– Гм-м… – Гидеон застенчиво улыбнулся в кулак. – Пожалуй, мне следовало бы освежить в памяти географию Британских островов – особенно тех, которые находятся сравнительно далеко… Увы, я слишком понадеялся на свою интуицию и пренебрег фактами. Гернси. Конечно, Гернси – остров с пряным французским ароматом. И твое французское имя… И, конечно, твои изящные французские черты лица. Ты когда-нибудь бывала во Франции?
– Нет. До того как в сентябре я приехала в Портсмут, я ни разу не покидала остров.
Гидеон посмотрел на нее с некоторым удивлением.
– Так-так… – проговорил он озадаченно. – Ты никогда не покидала о́строва, а сейчас тебе двадцать один год… На мой взгляд, это довольно долго… Я имею в виду – если жить на небольшой скале посреди Ла-Манша, то и год покажется долгим сроком.
– Да, – согласилась она. – Это долго.
– Но зато теперь ты здесь. Ты свободна, независима, тебя ничто не стесняет и не ограничивает, и ты можешь жить так, как тебе хочется. – Он ухмыльнулся и принялся чинить карандаш, роняя на пол тонкие кудрявые стружки.
– И к тому же мой портрет пишет известный художник. О котором я, правда, никогда не слышала.
Гидеон ухмыльнулся.
– А ты вовсе не такая робкая, как мне показалось вначале. Во всяком случае, по твоей внешности трудно предположить, что ты умеешь давать сдачи.
Когда это мы успели перейти на «ты», мысленно удивилась Арлетта.
– Внешность, конечно, может быть обманчива, – возразила она. – Но твоя интуиция снова тебя подвела. Обычно я довольно застенчива, но иногда мне все-таки приходится показывать зубы, хотя это совершенно не в моем характере!
Он ничего не ответил, и Арлетта стала смотреть в окно эркера. Она пробыла в студии Гидеона уже почти час и с каждой минутой чувствовала себя все свободнее и храбрее. С той самой минуты, когда Арлетта только вступила в студию и увидела на ее стенах множество изысканных, выполненных углем, карандашом или акварелью портретов как минимум дюжины разных – и очень красивых – женщин (все они были полностью одеты, а их лица казались безмятежно спокойными и умиротворенными), она окончательно убедилась в том, что Гидеон Уорсли был, – как он и сказал с самого начала, – профессиональным художником, которого заинтересовало ее лицо.
– Скажите, мистер Уорсли… – В задумчивости Арлетта автоматически вернулась к привычным правилам вежливости.
– Пожалуйста, называй меня просто Гидеон, – перебил он и лукаво улыбнулся. – К тому же мы, кажется, уже перешли на «ты», не так ли?
Арлетта несколько принужденно рассмеялась.
– Хорошо, Гидеон… Так вот, я хотела спросить… вы… то есть ты сам из Лондона?
– О, вовсе нет. До того, как мне исполнился двадцать один год, я жил в имении моих родителей в Чиппинг Нортоне.
– В Чиппинг Нортоне? А где это?
– В Оксфордшире. Потом я окончил университет и переехал в Лондон. Сначала я, как и ты, жил у друзей матери, пока примерно год назад, одним дождливым ноябрьским утром, я не забрел в эти края и не увидел этот коттедж, который сдавался внаем. Я поговорил с владельцем и… сам не понимаю как, но я водворился в этом голубом доме возле реки, который едва мог себе позволить. Я был совершенно один, мне никто не мог помочь, поэтому я сам отвечал за себя, и… мои поражения и успехи были только моими. К сожалению, пока поражений было больше, но я старался и продолжаю стараться.
– Вам… тебе нужна жена.
– Безусловно. Я и сам не раз об этом думал, но, к сожалению… Ты, случайно, не знаешь никого, кто согласился бы занять это завидное место?
Арлетта рассмеялась.
– А что бы она с этого имела? Я имею в виду твою потенциальную жену?..
– Романтический дом на берегу реки. Мужа-художника, способного на настоящую любовь. Уик-энды в усадьбе, расположенной посреди живописных, нетронутых лугов в обществе моих отца и матери. Друзей и знакомых из самых разных социальных слоев. Беспорядочную светскую жизнь…
– Беспорядочную?
Гидеон улыбнулся и поднес карандаш к свету, сделав вид, будто изучает его кончик.
– Что-то вроде того, – осторожно сказал он.
– Беспорядочную в каком смысле? – уточнила Арлетта.
– В самом прямом, – откровенно признался он. – Когда я не работаю, я беру в руки карты и играю как одержимый.
– А это были твои друзья? – поинтересовалась Арлетта. – Ну, те люди, с которыми ты распевал рождественские гимны?
– В основном – да. У меня вообще много друзей, и все они, как один, люди необузданные, обуреваемые различными страстями. «Живи, пока живется» – таков наш девиз.
– У тебя много друзей, но нет жены? Так?
– Именно так, но… Мне всего лишь двадцать четыре. Думаю, настало время соединить одно с другим.
– И где же эти твои друзья проявляют свою необузданность?
– Как правило, здесь. Это легко понять по виду моей гостиной. Кроме того, существуют ночные клубы – в Мэйфере, в Сохо…
– В Сохо?
– Да. Это очень интересные, красивые места. Я бы предложил тебе как-нибудь к нам присоединиться, но боюсь – твое слабое джерсийское сердечко не выдержит…
– Я с Гернси, а не с Джерси.
– Да, конечно, прошу прощения. Так вот, я боюсь, что твое слабое гернсийское сердце не выдержит подобного зрелища.
При этих словах Арлетта невольно вспыхнула.
– Я тебя не рассердил? – поинтересовался Гидеон, игриво косясь на нее из-за стоящего на мольберте листа картона.
– Нет, мистер Уорсли, вы меня совершенно не рассердили. Не понимаю, с чего вы вообще это взяли!
– В таком случае, мисс де ла Мер, – проговорил Гидеон, ловко копируя ее тон, – не согласитесь ли вы как-нибудь вечером отправиться со мной, чтобы как следует развлечься и заодно исследовать темные уголки лондонского Сохо?
– Это будет зависеть от того, – чопорно ответила она, – чем именно вы там занимаетесь – в этих самых темных уголках…
– Обычно мы пьем, поем, размышляем, танцуем, любим… Мы живем. А утром, когда солнце встает над крышами и из своих крошечных жалких норок выползают бледнолицые заспанные клерки, мы возвращаемся домой и ложимся спать.
Арлетта слегка поджала губы. Ей хотелось отпустить несколько едких замечаний о его запущенном доме, о его богемном образе жизни и о его презрении к людям, которые каждое утро встают ни свет ни заря, чтобы его драгоценный город мог нормально функционировать, но она не смогла найти подходящих слов.
Он, казалось, угадал ее мысли.
– О, я вовсе не тебя имею в виду. Нет, нет и нет! Красивые девушки, которые продают красивые платья в «Либерти»… это совсем другое дело! Они выше, чем… чем все остальные. – Он улыбнулся и снова скрылся за мольбертом.
После этого в студии повисла тишина, которая продолжалась довольно долго. Как-то вдруг они обнаружили, что их взгляды совпадают далеко не во всем, и этого оказалось достаточно, чтобы ни тому, ни другому не хотелось поддерживать разговор. Сама Арлетта, впрочем, была совершенно уверена, что сейчас лучше помолчать.
20
Эту ночь Бетти все-таки провела на своем диване, приткнувшись на свободном уголке рядом с Джо-Джо и его новым приятелем-блондином, который, как выяснилось несколько позже, приехал из Мюнхена. Звали его Рольф. Антресоли же, которые тоже годились для спанья, Бетти уступила трем студенткам из Польши, которые опоздали на последний поезд метро до Рейнерз-лейн.
Проснувшись, Бетти довольно долго не могла разогнуться – все ее тело затекло, а мышцы словно свело судорогой. В конце концов она все-таки сумела кое-как выпрямиться и, припадая поочередно то на одну, то на другую ногу, проковыляла к ванной комнате, но дверь оказалась заперта изнутри. Пару раз дернув за ручку, Бетти вздохнула. Она не хотела знать, что происходит за дверью. Она хотела только одного – кофе. И еще – стакан холодной воды. И сигарету. С последним было особенно сложно, поскольку свой табак Бетти прикончила еще вчера. Точнее, табак прикончили девушки из Польши, которые, пытаясь произвести впечатление на парня по имени Джошуа (который, как поняла Бетти, был их преподавателем английского), использовали его весь, до последней крошки, тщетно пытаясь скрутить «торпеду» чуть не в руку длиной.
Часы на микроволновке показывали семь часов и двенадцать минут. Этой ночью Бетти спала не больше трех часов.
Она провела рукой по волосам, натянула на голову свой серебристый берет, потом разыскала сумочку и проверила, там ли кошелек и ключи. Через минуту Бетти уже выходила из квартиры. Мимо двери Кэнди Ли она прокралась на цыпочках, вспомнив канареечные трусики с эластичными кружевами и серебристую бусину на проколотом языке. Воспоминание было не самым приятным, и она поспешила загнать его обратно в подсознание. Распахнув входную дверь, Бетти оказалась на улице.
Несмотря на начало июля, утро выдалось на редкость холодным. Воздух был насыщен влагой словно перед рассветом, хотя часы на фонарном столбе на другой стороне площади показывали половину восьмого. Перед уходом Бетти забыла посмотреться в зеркало, поэтому ей было невдомек, что у нее в ушах болтается только одна серьга с искусственным бриллиантом, что прядь зеленых волос выбилась из-под берета и лихо торчит вверх, словно молодой виноградный побег, и что подводка на одном глазу полностью стерлась, тогда как на другом краска сохранилась в неприкосновенности. Она также не знала, что на ее щеке остались красноватые рубцы от диванной подушки, на подбородке появилась россыпь мелких прыщиков, а боковой шов на платье слегка разошелся на талии, и в дыру виднеется около дюйма болезненно-белой кожи.
Да, если бы Бетти увидела все это в зеркале, она бы, скорее всего, предпочла остаться дома, а не расхаживать у всех на глазах по улицам утреннего Сохо. Но она ничего этого не видела, и поэтому ничто не мешало ей представлять себя ослепительной молодой красавицей, которая лишь слегка озабочена проблемой некстати закончившихся сигарет и немного утомлена после ночи в шикарном клубе. На Уордор-стрит Бетти зашла в итальянскую кофейню, купила табак и взяла большую чашку капучино. Сидя за столиком, она задумчиво курила и потягивала кофе, ощущая себя персонажем какого-то романа. Вчера вечером ей было немного одиноко, но сейчас, ранним утром, в Сохо, среди болтавших о чем-то итальянских официантов в хрустящих белых рубашках, среди шипения кофемашин и шкворчания поджаривающегося бекона, Бетти вновь почувствовала себя