— Все шутит! — вздохнула Катя. — Узнал бы, что я замуж вышла, другую бы песню запел.
Взгляд Кати затуманили ровные строчки, выведенные рукой Петра: «Я лежу в госпитале...» «Он ранен! — захолодела душой Катя. — Знает ли об этом Мария Васильевна?» Она набросила на голову косынку и метнулась к двери. Но тут же застыла: надо ли говорить соседке, что случилось с ее сыном?
«Нет, — решила Катя, — читать письмо Петра я не дам, намекну, что он заболел, а там уж видно будет».
На улице Катя встретила мужа. Федор спешил в район и по пути заехал домой. Снял на ходу черную куртку, пригладил волосы на голове.
— Куда ты?
Катя кивнула в сторону переулка, где стоял дом Климовых, крытый красной черепицей:
— К Марии Васильевне, Федя. Нужна она мне. Очень нужна! — И, краснея, добавила: — Завтрак на плите. Не сердись, потом все поясню.
— Что случилось? — удивился Федор. — На тебе лица нет.
— Петра на границе ранило, — шепнула мужу Катя. — Письмо мне прислал...
— Петра ранили?! — Федор озабоченно вздохнул. — Мария Васильевна дома. Я ее только что видел.
Глаза Кати просияли:
— Ты у меня добрый! Спасибо. Ну, я побегу.
Мать Климова с утра побывала на рынке, купила молока и теперь, сидя на крыльце, вязала сыну шерстяной свитер. К Новому году она собиралась послать Петру посылку. Увидев соседку, она перестала вязать, поднялась со стула. Должно быть, у Кати что-то важное, если так спешит.
— Я к вам, Мария Васильевна, — Катя плечом толкнула калитку, стараясь не выдать своего волнения. — Как здоровье? А то я давно вас не навещала.
Мария Васильевна провела Катю в комнату.
— Здоровье-то? — переспросила она и улыбнулась. — Не жалуюсь. Я-то с чем попала в больницу? Лазила в погреб за помидорами да зацепилась ногой за бочку и свалилась на картошку. Зашиблась малость. А теперь здорова... — Она сняла с головы косынку. — Ты давай, Катерина, не хитри. Что там у тебя в руке?
— Письмо... — вздохнула соседка. — Петр прислал. Не знает он, что я вышла замуж. Вы же сами просили не волновать его, потому я все и скрыла.
Мария Васильевна подозрительно взглянула на Катю:
— О чем пишет Петька?
— Почуял, видно, что охладела я к нему... — запнулась Катя. — Быть может, ему уже кто-то все сообщил...
— Дай письмо. Ты теперь замужняя, и Петькины заботы тебя не должны волновать.
Катя растерянно замигала длинными ресницами. Мария Васильевна смотрела на нее холодно, даже враждебно.
— Ну, чего ты? — тихо спросила она. — Я возверну письмо. Почитаю и отдам.
— Лучше я прочту.
— Сама грамотная, — грубо возразила Мария Васильевна и, надев очки, уселась у окна. «Со мной в дозоре беда приключилась, — писал Петр. — Раненый лежу в госпитале. Только очень прошу, Катя, не говори об этом моей маме. Сердечко у нее слабое...»
Дальше Мария Васильевна читать весточку сына не могла, у нее задрожали руки, и она уронила листок на пол.
— Сыночек!.. Мой милый сыночек!..
Мария Васильевна не плакала давно, с той поры, когда Петру было семь лет. И такое горе в их доме случилось, что и теперь, едва вспомнит о нем, так и холодит душу. Перед косовицей хлебов Максим, муж ее, в ту пору комбайнер, с сыном ушел на речку рыбалить. Ночью было тихо, а на рассвете погода испортилась: поднялся буран, нагнал крутые волны, речка вся забугрилась, покрылась белой пеной. Максим сел за весла и погнал лодку к берегу. Но на стремнине ее перевернуло. Семилетнего Петра спас Пимен, отец Кати, тоже рыбачивший в то утро, а Максим утонул. В горячке он рванулся к лодке, хотел вцепиться в борт, но лодку подхватили волны, и она ударила Максима по голове. Потом уже, когда буран утихомирился, Максима на берег вытащили рыбаки. Лежал он на песке недвижимо, с белым лицом и синими губами.
Катя молча сидела рядом с Марией Васильевной. Ей бы успокоить мать Петра, ободрить, но она растерялась и не находила утешительных слов. Мария Васильевна застонала, с трудом подавляя в себе боль, потом тихо, но твердо заявила:
— Поеду к сыну!
— Нельзя вам одной ехать в такую даль, — возразила Катя. — Годы ваши не те, на сердечко жалуетесь.
— Ты, что ли, поедешь со мной? — насмешливо укорила Катю Мария Васильевна. Она достала из кармана кофты платок, вытерла слезы. — Мне только до Ростова добраться да сесть в самолет. В молодости, когда Максим служил на Северном флоте, я летала к нему в Полярный. Уж как-нибудь и теперь доберусь. А ты... — Мария Васильевна передохнула, провела рукой по морщинистой щеке. — Ты, ежели можешь, пригляди тут за моим хозяйством.
— Конечно, за домом я присмотрю, — торопливо согласилась Катя, а про себя решила: «Вот придет с работы отец, все расскажу ему, и он уговорит ее не ехать в такую даль».
Мария Васильевна встала, в ее душе вдруг пробудилась к бывшей невесте сына хмурая нежность.
— Иди домой, — беззлобно сказала она, — а то еще Федор ревновать станет.
Катя шагнула к двери. Мария Васильевна, закусив губу, с неприязнью подумала о соседке: «Холодная, как роса. А Петька любит ее».
День угасал. Мать Климова не перестала волноваться, и боль в ее душе не притуплялась. Только сегодня узнала о том, что сын ранен, а казалось, прошла вечность. Сейчас она боялась самой себя, боялась, что если схватит сердце, тогда ей не выбраться к сыну. А ей так хочется поехать к нему, посидеть с ним рядом в больничной палате, поухаживать за ним, может, ему и легче станет. Материнская любовь, она лучше докторов исцеляет. Жаль, что нет Максима. С ним было бы легче ехать. Как-то он говорил, что в жизни есть много дорог, выбирай любую, но дверь у жизни одна, и открыть ее надо достойно.
К вечеру Мария Васильевна собралась в дорогу. «Не мне сообщил, что ранен, — Катерине. Видно, хочет, чтобы она к нему приехала, видно, по-настоящему Катя не любила Петра. Я вот к Максиму чуть ли не на край света поехала — на полуостров Рыбачий. Выше острова одно море. Там и свадьбу сыграли. Эх, годы-годы!»
— Мария, к тебе можно? — услышала мать Климова чей-то голос. Вышла на крыльцо. Во дворе стоял Пимен, отец Катерины. Видно, прямо с работы: одет в спецовку, не брит. Работал он на маслозаводе прессовщиком, и от него всегда пахло жареными семечками.
— Заходи, Пимен.
Отец Катерины тепло поздоровался с Марией Васильевной за руку, присел на стул. Он раньше чаще навещал соседку, а с тех пор как Катя вышла замуж, к ней не заходил. Ему казалось, что мать Петра затаила на него обиду. И он, не стесняясь, признался ей:
— Я так полагаю, Мария, нет греха в том, что Катя нашла себе другого. Ну, подружили они, помиловались. Всякое бывает в молодости.
— Мне сына жаль. Верил он Катерине.
— Всякое в жизни бывает, — гнул свое Пимен. — Правда Петьку пуля укусила?
— Правда, — голос у Марии Васильевны дрогнул. Не стыдясь соседа, она всхлипнула.
— Не надо, Мария. Не надо. Слезами горю не поможешь. Живой твой Петька. Понимаешь, живой. А это главное. Ты гляди в корень — перед врагом парень не спасовал. Весь в отца! Гордиться надо таким сыном!
Пимен, стараясь успокоить соседку, говорил о Петре как о самом близком для себя человеке. Мария Васильевна, поглядывая в распахнутое окно на черное небо, беспокоилась:
— К утру, видать, дорогу дождем развезет. Еще не поспею на самолет.
— Не терзайся, Мария, отвезу тебя на своих «Жигулях». Выедем на рассвете и через час будем в аэропорту.
— Спасибо, Пимен, — вздохнула Мария Васильевна. — Катерину строго не суди за письма. Это я просила ее писать моему сыну.
— Может, так оно и лучше, — угрюмо согласился Пимен. — Я заеду на рассвете. Чуть займется заря, и я тут как тут.
Дни пролетали за днями. Матрос Климов с нетерпением ожидал ответного письма от Кати. Порой он казнился душою, что в письме к невесте «притравил» о своем ранении. Хорошо еще подвигов никаких не придумал. Катя на радостях может рассказать обо всем подружкам. Девушки, как известно, на язык слабоваты. И пойдут гулять рассказы про «подвиги» на морской границе Петра Климова. Глядишь, и мать все узнает, на радостях и начальству письмишко черкнет. Чего опасался Климов, то и случилось. После одного возвращения из похода он наводил порядок на боевом посту. Мичман Демин заглянул в рубку и торопливо сообщил:
— Климов, срочно в штаб!
«Может, Катя приехала? — встрепенулся матрос. — Могла бы телеграмму прислать».
— Одна нога в штабе, — повторил мичман Демин, — другая здесь. Ночью, пожалуй, опять выйдем в море.
Дежурный по штабу бригады поздоровался с Климовым за руку и, хитро щуря глаза, кивнул на дверь, обитую черным дерматином:
— Капитан первого ранга ждет вас. У него там гости.
Климов одернул бушлат, поправил на голове бескозырку и, взявшись за ручку двери, услышал разговор.
— Не надо волноваться, ваш сын жив, здоров, сейчас он будет здесь, — успокаивал кого-то комбриг. — Если хотите, я провожу вас на корабль.
Климов затаил дыхание.
— У меня душа изболелась по сыну...
Климов на миг подумал, не ослышался ли он? До боли знакомым показался ему этот ласковый, с хрипотцой голос. «Мать!» — пронеслось в его голове. Он почувствовал, как кровь хлынула к лицу. Мать! Что он скажет ей? Как объяснит свой неблаговидный поступок.
Неожиданно массивная дверь открылась, и из кабинета вышел комбриг.
— Вы уже здесь? — спросил матроса капитан 1-го ранга. — Тогда проходите. Вас ждут. Я сейчас вернусь.
«Это он намеренно ушел, не стал смущать меня», — подумал Петр.
Он вошел в кабинет и застыл на месте — в кресле сидела мать. Увидев его, Мария Васильевна встрепенулась, встала и поспешила ему навстречу.
— Сыночек! — простонала она. Обняла Петра, стала целовать его в щеки, лоб. — Живой!
Петр готов был от стыда провалиться сквозь землю. Мария Васильевна от радости заплакала, причитая:
— Я вся слезами изошла... Читала твое письмо, а у самой душа горела, думала, не вынести мне такого горя. И как же ты, сынок, угодил под пулю? Небось в