Это был ребенок Гидеона. Арлетта знала это твердо. Она чувствовала это. И ненавидела и ребенка, и его отца.
Арлетта провожала Годфри взглядом, пока он не превратился в крошечную фигурку, размером не больше оловянного солдатика. Наконец он свернул за угол и пропал из виду.
В тот же день, ближе к вечеру, Арлетта позвонила в дверь дома Гидеона в Челси. На этот раз она была одета гораздо проще, чем на памятной вечеринке, – на ней не было ни белого открытого платья, ни серебряных сандалий, да и распущенные волосы не сохранили никаких следов горячей завивки. Впервые она вошла сюда невинной и юной девушкой, которой требовалось сопровождение, чтобы не оставаться с молодым неженатым мужчиной наедине. Тогда этот дом очаровал ее отсутствием порядка, духом свободы и творчества, но сейчас он казался ей мрачным и отвратительным, несмотря на заливавший его золотой свет погожего октябрьского вечера. Арлетта даже почувствовала, как к горлу подступает тошнота, которая не имела никакого отношения к ее нынешнему состоянию. Все дело было в том, что здесь жил Гидеон. Смотреть на него, слышать его голос, видеть, как его губы изгибаются в улыбке, – все это казалось ей отвратительным.
Он сам открыл ей дверь и несколько раз моргнул от неожиданности, но уже через мгновение на его лице появилась по-детски искренняя и немного смущенная улыбка, которая когда-то ей очень нравилась.
– Боже мой, Арлетта! – воскликнул он. – Как я рад! Я думал, ты на меня сердишься.
При одном взгляде на него мысли Арлетты так перепутались, что она не смогла даже припомнить заранее заготовленные слова, которые собиралась произнести. Глубоко вздохнув, она сделала над собой усилие и, кое-как приведя мысли в порядок, выпалила:
– Я беременна, Гидеон. И я уверена, что это твой ребенок.
Гидеон казался потрясенным. В первый момент он ничего не сказал и только несколько раз провел рукой по волосам.
– Не может этого быть, – проговорил он наконец и хрипловато рассмеялся. – Я хочу сказать – мы ведь занимались любовью только один раз, и…
Арлетта закрыла глаза и еще раз вздохнула, пытаясь взять себя в руки и успокоиться. Ее буквально коробило и от слов «заниматься любовью», и от его невежества, касающегося отношений между полами.
– Одного раза вполне достаточно, чтобы… – Она замолчала, не в силах подобрать слова, чтобы закончить фразу и объяснить ему, что́ он с ней сделал, какое зло причинил. – В общем, одного раза достаточно, – повторила Арлетта после небольшой паузы.
Гидеон потер щетинистый подбородок и кивнул с таким видом, словно был благодарен ей за разъяснения.
– Понятно, – проговорил он. – Что ж…
– Завтра я иду к врачу, – сказала Арлетта, глядя мимо него. – Если он подтвердит мои подозрения, ты должен будешь на мне жениться. И как можно скорее.
– Жениться на тебе? – повторил Гидеон, и его глаза изумленно раскрылись. – Как можно скорее?!.
Она коротким кивком подтвердила его слова.
– Что ж, разумеется… Я готов. Ты прекрасно знаешь, как я тебя люблю, и…
– Все это не имеет отношения к любви, Гидеон. Никакого отношения, – сказала она с нажимом. – Но я ношу во чреве твоего ребенка, и…
– Ты уверена? – перебил он. – То есть – уверена, что ребенок от меня?
– Да, – отрезала она, не желая пускаться в объяснения.
Гидеон улыбнулся и снова потер подбородок. Как видно, нарисованная ею перспектива пришлась ему по душе.
– Так-так… – проговорил он.
– Я беременна, и этот ребенок – твой! – повторила Арлетта. – Мне придется бросить работу. С Годфри я уже рассталась. Ты женишься на мне и станешь добрым и щедрым мужем и отцом. Ты будешь заботиться о нас, чтобы мы оба ни в чем не нуждались, но, Гидеон, ты больше никогда и ни при каких обстоятельствах не прикоснешься ко мне даже пальцем! Ты слышишь? Если же ты все-таки попытаешься, я всем расскажу, что́ случилось со мной на моем дне рождения, расскажу во всех отвратительных подробностях. Я пойду в газеты и… и заберу ребенка, так что ты больше никогда его не увидишь. Ты меня понял?..
Гидеон молча кивнул. Он был настолько потрясен ее решительностью, что лишился способности говорить.
– Вот и отлично. – Арлетта тоже кивнула. – До свидания, Гидеон. Я сообщу тебе, что и как ты должен делать. И постарайся освободить ближайшую субботу…
– Для чего? – машинально спросил он.
– Для свадьбы, – пояснила она. – И помни – она должна быть незаметной и скромной, иначе у тебя будут неприятности.
46
На ступеньках перед входной дверью кого-то стошнило. Стараясь не дышать, Бетти осторожно переступила через отвратительную ядовито-желтую лужу, от которой разило рыбой. Должно быть, какого-то пьянчугу вывернуло наизнанку уже после того, как по улице проехали мусорщики, то есть сравнительно недавно. Значит, пока Бетти вставала, принимала душ и одевалась, чтобы идти на работу, какие-то люди, которым больше нечем было заняться, слонялись по окрестностям и безнаказанно блевали на чужие ступеньки.
Ну и ну!..
Потом она подумала о том, что сегодня после обеда Эйми собиралась отвезти детей к своей подруге, которая жила за городом. Это означало, что вечер и завтрашнее утро у нее будут, скорее всего, свободны. Скорей бы!.. Правда, Бетти работала у Эйми всего-то со вторника, но казалось, что дольше – десятичасовой рабочий день, насыщенный самыми разными событиями, мог вымотать кого угодно.
– Очень мило, – заметил Джон, который как раз подошел к своему прилавку с большой картонной коробкой в руках. – Очень мило, – повторил он, кивком указывая на безобразную лужу.
При звуке его голоса Бетти бросило сначала в жар, потом – в холод. С тех пор как несколько дней назад Джон увидел, как она возвращается домой после проведенной с Домом ночи, они еще ни разу не разговаривали.
– Чертовски приятный сюрприз, – проговорила Бетти и с отвращением сморщила нос.
Джон поставил коробку на прилавок, размотал стягивавший ее скотч и, отвернувшись, начал доставать оттуда пластинки. Бетти молча созерцала его спину, пытаясь придумать какие-то слова, которые помогли бы ей восстановить с ним прежние дружеские отношения. Наконец она решилась.
– Ты на меня сердишься? – спросила Бетти жалобно.
Джон бросил на нее взгляд через плечо.
– Нет, – сказал он. – Не сержусь. А почему я должен на тебя сердиться?
Она пожала плечами.
– Не знаю. Просто ты выглядишь каким-то… отстраненным.
– Ну, ты же меня знаешь. Да, моя фамилия Любезноу, но это не значит, что я должен быть любезным всегда и со всеми. – Голос его, однако, звучал холодно и сдержанно.
– Значит, у нас по-прежнему все в порядке?
Он пожал плечами.
– Конечно. В полном. Ну ладно, удачного дня… – закончил Джон и, отвернувшись, сделал несколько шагов по направлению к соседнему прилавку. Бетти немного подождала, надеясь, что он снова обернется и наградит ее одной из своих редких улыбок – улыбок, которые он берег для нее и которые заставляли ее чувствовать себя так, словно она выиграла в лотерею. Но Джон не обернулся, и Бетти, вздохнув, поспешила к автобусной остановке.
– Значит, так… – сказала Эйми и, закинув руки назад, высвободила волосы, прижатые воротником потертой кожаной куртки. – Насчет завтрашнего вечера. Завтра я устраиваю вечеринку. Здесь. Точнее, не вечеринку, а гребаный прием, о’кей? Гости начнут собираться в восемь, но ты должна приехать раньше, – часам к шести, – чтобы успеть уложить детей. Как только они уснут, можешь выйти к гостям, только смотри не пей. Кто-то же должен быть в состоянии вести машину, если случится что-то непредвиденное. Потом ты должна будешь остаться на ночь, чтобы с утра заняться детьми, о’кей? С утра и примерно до обеда, а там посмотрим. – Она поддернула рукав куртки, чтобы посмотреть на часы. – Ну ладно, я – в салон. Вернусь к двенадцати. Да, пока меня не будет, должен заехать Дом… Он обещал быть к десяти, но я не знаю – и, наверное, никто не знает, – приедет ли он вообще.
– Дом?.. То есть мистер Джонс? – переспросила Бетти, чувствуя, как ее сердце забилось быстрее. – А зачем?.. Я хотела сказать – у него здесь какое-нибудь дело?
– Он утверждает, что хочет повидаться с детьми, но если тебе удастся выставить его до того, как я вернусь, я буду тебе хрен знает как благодарна. У меня еще масса дел, и мне не хочется видеть здесь его гнусную рожу. Я сказала Дому, что он может пробыть с детьми не больше часа, так что, когда время выйдет, можешь вышвырнуть его без колебаний. Только детям ничего не говори, о’кей?.. Мне очень не хочется, чтобы они питали какие-то надежды в отношении дорогого папочки, который может в любой момент бросить их ради очередной гребаной блондинки. Эй, дети!.. – заорала Эйми, оборачиваясь через плечо. – Мамочке нужно уйти на пару часиков. Побудьте пока с Бетти, ведите себя хорошо. Пока-пока!.. – И, не дожидаясь ответа, она перекинула через плечо ремень сумочки, схватила с тумбочки связку ключей и выбежала из дома.
Бетти глубоко вздохнула и направилась на кухню. Донни сидел за столом и нехотя ел из миски витаминный «Чириоз»[37]. Горничная, о которой Эйми отзывалась не как о наемной работнице, а как о приехавшей погостить родственнице, кормила Астрид из ложечки банановым пюре. Акация в незастегнутом детском боди бродила вокруг стола, держа в зубах бутылочку с молоком.
Увидев входящую Бетти, горничная с облегчением улыбнулась и, передав ей чашку с банановым пюре, подошла к кухонной раковине, чтобы сполоснуть руки.
– Доброе утро, малыши! – приветливо поздоровалась Бетти.
– Доброе утро, – проворчал Донни, который, как она успела заметить, явно не был «жаворонком».
– Доброе утро, Кася! – Бетти улыбнулась Акации. Та широко улыбнулась в ответ и немедленно выронила бутылку, которая упала на пол и покатилась под стол, разбрызгивая во все стороны молоко.
– Ай-яй-яй! – сказала Бетти и, оторвав от рулона несколько бумажных полотенец, присела на корточки, чтобы вытереть лужу.