ается, размах и влекущая к себе, но и тревожная, опасным грозящая сила. А впрочем, и с человеком так случается: глянешь на иного — и довольно. «Эге, — скажет бойкий, — дядя шутить бросил, когда я молочко пил». Знать, проглянула, выказала себя сила. Вот и ветерок на морском берегу. Ветерок ведь, ветерок… Еще не шторм, тихий, волосики шевелит ласково, но знаешь — он в два пальца свистнет по–разбойничьи, и не устоять перед ним. Нипочем не устоять.
Лодьи повернули к берегу.
Через малое время Демид, командуя у костра, обихаживал Пуртова.
Первое дело в ватаге было беспокойство проявить о занемогшем товарище. Много в трудной ватажной жизни прощалось мужикам, но в одном спуску не было: ежели занемог кто — ему первый кусок, упал — подними и тащи, хотя бы ты сам и на карачках полз. Этого держались свято. Слишком крута, жестока была жизнь, иного не позволяла.
Костер, разгоревшийся шибко, сдвинули в сторону и из–под углей ссыпали горячий песок в шкуры.
— Ничего, — сказал Демид, — чем жару больше, тем лучше.
Куликалов уложил гнездом шкуры с горячим песком, устроил на них обеспамятевшего Пуртова, накрыл теплым. Только голова над гнездом виднелась.
— Завтра, — сказал Демид, — встанет.
Гнездо из горячего песка называли ватажной баней. Да это и была, почитай, баня. Не то, конечно, что на полке выдержать, веничком березовым выгладить да водичкой сполоснуть и вновь на полок в самое пекло, но, однако, прожигало отменно. Песок подолгу берег тепло.
Голова Егора как неживая выглядывала из шкур. Демид склонился, прислушался к дыханию, но, видать, остался недоволен. Лицо было хмурым. Сел к костру.
Мужики, сморенные дневными трудами, засыпали у догоравших огней. Но не раз и не два поднимался от костра дремавший вполглаза Демид, подходил к Пуртову, прислушивался. Что–то не нравилось ему. И только к предрассветному часу, когда небо обсыпалось особенно яркими звездами, подойдя к Егору, он с удовлетворением услышал, что тот задышал ровно, глубоко, спокойно. Ни стона, ни хрипа не выходило из груди. Дыхание лилось свободно и широко, облегчая изнемогшее в болезни тело.
— Ну, вот и добре, — сказал Демид, поправил сбившиеся шкуры и, отойдя к костру, лег и только тогда уснул.
Пуртов услышал крик чаек и открыл глаза. Небо высветлилось и поднялось ввысь, море накатывало волну на берег с едва различимым шелестом, как это бывает в безветренный погожий день. Чайки кричали над головой, выговаривая недовольное:
— Ра–ра–р‑р‑р…
Егор почувствовал: сознание отчетливо и обостренно воспринимает и краски и звуки. Это было как в морозную, ясную пору, когда, выйдя из темной избы, вдруг поразишься обилию света, яркости, искристости распахнувшегося перед тобой дня и услышишь режущий скрип полозьев саней, где–то далеко поднимающихся в гору…
Лагерь спал.
Тело было ловко и легко. Болезнь ушла так же, как и налетела, враз. Егор глубоко вдохнул ветерку, чувствуя гортанью, как он вливается в него свежей струей, ступил и раз и другой по берегу, с радостью ощущая упругость и надежность мышц, как это случается при выздоровлении от жестокой немочи. Глянул на море и увидел судно. На мачте корабля полоскался британский флаг. Пуртов мгновение помедлил, разглядывая судно, шагнул к спящему Демиду, тронул за плечо.
— Ожил? — подняв голову, спросил Демид.
— Ожил, — ответил Егор. — Да ты меня чуть вовсе не закопал в песок. — Засмеялся.
— То–то что песок. — Демид поднялся от погасшего костра. — Песок–то тебя и поднял.
Ничего на это не отвечая, Егор кивнул в сторону моря:
— Глянь. Англичанин.
Демид вгляделся, сказал удивленно:
— Хе, я под утро уснул. Знать, только подошел. Сейчас будет шлюпка.
Британцев знали и Пуртов и Куликалов, встречались в Петропавловске и даже торг с ними вели. И все же Демид сказал:
— Остеречься надо. А вдруг пираты?
Задержав взгляд на судне, посчитал пушки по борту.
— Да нас громада, — кивнул Егор на лагерь, — вон, кто посмеет? Вовсе глупым надо быть.
— Ну, гляди. А по мне, лагерь поднять надо и людей предупредить.
— Ладно, — согласился Егор.
Опасения Демида оказались напрасными.
Шлюпка и вправду вскоре пришла. Британские моряки, здоровые большерукие парни, навалившись по команде на весла, вымахнули ее до половины корпуса на песок. Офицер соскочил на берег, не замочив ног. Был он немолод, с темным от загара лицом; судно пришло из южных широт, и солнцем офицера пропалило, видать, до костей. По–русски говорил сносно. Бывал в Петропавловске да сказал, что и в Архангельск с купцами не раз заходил. Расспросив, кто такие и откуда, сказал, что капитан королевского флота Джордж Ванкувер приглашает русских мореходов на судно.
— Спасибо, — ответил Егор. — Мы вот с Демидом, — кивнул на Куликалова, — сходим к вам. У меня дело есть к вашему капитану.
Он порылся в кармане и достал тяжелую золотую цепь с брелками, что выменял у индейцев. Протянул англичанину, назвавшемуся офицером флота Пэджетом. Тот с интересом взял цепь. Сказал:
— Что это?
Егор рассказал, как заполучил вещицу.
Пэджет выслушал и с большим вниманием оглядел и цепь, и брелки. Воскликнул:
— Следы шрифта! Смотрите, несомненно латинское «S» и «F»! — Вскинул упрямый британский подбородок. — Вы совершили благородный поступок, господин Пуртов. Я убежден — это печальная память о британском мореходе. Брелки наверняка английской работы.
— Я хочу передать их вам, — сказал Егор.
— Нет, нет, — возразил офицер и даже ладонь поднял, отстраняясь, — для меня это большая честь, но я прошу передать вещицу в руки капитану. — Он протянул цепь Пуртову.
Британские моряки навалились на весла, и за бортом заговорило море. Шлюпка была как игрушка мала, но шла ходко, легко, летя по глади залива, словно оброненное чайкой перо.
Пэджет, сидя на руле, увидел, как внимательно приглядывается к шлюпке Пуртов.
— Прекрасная шлюпка, — сказал офицер не без заносчивости, — сделана по чертежам нашего капитана. Вам говорит что–нибудь имя Джордж Ванкувер?
Пуртов пожал плечами.
— Наш капитан знаменитый мореплаватель, сподвижник великого Кука, — сказал офицер, — трудно назвать широту, где бы не побывало судно под его флагом.
Офицер не успел договорить, как резкий шквал ударил о борт шлюпки. Пэджет мгновенно переложил руль, и шлюпка ровно стала на киль. Было даже удивительно, как быстро он среагировал на внезапный удар ветра. «Да, — подумал Егор, — моряки они отменные, что говорить». Улыбнулся офицеру.
К судну Пэджет подвел шлюпку и вовсе лихо, Резко положил руль вправо, вывел шлюпку за ветер и, вновь переложив руль, вплотную подвел к борту.
Сверху сбросили штормтрап.
Офицер задорно посмотрел на русских. Извечное морское щегольство проглянуло в нем. Но Пуртов с Куликаловым тоже не сплоховали. Егор взлетел по штормтрапу, едва касаясь плясавших под ногами перекладин. И Демида как ветром забросило на высокий борт. Пэджет поджал губы, но глаза выдавали удовлетворение.
Русских провели в каюту капитана.
На подходе к судну, ступив на палубу, и сейчас, поднимаясь в каюту капитана, Егор отметил: на корабле все, от киля и до клотика, сработано с великим тщанием и заботой.
В просторной каюте капитана пылал камин. От камина навстречу русским поднялся крепко сложенный человек. Пэджет выступил вперед и что–то сказал на своем языке. Егор разобрал только фамилии: Пуртофф и Куликалофф. Фамилию Демида офицер произнес с трудом. Повернулся к русским и, поведя рукой, предствил капитана:
— Сэр Джордж Ванкувер!
Капитан усадил гостей и повел разговор так, словно бы он расстался с ними вчера вечером. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Джордж Ванкувер мореходов считал единой семьей, на жизнь и на смерть повенчанных с морем. Неким братством — о чем говорил с убежденностью.
Переводил Пэджет.
Капитан хорошо знал об открытиях русских мореходов и с уверенностью назвал Беринга, Дежнева, Креницына, Левашова.
— Это мужественные люди, — сказал он, — человечество будет вечно помнить их имена.
Узнав, что Пуртов и Куликалов обследовали устье и нижнее течение Медной реки, он попросил поподробнее рассказать об этом. Развернул на столе лист пергамента. Егор взял перо.
— О–о–о… — удивленно протянул капитан, брови его взлетели вверх. — Русский мореход к тому же и изрядный картограф!
И забросал Егора вопросами о фарватере реки, о возможностях пройти вверх по течению судну с большой осадкой, как их «Дискавери».
Разгорячился, отбросив букли парика, взял перо и решительными линиями набросал очертания Американского материка на север от Медной реки. Это были уже российские земли, и Пуртов, подняв перо, на чертеже, набрасываемом Джорджем Ванкувером, у пределов российских владений начертал крест, сказал:
— Отсюда и на север — земли, принадлежащие Российской державе.
Капитан глянул на него и положил перо. Пэджет заторопился, переводя его слова:
— Капитан хотел знать, чем богаты сии земли. Григорий Шелихов, чья книга о путешествии к берегам Америки недавно переведена и издана в Англии, пишет о несметных их сокровищах.
Пуртов улыбнулся.
— Мы пока мало знаем о наших землях.
И ни о железе, ни о меди и угле не сказал ни слова. Промолчал.
— А как далеко русские земли в глубину материка? — спросил капитан.
— Мы обозначили пределы, — ответил Егор.
Пэджет помолчал, в глазах у него промелькнуло некоторое неудовольствие, но тут же и растаяло. Он явно симпатизировал Пуртову. С улыбкой он сказал:
— Это надо понимать, — Пэджет собрал морщины на лбу, — на чужой каравай — рот не разевай? Так у вас говорят?
Пуртов легко рассмеялся. Заулыбался и молчавший все время Демид, ответил:
— Говорят, говорят… И так у нас говорят.
На том разговор закончился. Ванкувер пригласил русских мореходов к завтраку. К столу были позваны офицеры судна. Когда все собрались, но еще не сели за стол, Егор достал цепь.