Вместе с Исламом вышел встречать Коста и молодой человек в студенческой фуражке. Коста вопросительно глянул на него.
— Друг мой, — поспешил пояснить Ислам. — Недавно из Петербурга приехал, задумал проложить через наше ущелье железную дорогу… — Ислам говорил громко, поглядывая на Уасила, суетившегося возле лошади, и Коста понял: не договаривает чего-то. Но расспрашивать не стал.
А молодой человек, почтительно поздоровавшись, сказал:
— Счастлив, Коста Леванович, передать вам сердечный салам от друга вашего Сайда. Он вас помнит и любит. Я недавно из Петербурга, он там газету для дагестанцев издает и ваши статьи часто в ней печатает. Обижается, что вы забыли его. Когда последний раз в Петербург приезжали, даже не навестили.
— Невеселым был мой последний приезд в царскую столицу, — грустно сказал Коста. — Больницы да пороги влиятельных чиновников — вот все, что я успел увидеть.
Когда друзья остались одни, Ислам сказал доверительно:
— Это Махач Дахадаев[23], молодой революционер. Бежал из Петербурга. Живет у меня. Сюда хоть жандармы не заглядывают.
Жизнь потекла тихая, мирная. День Коста проводил в сосновом бору, возле самого дома. Он лежал на бурке, глядя, как покачиваются в синеве высокие вершины сосен и плывут по небу редкие легкие облака, и, кажется, впервые в жизни ему ни о чем не хотелось думать, не хотелось ни писать, пи рисовать, а только бы наслаждаться покоем и тишиной.
По вечерам они собирались у очага втроем, разговаривали, вспоминали Петербург… Махач читал им газеты, за которыми порою ездил в Баталпашинск.
— Тревожно в стране, — говорил он, шурша газетными листами. — Просыпается Россия. Скупы сведения, а ведь почти в каждом номере пишут о забастовках, о крестьянских волнениях…
Однажды вечером, когда сидели вот так возле очага, глядя на рыжее, прыгающее пламя, в комнату вошел слуга и растерянно обратился к хозяину:
— Ислам-бий, у ворот — вооруженные люди. Хотят видеть Коста.
Ислам и Коста переглянулись, Махач сложил газеты и предусмотрительно подошел к внутренней двери, через которую можно было попасть на черный ход и уйти в лес.
— Военные? — спросил Ислам.
— В черкесках. Головы башлыками обвязаны, лиц не разглядеть.
— Откуда они знают, что ты здесь? — встревожился Ислам и хотел было сам выйти к нежданным гостям, но Коста удержал его.
— Попроси одного из них сюда, — сказал он слуге.
— Не за Махачем ли? — встревожился Ислам, выглядывая в окно. В темноте ничего нельзя было разобрать. Ислам слышал, как слуга вежливо просил старшего из гостей войти в дом.
Прошла минута, и на пороге показался рослый человек в черкеске. Лицо до глаз замотано башлыком. Увидев Коста, он рванулся к нему.
— Салам тебе, дорогой наш! Салам! Счастлив я, что аллах помог свидеться… — говорил незнакомец, обнимая растерянного Коста. — Прости, хозяин, что тревожим тебя в столь поздний час. Слухи недобрые прошли о дорогом аталыке[24] нашем. Решили сами убедиться, разыскать его…
— Садись, гостем будешь, — сказал Ислам.
— Я только друзей пойду обрадую. — И, не договорив, он направился к двери.
— Веди их сюда! — крикнул вдогонку Ислам. — Друзья Коста — мои друзья!
Не успел Коста опомниться, как в комнату вошли трое, — теперь их лица были открыты, и он сразу узнал Хасаука, Аскерби и Султанбека. От радости у него гулко заколотилось сердце…
— Друзья, братья… — только, и повторял он. — Помните ту ночь, когда шахта завалилась?
— Как забудешь, дорогой учитель? Были кровниками, стали братьями. Если б не ты, гнить бы в земле нашим костям. А ты болеешь, учитель? Исхудал как… — Хасаук сочувственно поцокал языком.
— Ссылка — не свадьба, — проговорил Аскерби. — А вы? Вы-то как живете? — спросил Коста, чтобы перевести разговор. — На шахтеров не похожи. Только всю правду рассказывайте, люди здесь свои, — добавил он, видя, что друзья опасливо поглядывают на Ислама и Махача.
— Похвастаться нечем, — опустив глаза, ответил Султан-бек. — В абреки подались.
В комнате воцарилось, неловкое молчание.
— Форель остынет, — объявил Ислам. — Гости с дороги голодные. Садитесь к столу, пейте кумыс. Чем богаты, тем и рады…
— Людей, значит, грабите? — нахмурясь, спросил Коста.
— Людей мы не грабим, Коста, а вот князей или офицеров… Они нас днем грабят, а мы их ночью… Говорят, это даже кораном дозволено. У богатых берем, бедным раздаем… Благородное дело!
— Не бывает благородного грабежа! — покачал головой Коста и отхлебнул из чашки кумыс.
— А что делать? Рудник закрыли, прогнали нас. Даже за труд не заплатили. Сказали — царь, мол, с японцем воюет, все деньги на войну уходят, надо ради царя-батюшки на жертвы идти. А он-то о детях наших думает?
— Так и живем: земля — постель, небо — одеяло, — грустно заключил Хасаук.
— Мы к тебе пришли, чтобы ответ получить: говорят, царь указ готовит — земли поровну делить. Правда это?
— Такой указ царь издаст, когда лед на вершине Эльбруса растает, — усмехнувшись, сказал Махач.
— Так что же делать?
— А вот это уже другой разговор, — улыбнулся Коста. — Ну-ка, Махач, растолкуй им!
— Своими руками землю брать надо, — твердо сказал Махач. — Большевики — слышали такое слово?
— Слышали. На рудниках нам один шахтер много про них рассказывал.
— Большевики против аллаха, — вмешался Султанбек. — А мы против аллаха не пойдем!
— Ты поначалу детям своим землю отвоюй, а потом будешь думать, кто за аллаха, а кто против, — сказал Махач. — Большевики о тебе и о детях твоих думают…
Разговор длился до рассвета. Прощаясь, Хасаук сказал:
— Спасибо тебе, Коста! Хорошие слова услышал я в этом доме. Поеду во Владикавказ — друзьям расскажу.
— Молодец! — сказал Махач. — И еще запомни: винтовка твоя пригодится не только офицеров пугать. Береги ее для настоящего дела!
4
— К середине лета Коста настолько окреп, что смог участвовать в дальних прогулках, которые совершали его друзья по окрестным горам. Часто с рассвета уходили они из дому, забредали на пастушеские кутаны высокогорных пастбищ, разговаривали с пастухами, слушали их песни. А по ночам, когда зажигались костры и пламя взметывалось к черному небу, Коста и Ислам читали пастухам свои стихи, Махач рассказывал о жизни Дагестана, о том, как борются за свои права рабочие в Порт-Петровске, в Грозном, в Баку…
Пастухи слушали внимательно, и Коста знал — завтра эти слова разнесутся по горам и ущельям, — испокон веков существует здесь этакий беспроволочный телеграф.
Во время прогулок Махач собирал образцы горных пород. Он не переставал удивляться богатству недр.
— Серебро, цинк, свинец, сера… Чего только здесь нет! — с изумлением говорил он. — Несметные сокровища, а народ нищенствует.
— Хозяина нет, — объяснял Ислам.
— Наоборот, слишком много хозяев, — возражал Коста. — А нужен один, но тот, кому все это принадлежит по праву.
— Придет время, попадет добро в надежные руки, — сказал Ислам. — Только доживем ли?
— Не мы, так дети наши доживут! — уверенно отвечал Махач.
Они возвращались домой через низкорослый сосновый лесок, по мягкой, выстеленной длинными хвойными иглами и прогретой солнцем земле.
— Дышится как! — негромко проговорил Коста, с наслаждением вдыхая прохладный смолистый воздух.
— Живем, как в раю, только что не на небе, — пошутил Махач.
— Что это? — вдруг нахмурился Ислам. — Зачем, он здесь?
Навстречу им: торопливым шагом шел слуга Ислама. Он был явно встревожен.
— Уж не случилось ли чего? — громко крикнул ему Ислам.
— Родичи твои, князья… — запыхавшись, ответил слуга. — Сам Мисост-бий, тесть твой, пожаловал. А с ним князья Дудов и Шарданов. Мириться приехали. Надо пир устраивать, а у нас нет ничего. Ох, нехорошо это, обидчивые они…
— Не будет у меня с ними ни мира, ни пира, — возразил Ислам и обратился к Махачу: — Иди-ка в лес и жди, пока я за тобой пришлю. Нельзя, чтобы они тебя здесь увидели. Волки же!..
— Я, пожалуй, с Махачем останусь, — сказал Коста. — Дружбы с князьями у меня никогда не получалось. Если не считать тебя, конечно, — улыбиулся Коста Исламу.
— А может, они именно к тебе и приехали, Коста? — с сомнением и надеждой предположил Ислам.
Коста с удивлением взглянул на друга и рассмеялся:
— Не хочешь один гостей принимать — так и скажи. Не тот я человек, чтобы друга в беде бросать. Ладно, пошли!
Три сытых, сверкающих серебряной сбруей коня веселым ржанием встретили их у ворот.
— Садам алейкум, князья, — суховато сказал Ислам, входя в дом.
— Алейкум салам, Ислам-бий! — отозвался тесть, и князья повторили за ним: — Алейкум салам, Ислам-бий!
— Прошу чувствовать себя, как дома, в моем чабанском жилище, — все так же сдержанно продолжал Ислам.
— Спасибо за радушие, — проговорил князь Дудов, разглаживая свою длинную рыжую бороду. — Не взыщи, что без приглашения пожаловали. Нас к тебе дело привело.
— Дело, Ислам-бий, дело! — шепеляво подтвердил коренастый князь Шарданов, поправляя серебряный кинжал.
— И тебе наш салам, Коста, потомок легендарного Хетага, — проговорил Мисост-бий, и князья сдержанно поклонились Коста.
— Садитесь, прошу вас, гости, — сказал Ислам, указывая на грубые деревянные стулья, расставленные по комнате.
Князья расселись, как подобало по-старшинству. Мисост-бий первым завел вежливый разговор. Прежде всего он поинтересовался здоровьем зятя. Осведомился и о здоровье Коста. Впрочем, спрашивать об этом особой нужды не было. Усталые, худые, бледные лица говорили о том, что не могут друзья похвастаться богатырским здоровьем.
Помолчали.
— О, аллах, — вздохнул Мисост-бий. — Лихое время наступило в империи. Не до семейных раздоров ныне, сын мой. Ты муж моей дочери, ты мне как родной сын. Отныне — свидетель тому аллах и ближайш