав рапорт о славных делах,
Взволнованно Сталин пройдется
И скажет сердечно: «Спасибо, друзья!»
И, руки пожав, улыбнется.
Согретые доброй улыбкой вождя,
Вернутся обратно герои,
Вернутся к работе, чтоб в новом году
Свои урожаи утроить...
Сын долго задумчивым взглядом смотрел
На море созревшей пшеницы.
— Я школу закончу и буду, отец,
На агронома учиться.
Вл. НАУМОВ
НА ЗАСЕЯННОМ ПОЛЕ
Заглушив свою машину,
Вытер пот с лица рукой,
Взглядом ласково окинул
Клин пшеницы яровой —
На четыреста гектаров
Вкрест засеянный простор.
Потрудился здесь недаром
Тракторист Ильин Егор.
И прилежными руками
Обрабатывал поля,
Под стальными лемехами
Рассыпалася земля.
Этот парень на работе
Лето целое горел,
И «ДТ» на низкой ноте
Круглосуточно гудел.
Ярким солнцем обогреты
Здесь заплещут зеленя,
А потом к исходу лета
Нивы густо зазвенят.
И, колосьями кивая,
Заволнуется простор.
Здесь добился урожая
Тракторист Ильин Егор.
В. САВИН
НА МОСТУ У ГЛУХОЙ ПАДИ
На крыльце послышались чьи-то торопливые шаги. Вбежал, прихрамывая, председатель колхоза Веденей Варганов.
— Товарищ Горшенин, несчастье!
— Какое? — встрепенулся парторг колхоза Гурьян Горшенин.
— Сережка Серебряков угробил трактор.
— Где? Как?
— Они с Тагильцевым поехали на станцию за семенами. В Глухой пади сережкина машина свалилась под мост. Трактор лежит в речке, и дорога на станцию отрезана...
— Провалился мост?
— Ну, да. Только, говорит, заехал на мост, он качнулся и рухнул вместе с машиной.
— А Сережка?
— Счастливо отделался, перепугался да искупался в ледяной воде. Что теперь делать? Как доставлять семена? Других дорог и объездов нет. Надо же такому несчастью свалиться на нашу голову!
— Будем строить мост и доставать машину. Тагильцев где?
— На берегу стоит, перед Глухой падью.
— Давайте поднимать людей. Через два часа надо выйти. Людей поведу я, — заторопился Гурьян, — пусть кладовщик Федосеев приготовит пилы, топоры, гвозди, ломы, лопаты и трос... большой трос.
— Но кто понесет трос? Нужна лошадь, а на лошади не проедешь туда.
— Унесем на руках.
— Он очень тяжелый.
— Пушки были еще тяжелее, а мы на Украине в распутицу перетаскивали их на руках.
— Мне тоже придется итти с вами? — спросила Марфа, переминаясь с ноги на ногу.
Гурьян посмотрел на ее праздничный наряд, на высокие резиновые ботинки и сказал:
— А как же, обязательно. Трудовое наступление началось, в обозе никто не останется.
Веденей пошел наряжать людей. Семью кузнеца Обвинцева он застал за обедом. Сам хозяин — Родион Логинович, человек богатырского телосложения, гладко стриженый, с широким крепко посаженным носом, с кроткими голубыми глазами, сидел за большим столом под портретом товарища Сталина. Возле него сидели двое маленьких ребят, а чуть поодаль, с краю стола — древняя седая старушка. Пахло мясными щами.
— Хлеб — соль! — сказал Веденей, снимая шапку.
— Милости просим, с нами кушать, — добродушно сказал Обвинцев.
— Спасибо, некогда! Я по делу. Пришел за Настасьей.
— Куда опять?
— Несчастье случилось. Мост на Глухой пади обвалился. Надо новый строить. Поехали на тракторах за семенами и обрушили мост. Трактор утопили. У нас всегда так, что-нибудь да не ладится, где тонко, там и рвется. Придется всем идти на стройку.
— Куда, куда ты меня послать хочешь? — выходя из-за переборки, отделяющей кухню, спросила Настя, кругленькая, черненькая с пушком на губе, неся в руках прихваченную тряпками латку с жарким. — Разве в Еланьке кроме меня людей нет? Настю туда. Настю сюда. Настю везде.
— Рад бы не звать, да надо, — сказал Варганов, как бы оправдываясь. — Время подошло такое, день кормит год. Всем придется поработать...
— Я работаю, не отказываюсь, — а в такую даль, на Глухую падь, не пойду. У меня вот их трое, — сказала она, показывая на детей. — Пускай бездетные идут.
— У многих дети, никому от дома далеко итти неохота, но мост строить надо. Дело срочное. Сев затянем. Всем итти надо.
Настя поглядела на мужа, ища у него поддержки.
— Раз надо, иди, — сказал тот.
— А ребятишки с кем? — недружелюбно глянула Настя на мужа.
— С бабушкой, со мной — ответил тот спокойно.
— Взял бы сам и шел, мужчина, — вспылила Настасья.
— Если будет согласие — пойду, а ты ступай в кузницу лемеха отковывать. Иди, пожалуйста, будь за кузнеца.
— Ладно! — сердито отмахнулась Настя. — Хороший муж — жену от себя гонит!
Она сразу заторопилась, встав на лавку, швырнула с печи носки, портянки, потом достала из-под лавки сапоги и начала обуваться.
— А обедать? Забыла? — спросил Родион.
Настя молчала. Варганов, взявшись за дверную скобку, сказал:
— Сбор, Настенька, во второй бригаде.
И ушел, одевая шапку на крыльце.
Родион покушал, подошел к жене, сел с ней рядом на скамейку, обнял. Она молчала, продолжая обуваться.
— Раскипятилась? Дуреха!
Настя отбросила его руку, отодвинулась. Он подвинулся ближе.
— Ты рассердилась на меня? — засмеялся Родион.
На губах у ней заиграла улыбка, в глазах радость.
Теперь она обняла его. И оба засмеялись.
Вечером отряд в двадцать пять человек во главе с Гурьяном Горшениным вышел из Еланьки. Длинный стальной трос был размотан, пятнадцать мужчин подставили под него плечи. От тяжелой ноши были освобождены только старики плотники: Яков Горшенин — отец Гурьяна, Павел Бусыгин, Аристарх Малоземов, Евсей Оглоблин, тракторист Сережка Серебряков и женщины, несшие инструменты.
Сразу за деревней, на большаке, обдуваемом ветром, было сухо, а за первыми перелесками началась непролазная грязь. Гурьян, шедший под тросом первый, вначале пытался обходить большие лужи и топи, потом это стало бесполезным, так как в низинах вода стояла почти сплошь, сглаживая все ямы и канавы. Начинало темнеть и люди шли напрямик срединой дороги. Чавкала грязь. Булькало в лужах. Оступаясь в канаву или глубокий выем, Гурьян по старой армейской привычке предупреждающе кричал:
— Под ноги!
Люди брели по колено в грязи и воде. Евсей Оглоблин глубокомысленно рассуждал:
— Весенняя вода, она острая, не то, что летняя или осенняя. Она, язви ее в шары, как сок по березке, растекается по всему телу...
Сначала люди береглись, а попадая в воду и зачерпывая в сапоги, вскрикивали, ругались, чувствуя, как по телу идет озноб, — но вскоре свыклись с водой, с холодом, шли молча, напропалую, по лужам и топям. Вода булькала в голенищах, согревалась, потом ее снова вытесняла холодная, леденящая кровь жижа.
Марфа Мелентьева вышла с отрядом точно на прогулку, сменив лишь новый жакет и яркий полушалок на фуфайку и вязаную шаль. В начале пути она горделиво шагала под тросом, точно под коромыслом, покачивая бедрами, поблескивая резиновыми ботами; поспевая за Гурьяном, беспрерывно щебетала, пересыпая свою речь житейскими словечками, от которых краснели не только девушки, но и замужние женщины, молча и скромно шагавшие за ней. Но даже она, когда начались топи и грязь, не ругалась, как это с ней бывало обычно на трудных колхозных работах, а только подобрала широкий борчатый бордовый сарафан и, закусив губу, шагала молча.