Я слишком привыкла к клетке и орехам. И я не могу не помнить, что клетка соединена с валом, который заставляет Землю вращаться. Если Земля остановится, лес умрет.
Корабль повернул к пирсу.
— Готовься к высадке, — сказал Скип. Он взял их чемоданы. Они уже попрощались и могли высадиться на берег без суеты — разве что показав доказательство своего гражданства — подойдут и кредитные карточки — автомату у ворот.
Она со страхом ожидала увидеть человека с базы Армстронга или следующего за ней вежливого агента, исполняющего свои служебные обязанности. Но этого не произошло возможно потому, что Скип ловко проложил свой путь через пакгаузы, а не через площадку для приема пассажиров. Когда они были в городской электричке, и она уже откатила от станции, Ивон с облегчением вздохнула и издала дрожащий смешок:
— Теперь-то уж я безнадежно плохая девочка, — сказала она.
— Ну, мы сделаем тебя еще хуже, — пообещал Скип. Он сверялся с разложенной картой. — Пересадка в Ломита, и мы сможем сесть на Харбор-экспресс прямо до Афровилля. Угу. — Обращаясь к ней: — Ты не сказала, сколько времени ты можешь там провести.
— Я сама этого не знаю, — сказала она в замешательстве. — Я полагаю… если мы вечером полетим в Денвер…
— Этим вечером? Ты разыгрываешь меня?
— Я… действительно…
— Ну, давай бросим жребий, — Скип откинулся назад.
Он, очевидно, планирует соблазнить меня. Входит ли в мои планы быть соблазненной?
Если мы останемся на ночь или на две, или три… в отдельных комнатах? Если мы останемся, он сочтет непременно, что мы… мы… Он не рассердится, если я скажу «нет». Только не он. Он сможет притвориться, что не помнит, что я сказала той ночью на прогулочной палубе, и все еще притворяется, что верит, что я ему доверяю. Возможно, ему будет больно — нет, я смогу объяснить, что все дело во мне, а не в нем. Я делаю это ради него самого.
После того как я лягу спать, он сможет выйти погулять и найти кого-нибудь еще. Но он не станет оскорблять меня, знакомя с ней на следующий же день. Если… Он может ведь и не понять, что это будет оскорбительно.
— Для человека, получившего наконец свободу, ты слишком мрачна, — сказал Скип. — Улыбнись. — Он заерзал на сиденье, приложил большие пальцы к уголкам ее губ и приподнял их.
Она вздохнула. Он опустил руки.
— Прости, — сказал он.
— Нет, ничего. Ты удивляешь меня. — Она взяла его руку, которая была к ней ближе, в свои. Солнечный луч, пробившийся через окно, окрасил волоски на его пальцах в золотой цвет. Какой жесткой была ладонь! Ее слова прозвучали невнятно: — В последние несколько лет я стала такой колючкой, но это было ненамеренно, просто так получилось. Правда ли это?
— Условие для излечения. — Он взял свободной рукой ее за подбородок, улыбнулся, глядя ей в глаза. Почти что в панике она гадала, поцелует ли он ее в вагоне, где полно народу. Через мгновение он ее отпустил. Она тоже выпустила его руку. — Впереди Ломита, — напомнил он ей и поднялся.
Пока прибыл поезд, на который они делали пересадку, можно было выкурить полторы сигареты. Скип предложил ей получить по кредитной карточке наличные из банкомата.
— В Афровилле в ходу наличные, — сказал он. — Почему бы тебе не дать мне тысчонку? Легкая сумма, чтобы запомнить, что я тебе должен, а я смогу разыграть из себя важного сеньора до конца этой недели на эти деньги.
— И ты не боишься носить такую большую сумму при себе? — спросила она.
Скип пожал плечами. Он надеялся, что ничего не теряет: сможет заработать эти деньги и когда-нибудь вернуть. Она уступила. Килограмм баксов не составит видимой угрозы ее счету. Она едва ли тратила больше сотни, за исключением налогов, да и тратить-то ей их было не на кого, кроме самой себя.
Они сели в экспресс. Он мягко и бесшумно развил скорость в двести километров в час. Городской ландшафт проносился мимо, вызывая сон. Ивон покинули все остальные чувства кроме этого, когда она смотрела в окно.
Почему бы нет? Все мое тело хочет этого. Нет, все во мне кричит: «Нет»!
Весь мир будет таращиться и хихикать, когда узнает, что Ивон Кантер живет с двадцатидвухлетним мальчиком. Миру и не нужно ничего узнавать. Алмейда определенно сделал так, что ее местонахождение остается в секрете; возможно, она будет жить под вымышленным именем. Самому ему все равно, пускай снисходительно улыбается.
Остальные, кто узнает — пусть катятся к черту. У нее был талант окатывать холодом тех, кто ей не нравился.
А у Скипа-то есть в голове что-то большее, чем двухдневное развлечение, до того как они приступят к работе? Она ему нравилась, он восхищался ее умом, он хотел написать ее портрет…
— Тебе жарко, Ивон? Не хочешь пересесть на теневую сторону? Ты вся покраснела.
От висков и до груди. Нет, мне удобно… обнаженной?
Ну и пусть развлечение. Кому от этого будет плохо? После они смогут решить… Но если они решат расстаться и покончить со своими отношениями тогда, какую боль это принесет, и как долго она продлится?.. А если они пробудут вместе какое-то время, и наконец, он почувствует тягу к странствиям, поцелует ее на прощание и уйдет, насвистывая ту же или какую-либо другую мелодию, как он делал, пока рисовал ее, останется ли она травмированной на всю оставшуюся жизнь, ища опору в лекарствах, и стоит ли это того?
Разве не могу я быть тоже переменчивой? Неужели я всю жизнь должна работать, даже в радости?
Или неужели я не смогу заставить его захотеть остаться, если это станет моим самым заветным желанием?
Поезд доскользил до остановки.
— Уотс Тауерс, — сказал Скип. — Мы на месте.
Они взяли свой багаж и вышли на мерцающий свет. Позади них был публичный парк, ощетинившийся милыми необычными зонтиками павильонов. Их там было, должно быть, двадцать, но ни одного одинакового. Группа веселящейся молодежи была занята друг другом.
Перед ними пальмы выстроились в ряд по главной улице. Она была пешеходной и предназначена для прогулок с детьми в колясках, «тротуары» же — для велосипедистов. Здания, все одно- или двухэтажные, были окружены садами. Стены и зачастую конические крыши сверкали красками. Была дикая путаница в том, для чего они предназначены — жилые дома, некоторые из которых в помещениях, выходящих на улицу, располагали частный бизнес — среди которого были магазинчики, офисы, небольшие производства, рестораны, бары, театры, церковь, мечеть и так далее и тому подобное. Люди прогуливались, смеялись и болтали, сидели на крыльце и пощипывали струны гитар, покупали с тележки разносчика хрустящие кукурузные палочки, стояли перед входами своих магазинчиков и выкрикивали о чудесах, которые они продавали. Дашики, тарбуши и лапласцы встречались не менее редко, чем в ожившей «Национальной Географии», однако у них у всех был новомодный стиль — летящая газовая накидка, покрывающая тело, как крылья бабочки, и Ивон предположила, что скоро весь Западный мир скопирует это.
Теплый воздух с запахом цветов высушил ее плохое настроение. Она захлопала в ладоши:
— Очаровательно!
— Стереотипный Афровилль, — сказал Скип. — Управляется самыми чокнутыми представителями двуногих. Заметь, я не опустил эту часть города. Здесь ты можешь найти уникальные вещицы, особенно ручной работы, и по более честной цене, чем те, которые ты получаешь из доставочного трубопровода. И, кроме того, мы можем тут побродить до ленча.
Ивон беспокоилась, что ее могут узнать, но уверения Скипа звучали убедительно.
— He-а. Сенсация давно изжила себя. Твоего портрета не было на экранах вот уже две или три недели. У девяносто девяти процентов населения — дырявая память, вот почему косвенные доказательства всегда лучше, чем очная ставка. Если только кто-нибудь не разыскивает тебя специально, или же мы случайно наткнемся на того, кто знает тебя лично, а остальные не обратят внимания. Ведь ты была на «Длинной Змее» под вымышленным именем, не так ли?
Она получила удовольствие от прогулки по магазинам и не устояла перед соблазном купить пояс из змеиной кожи. А в Музее Черной Истории добавился морской раздел с тех пор, как она побывала там в последний раз; посмотреть бы викингам эти стоящие рядом модели каноэ бронзового века из Дании и средневековый океанский корабль из Ганы. Ленч откладывался на более позднее время.
Они перекусили в другом районе, преимущественно жилом. Они были единственными белыми. Ресторан был крошечный в зарешеченном дворике, окруженном зарослями бугенвилля, с шуршащим бамбуком, с журчащим фонтаном, который лился из поднятого хобота каменного слона. Молодой человек сидел, скрестив ноги, и производил невероятно фальшивые рулады на своем тамтаме.
— Делу — время, потехе — час, — сказал Скип. — Вот что он хочет выразить.
Красивая официантка не удивила Ивон. В Афровилле всегда обслуживали люди. Но тогда Скип привстал и закричал:
— Эй, привет, Кларис! Помнишь меня?
— Эй, Скип, мальчик! — Они обнялись. И почему-то у Ивон создалось впечатление, что хотя они оба были совсем не против, они никогда не были любовниками.
Может быть, я так думаю, потому что прочла, что в Афровилле больший процент пар, которые женаты официально, и в среднем браки длятся дольше, чем в Орто и у любых других западных народов. Или же мне просто хочется так думать.
— Я думал, что ты еще в Австралии, Кларис.
— Была там. Но ты отсутствовал гораздо дольше, чем думаешь. Хочешь, обменяемся впечатлениями?
— Конечно. — Скип представил их друг другу, слегка поморщившись, представляя «Иоланду Коэн». Ивон вспомнила, как он заметил: «Как правило, бродяги не лгут друг другу. Я лучше вовсе не скажу ничего своему товарищу, ведь то, что я говорю, он принимает на слово». Пока готовилась еда и после того, как Кларис принесла ее, она присела к ним, выпила кофе и присоединилась к их разговору.
Ивон почти что пожалела, что была слишком занята тем, что отдавала должное еде, которая была превосходна, особенно брюссельская капуста с ветчиной.