Содрогнувшись, она поспешно отвела взгляд.
– Тебе не нравится?
– Я иду в дом, Гидеон. Мне нужно привести себя в порядок, – холодно отчеканила она. – Потом я поеду к себе.
– Но, Арлетта, как же вечеринка?! – возразил он почти умоляющим тоном. – Это же и твой день рождения!
– Мне наплевать на вечеринку. Я еду домой.
– Но что я скажу Летиции? Лилиан? Твоим подругам?..
– Меня это не касается. Придумай что-нибудь.
И, подобрав подол своего белоснежного платья, Арлетта решительно зашагала через лужайку к особняку, где горели огни и гремела музыка, хотя при каждом шаге ноги у нее подгибались, а руки тряслись. Войдя в дом через дверь для слуг, она спустилась в цокольный этаж, закрылась в первой же попавшейся ванной комнате и долго, с ожесточением терла себя вонючей и грубой мочалкой.
«Милая мамочка!
Прости, что так давно не писала тебе «настоящих», больших писем. Мне трудно даже передать, насколько я занята. Здесь в Лондоне не соскучишься. Я очень много работаю и так много развлекаюсь, что у меня почти не бывает свободных вечеров. Когда же – очень редко – такой вечер выдается, я обычно засыпаю, прежде чем успеваю добраться до стола и взять в руки перо. Все ли у тебя благополучно? Этим летом погода стояла просто замечательная, и я надеюсь, что ты достаточно часто ходила на пляж. Я все время вспоминаю о тебе и о тех долгих днях, которые мы проводили с тобой вдвоем. Сейчас мне кажется, что это было очень, очень давно, быть может – в какой-то другой жизни…
Мои новости вкратце таковы: этим летом я влюбилась в замечательного человека, а он, как мне кажется, полюбил меня. Он музыкант, и очень известный. К сожалению, я пока не могу рассказать тебе о нем больше, но можешь не сомневаться: он настоящий джентльмен, и я его очень люблю. Сейчас он со своим оркестром отправился на гастроли на север страны, но уже в ближайший понедельник он снова приедет в Лондон, и я буквально считаю минуты до его возвращения. Пока его не было, я чуть с ума не сошла. Всю прошедшую неделю я почти никуда не выходила из своей квартирки – только на работу. И всю эту неделю мне не хватало тебя даже больше, чем обычно. Пожалуй, за весь год, прошедший с того дня, когда мы расстались на пристани в Сент-Питерс-Порте, я еще никогда не скучала по тебе так сильно! Я не спала ночами и думала о тебе. Мне так хотелось снова оказаться в твоих объятиях, и чтобы ты гладила меня по голове, как ты часто делала, когда я была маленькая. Признаюсь честно – неделю назад со мной случилась ужасная вещь! Я не уверена даже, смогу ли я когда-нибудь описать тебе все подробно, потому что боюсь: стоит мне начать вспоминать, и я снова почувствую всю боль и ужас происшедшего. Может быть, я когда-нибудь и расскажу тебе все, а может, и нет, пока же могу сказать только одно: человек, которого я считала своим другом, которого я любила как брата и который казался мне лучшим на свете, самым бессердечным образом обманул мое доверие и осквернил мое тело. Он поступил со мной как животное. О том, как все произошло, я не в состоянии даже думать, да и тебе, наверное, не захочется выслушивать подробности – настолько все это отвратительно и мерзко. Я пока никому об этом не рассказывала – даже самым близким подругам, потому что не знаю, как они могут на это отреагировать. Наверное, они мне просто не поверят. Сама я постоянно пребываю на грани истерики. Я чувствую себя бесконечно грязной, не говоря уже о том, что вся радость жизни, все мои надежды на будущее и моя вера в людей – все это оказалось у меня отнято самым безжалостным образом. Отнято и растоптано.
Ах, мама, я в таком отчаянии, что мне трудно жить. Каждый раз, когда я закрываю глаза, я чувствую его губы на своих губах, чувствую запах его кожи, и тогда на меня обрушивается самый настоящий ужас, как будто меня положили в гроб и похоронили заживо. В такие минуты мое сердце бьется так часто, словно готово вырваться из груди: мне не хватает воздуха, я не могу есть, не могу спать, ничего не могу! Я чувствую себя грязной, грязной, грязной…»
Арлетта глубоко вздохнула, вырвала из блокнота исписанную страницу и, скомкав, швырнула ее в угол. Подавив подступившее к горлу рыдание, она открыла чистую страницу и начала сначала:
«Дорогая мама!
Вот опять я заработалась, закружилась, и опять пишу тебе коротко и второпях. Я понимаю, что тебе хотелось бы получить от меня более подробное письмо, но мне действительно не хватает времени, чтобы сесть и написать обо всем как следует. Я здорова и всем довольна, и только очень скучаю по тебе. Прошедшее лето было просто чудесным, а теперь настала осень, и это значит, что я прожила в Лондоне уже больше года. И куда только ушло, умчалось это время?.. Извини, но мне снова пора бежать: меня пригласили на вечеринку, и подруги уже звонят в мою дверь. Постараюсь написать тебе на будущей неделе.
Люблю. Крепко целую.
Арлетта».
Она осторожно вырвала страницу, перегнула ее пополам, положила в конверт, от которого исходил слабый запах лаванды, и написала адрес. Поднявшись из-за стола, Арлетта подобрала валявшийся у дальней стены бумажный комок и засунула на самое дно корзины для бумаг, но тут же снова вытащила, развернула и положила в тазик для умывания. Поднеся к нему горящую спичку, она молча смотрела, как корчится в огне бумага, постепенно превращаясь в почерневшее, искореженное нечто, отдаленно похожее на останки залетевшей в пламя свечи бабочки.
45
На пороге стоял Годфри – чемодан у ног, аккуратно сложенное пальто перекинуто через руку, в другой руке – шляпа. Мисс Читлинг в растерянности смотрела то на него, то на Арлетту, и на ее лице читалось выражение мучительной неуверенности.
– Мисс де ла Мер… – пролепетала она. – Этот джентльмен сказал… что он хочет вас видеть.
Арлетта посмотрела на Годфри. Он был ее любовью, ее радостью, ее будущим… нет, теперь уже прошлым. Она с трудом сглотнула.
– Годфри… что вы здесь делаете?
– Я беспокоился, – ответил он мягким баритоном. – Я надеялся, что вы встретите меня на вокзале. – Говорил он спокойно, но его улыбка была несколько напряженной, и Арлетта почувствовала, как ее сердце болезненно сжалось.
– Да, но… Разве вы не получили мою записку?
– Нет. – Его улыбка погасла, длинные тонкие пальцы музыканта нервно стиснули шляпу. Арлетта подавила рыдание.
– О господи! Я отправила ее еще утром в пятницу. Я думала, что…
– К сожалению, я ее не получил, – сказал Годфри. – Значит, ваши планы изменились?
– Планы?.. Да, кое-что изменилось. Я… – Она немного помолчала, потом обратилась к квартирной хозяйке: – Простите, миссис Читлинг, но я хотела бы поговорить с мистером Каперсом наедине. Вы нас не оставите?.. Еще раз простите.
Лицо у миссис Читлинг вытянулось, но она быстро взяла себя в руки.
– Разумеется, – сказала она. – Как вам будет угодно. Если вы уверены…
– Да, я уверена. Спасибо.
Квартирная хозяйка на цыпочках поднялась к себе в гостиную. Дождавшись, пока дверь за ней закроется, Арлетта повернулась к Годфри.
– Можно мне войти? – спросил он.
– Я… я не думаю, что это необходимо. Я просто… – Заломив руки, она смотрела на пол, на сверкающие лакированные туфли Годфри, на застрявшие между каменными плитками крыльца сухие листья и обрывки паутины. Казалось, все внутри нее сжалось, не давая дышать, не давая крови циркулировать по венам, а во рту было так сухо, что когда она заговорила, то испытала почти физическую боль.
– Дело в том, Годфри, что мои обстоятельства изменились. Я больше не… – Она сглотнула и слегка откашлялась, прочищая горло. – В общем, это не может продолжаться. Я думаю, мы должны с этим покончить.
– Покончить? – повторил он.
– Да. Вы и я. Я не могу. Больше не могу.
– Мне кажется, я не совсем понимаю..? – Годфри недоуменно заморгал. Он все еще улыбался, но совершенно машинально, словно по привычке.
– Прошу тебя, давай не будем делать друг другу больнее, чем необходимо! – воскликнула Арлетта. – Я больше не могу с тобой встречаться. Пока ты был в отъезде, кое-что изменилось, изменилось окончательно и бесповоротно. Мне очень жаль, но…
Его большие глаза сверкнули, и Арлетта увидела, что он борется с собой. Переложив шляпу в другую руку, Годфри сказал:
– Я, кажется, понимаю… Но почему?!
– Я встретила другого мужчину, – ответила она, чувствуя, как ее рот наполняется горечью.
– Вот как? – Он слегка изогнул бровь. – Будет ли мне позволено узнать его имя?
– Это Гидеон, – коротко ответила она.
Годфри запрокинул голову и некоторое время глядел в небо, словно ответ на его вопрос с самого начала был написан где-то среди облаков.
– Да, – проговорил он и кивнул. – Да, конечно…
– Почему – «конечно»? – спросила Арлетта.
Он невесело рассмеялся.
– О господи! Неужели тебе действительно нужно знать ответ?
– Разумеется, нужно. Иначе я не стала бы спрашивать.
Годфри вздохнул и посмотрел на нее со смесью нежности и легкого раздражения. Наконец он надел шляпу, взял в руку чемодан и, слегка поклонившись, повернулся и медленно пошел прочь.
Арлетта глядела ему вслед. Больше всего ей хотелось броситься следом, обнять его, поцеловать, прижаться к нему, отвести к себе в комнату и уложить в постель, чтобы вернуть его себе, но потом она вспомнила: она не может этого сделать. Эту возможность она потеряла месяц назад, на вечеринке в честь собственного дня рождения, когда семя Гидеона проникло в ее тело. И хотя ни один врач еще не подтвердил страшную истину, Арлетта знала. Ее «друзья в красной карете» запаздывали уже на две недели, груди набухли и стали очень чувствительными, а во рту появился неприятный привкус железа и земли.
И это не мог быть ребенок Годфри. Когда он уезжал в Манчестер, с ней все было в порядке, к тому же после ее последних «красных дней» у них и не было близости. Но и до них они были очень осторожны, воспользовавшись одним из самых надежных способов избежать зачатия. Как, впрочем, и всегда.