транных рыболовецких судов. Возможно появление «рыбаков» вот здесь, — Сергеев встал, подошел к карте и указкой показал ряд точек на неправдоподобно голубой поверхности моря.
— В районе Каменных братьев? — удивленно спросил Гаврилов.
— Совершенно верно, — подтвердил генерал.
— Я знаю там каждую скалу, каждый камешек, — сказал Гаврилов, взглянул на комбрига и добавил: — Этот район моря мне хорошо знаком, так что «рыбаки» никуда от меня не уйдут, если «Ястребу» доверят участие в операции.
Генерал пристально посмотрел на капитана 1-го ранга Зерцалова, сидевшего у стола напротив него.
— Что вы скажете, Григорий Павлович, если эту задачу мы поручим товарищу Гаврилову?
— Не возражаю, — сказал капитан 1-го ранга. — Уверен, что она будет ему по плечу.
Гаврилов с улыбкой посмотрел на Зерцалова, догадываясь, что не один комбриг решил этот вопрос, наверняка он советовался с начальником политотдела Морозовым. Он подавил улыбку, хотел было что-то сказать, но в это время вновь заговорил Сергеев:
— А теперь давайте обсудим операцию во всех деталях. Майор Кошкин, вы готовы изложить ваш план?
— Так точно!
— Тогда прошу всех к карте...
Когда Сергеев доложил в Москву подробности намечаемой операции, оттуда ответили коротко: «Действуйте, наши товарищи уже выехали в аэропорт. Все детали операции тщательно согласуйте с морскими пограничниками». Прощаясь с моряками, генерал сказал:
— Обеспечьте наблюдение за каждым иностранным судном. Если «рыбаки» посмеют зайти в наши территориальные воды, то вам сам бог велел задержать их.
Гаврилов с присущей ему твердостью еще раз заверил, что экипаж пограничного корабля «Ястреб» выполнит поставленную перед ним задачу.
— Добро. — Генерал крепко пожал ему руку. — Будем считать, что неясных вопросов у вас нет.
Продумав до мелочей весь разговор в кабинете начальника управления КГБ, Гаврилов решил так организовать службу, чтобы любое судно было обнаружено наблюдателями «Ястреба». Тоска по «Ястребу» вдруг охватила Гаврилова. С чего бы это? Каких-то полдня не был на корабле, а чувство нахлынуло такое, будто год не поднимался на палубу. Гаврилов передохнул на рыжей сопке, где росли лишь изуродованные свирепыми северными морозами карликовые березки да кусты можжевельника. Внизу, там, где горло бухты сужалось, стояли пограничные корабли, гордо выставив вперед свои острые форштевни. И один из них, первый от причала, — «Ястреб».
— Что, соскучился по своему детищу? — Зерцалов остановился, перевел дыхание. — Я, кажется, тоже влюблен в «Ястреб».
— Я это заметил, — в глазах Гаврилова блеснула усмешка.
А комбриг уже заговорил о том, что в пятнадцать ноль-ноль в штабе он проводит совещание командиров кораблей. Скоро намечаются совместные учения с противолодочными кораблями Северного флота. Есть о чем поговорить. «Ястреб» тоже будет участвовать в учении.
— Вас понял.
У проходной Зерцалов придержал шаг.
— Сергей, — тепло и просто заговорил он, — ты получил весьма ответственное задание. Не стану тебя учить, как и что надо сказать экипажу. Тут уж сам соображай. Но люди должны нести вахту с особой бдительностью, действовать как в настоящем бою. У нас в бригаде были случаи, когда в поединке враг применял оружие. Так что глядеть в оба. Я не хочу допускать и мысли, чтобы у тебя на корабле были потери. Береги людей, очень береги. Если бы я не желал тебе добра, то не стал бы вот так... Ты знаешь меня давно, я не люблю сентиментальности и буду спрашивать с тебя за малейшие упущения по службе со всей строгостью. Вот об этом прошу не забывать. Ну, а теперь — иди на свой корабль. Если что — я в штабе, приходи, посоветуемся, как лучше выполнить задачу у Каменных братьев. Но я знаю, ты и без меня все продумаешь досконально. Да, кстати, старпом Покрасов на корабле?
— А где же ему еще быть? — удивился Гаврилов.
— Ну, ну, — неопределенно промолвил комбриг. — Только прошу тебя, постарайся, чтобы все обходилось с ним без конфликтов. Людей беречь надо не только от пули...
«С чего это он вдруг так заботится о Покрасове? — недоумевал Гаврилов, поднимаясь на корабль по трапу. — Будто о брате родном...»
Гаврилов прошел в штурманскую рубку. Лейтенант Озеров возился с картами, делая записи и сверяя их с лоцией. Увидев командира, смутился.
— Корректирую карты и лоцию по последним извещениям мореплавателей, — пояснил штурман. — Поднимаю карту по глубинам, особенно в районе островов Каменные братья. Очень сложный район плавания.
— Верно, сложный и опасный, — согласился капитан 2-го ранга. — Хорошо изучите этот участок моря, ибо нашему кораблю предстоит в ближайшее время нести там службу. Сделайте предварительную прокладку до Каменных братьев и будьте готовы доложить ее мне в семнадцать ноль-ноль.
Глаза у штурмана заблестели: он любил море и радовался каждому очередному походу.
— И вот еще что, — продолжал командир, — сходите к флагштурману Скрябину. Он обещал выдать нам новую лоцию.
У себя в каюте Гаврилов принялся было проверять вахтенный журнал, но тут его пригласил к себе начальник политотдела.
— Иду, Василий Карпович, — сказал в телефонную трубку капитан 2-го ранга и стал одеваться.
Капитана 1-го ранга Василия Карповича Морозова, уроженца Саратовской области, Гаврилов знал давно, еще когда тот плавал замполитом на сторожевом корабле. Потом Морозов уехал в Москву на учебу, а после окончания Военно-политической академии имени В. И. Ленина вновь вернулся в бригаду, но уже в должности начальника политотдела. На другой же день после прибытия Морозов пригласил его к себе. Поначалу разговор шел о корабле, его экипаже. Начальник политотдела интересовался тем, как соревнуются люди, кто отличился в море. Гаврилов докладывал все так, как было, не утаил даже того, что один из моряков совершил грубый проступок.
— А что он сделал? — спросил Морозов. Был он коренаст, с лицом полным, румяным, как яблоко. Когда Морозов улыбался, у глаз вспухали узелки морщин, однако лица они не портили, оно по-прежнему оставалось одухотворенным, добрым.
— Самовольно сошел на берег. Там его ждала девушка, — пояснил Гаврилов. — Ему бы доложить командиру боевой части, так, мол, и так, прошу разрешения на час сойти на берег, а он пошел в самоволку. Самое скверное в том, что отец матроса — ветеран войны.
— Давно это было?
— Весной. Вы тогда еще учились.
— И до сих пор случившееся терзает душу?
— Очень даже, — выдохнул Гаврилов. — Я тогда так старался, и вдруг — срыв. Проступок матроса все во мне перевернул. Пришлось его списать на берег.
— Крутовато обошлись, — сухо заметил Морозов. — Неужели не могли справиться с одним человеком?
— Мог, но не пожелал, — резко отчеканил Гаврилов.
— Почему?
— Я, Василий Карпович, командир, а не нянька, — горячо продолжал капитан 2-го ранга. — И потом, служить на отличном корабле не каждому дано, это высокая честь и доверие. Честь, она ведь рядом с совестью идет, и если человек потерял честь, значит, и совесть его пострадала. А для меня важна личность моряка.
Капитан 1-го ранга долго молчал, словно собирался с мыслями. Наконец заговорил:
— Я не знаю, что о вас подумал тот матрос, которого вы списали с корабля, но его отец, ветеран войны, вам бы за это спасибо не сказал. Нет, не сказал бы!
— Возможно, но я тоже был на войне, — горячо возразил Гаврилов. — Мне и теперь, спустя многие годы, нести память о погибших тяжело. — Он помолчал немного, потом доверительно добавил: — Иной раз смотрю на туман, обычный туман, а кажется мне, что это рана моя дымится. Возможно, я и поторопился с тем матросом, но сделал это ради корабля, а не ради своего спокойствия.
Морозов, однако, заметил, что легче всего отделаться от человека, гораздо труднее переделать его характер, помочь обрести себя на корабле.
— Вот вы говорили о личности матроса, — с упорством продолжал Морозов. — Не спорю, это очень важно. Но на большой должности можно оказаться маленьким человеком, а на маленькой — большим.
«В мой огород камешек», — взгрустнул Гаврилов, слушая доводы начальника политотдела.
— Масштаб личности пограничника, — продолжал Морозов, — ныне стал иным. Партия, строй наш воспитали новый тип солдата. Да, да, Сергей Васильевич, новый тип. Пограничник — не просто военнослужащий, он — политический боец, если хотите, полпред нашей великой державы на порученном ему участке. И я, и вы, Сергей Васильевич, и вся наша бригада — полпреды нашей великой державы. И тот матрос, которого вы списали на берег, тоже мог быть полпредом, но вы не сумели его воспитать. Да, я не боюсь этого слова — не сумели. Представьте, вас списали на берег после того, как вы при швартовке корабля задели кормой причал.
— Вам уже и это известно?
— Да, известно.
— Мой замполит проинформировал?
— Ошибаетесь. Комбриг ввел в курс дела... Товарищ Гаврилов, с каждым человеком надо работать индивидуально, — сухо отчеканил начальник политотдела. — Героями, как вы сами изволили заметить, не рождаются, их надо воспитывать.
Помолчали. Потом Морозов спросил:
— У вас в Москве дочь учится?
— На третьем курсе, — нехотя откликнулся Гаврилов, давая понять, что этот разговор ему не по душе.
— Моя Юля тоже будущий педагог и тоже учится на третьем курсе, — улыбнулся начальник политотдела. — Так привыкла к Ленинграду, что сюда не хочет ехать, говорит, Север пусть покоряют другие. А ваша дочь, я слышал от замполита, приболела и вы собирались съездить к ней?
Гаврилов сокрушенно покачал головой:
— Собирался, но сейчас не могу. Обстановка на границе сложная.
— Вот, вот, обстановка, — подхватил Морозов. — Теперь давайте поговорим об организации соревнования на вашем корабле. Кажется мне, что в этом вопросе на «Ястребе» не все делается...
Все это мельком припомнилось Гаврилову, пока он торопливо шел по вызову Морозова.
Кабинет начальника политотдела находился в штабе на втором этаже, и пока Гаврилов добрался туда, прошло немало минут. Он боялся опоздать, потому что Морозов никогда не стеснялся выговорить тому, кто по его вызову приходил с опозданием. А тут еще эта каверзная погода!.. Час назад, когда они с комбригом вернулись в бригаду, небо было чистое и голубое, словно только-только залитое акварелью, в заливе вода была такой же голубой, как и небо. Прошло совсем немного времени, и вот небо почернело, брызнул дождь, так что пока Гаврилов шел от причала к штабу бригады, весь промок. Теперь он стоял у кабинета Морозова и ладонью руки стряхивал с брюк и тужурки крупные дождевые капли. Потом, кончив охорашиваться, постучал в дверь.