— И если уж говорить начистоту, в тот момент я мог бы ему подсказать, но не сделал этого.
— Почему? — быстро спросил адмирал.
— Мне хотелось, чтобы сам он вышел в атаку. И вообще, я не сторонник опеки людей. К тому же Покрасов у нас кандидат на должность командира. Его высоко ценит и капитан первого ранга Зерцалов...
После перерыва совещание продолжило работу. Гаврилов теперь нетерпеливо ожидал, что скажет в заключение командующий флотом. Выступавших офицеров он слушал равнодушно, ощущая в душе какую-то пустоту. Правда, то, что Покрасов сам признал свою вину, вселяло в него надежду: старпом теперь еще серьезнее станет относиться к своим обязанностям. Но всего вероятнее, ему, Гаврилову, еще придется повозиться с ним. Человек он, конечно, прямой, бесхитростный, но в нем есть что-то колючее.
— Сейчас будет выступать командующий флотом, — шепнул Гаврилову Сокол, все это время сидевший молча.
Командующий флотом подошел к трибуне неторопливо, раскрыл свою папку, но прежде чем сделать заключение по учению, неожиданно сказал:
— Чтобы больше не возвращаться к действиям командира «Ястреба», хочу высказать несколько критических замечаний. Вам, товарищ Гаврилов, следовало уберечь старпома от серьезного промаха. Тут, если хотите, речь идет о мужестве, о праве на риск. Вы же не станете отрицать того очевидного факта, что любой корабль создан для боя, что командирская смелость стократ необходима не только на войне. Следует также помнить, что корабельный устав не дает командиру права на робость, нерешительность, на боязнь перед ответственностью за опасный маневр, если этого требует обстановка. Мы, товарищи, не просто бороздим моря и океаны, а утверждаем могущество нашей Родины. Войну я провел здесь, на Севере. Мне довелось знать многих героев-подводников, но ближе других мне был мой земляк Федор Видяев, бесстрашный командир лодки, мастер «пистолетных» залпов. Помню такой эпизод. В одном из походов Видяев смело прорвал охранение и торпедировал фашистский транспорт. Корабли сопровождения обнаружили лодку, стали бомбить ее. Особенно усердствовали в этом два фашистских корабля. Тогда Видяев принял необычайно дерзкое решение. Он не стал уходить от преследования, а вывел свою лодку между этими двумя кораблями и один из них тут же торпедировал. Ошеломленный противник решил ретироваться. В другой раз Видяев потопил большой транспорт, и тоже корабли обрушили на лодку бомбы. Что сделал ее командир? Повел лодку через минное поле, чего никак не ожидали от него фашисты. Да, товарищи, опыт войны — это арсенал мужества и храбрости. — Командующий передохнул. — Вот вы, Сергей Васильевич, как мне помнится, тоже воевали на Северном флоте, и даже в один день с Федором Видяевым командующий флотом адмирал Головко вручал вам ордена.
— Так точно! — подтвердил Гаврилов.
— Стало быть, знаете, как тяжко приходилось нам в войну. Поэтому сегодня, в мирное время, важно настойчиво и целеустремленно учить людей мужеству, отваге, умению сражаться до полной победы. Это, товарищи, государственное и высокой партийности дело, во имя которого никто из нас щадить себя не должен.
— Товарищ командующий, — подал голос Гаврилов, — но быть смелым, идти на риск не прикажешь. Иной считает, что уклониться от риска — значит уберечь от неприятностей и себя, и корабль.
— Жизнями и кораблями, товарищи, мы достаточно платились в войну, — продолжал командующий. — Теперь же и время не то, и корабли у нас другие. Значит, и люди, коим они доверены, должны вдохнуть в них большую жизнь, научиться владеть оружием и техническими средствами. Верно, быть смелым не прикажешь. Но важно так учить и воспитывать подчиненных, чтобы они сами, без приказа, по велению сердца шли на большое дело...
После совещания они возвращались на корабль молча. Уже на его палубе, когда командир направился в свою каюту, Покрасов сказал:
— Сергей Васильевич, извините меня... утром я погорячился... Извините. Но Варя мне очень дорога.
— Не время про любовь... — кашлянул в кулак Гаврилов. — Слышали, что сказал адмирал? Корабль создан для боя! Я бы еще прибавил — и для охраны границы. — Гаврилов посмотрел на часы. — После ужина вам и Озерову прибыть в штурманскую рубку, приготовить карты района учения. Надо все еще раз хорошенько проанализировать. Что и говорить, урок для нас поучительный.
Покрасов, однако, не уходил.
— У вас есть вопросы?
— Да, — Покрасов замялся, — Сергей Васильевич, я о многом передумал. Скажите, вы и вправду хотели, чтобы я самостоятельно вывел корабль в атаку? Или это так... для начальства?
— Вы что же, считаете меня двуликим Янусом? — побагровел Гаврилов. — И это ваша партийная позиция на справедливую критику? Вы же коммунист, Игорь Борисович!
— Тогда зачем этот предстоящий анализ моих действий на учении?
— Необходимо сделать выводы на будущее. На ошибках учатся. — Капитан 2-го ранга пристально взглянул в лицо старпому и, не щадя его, спросил: — Может, и вправду вы струсили в решающий момент? Как же — могли и по шапке дать! Тут надо осмотреться, все взвесить, а то и командиром не станешь.
Лоб у Покрасова покрылся горошинами пота.
— Кто вам дал право?
— Право?! — Гаврилов иронически улыбнулся и направился в свою каюту. — Да, право судить других дается не каждому...
Лучи солнца заглядывали в иллюминатор и, отражаясь в зеркале, дробились на книжной полке.
— Ты знаешь, я не в обиде на свою судьбу, — признавался Гаврилов замполиту. — Жизнь мне выпала трудная, но я не желал бы иной. Сын мой вот тоже моряк. А вообще-то у меня дорога к морю короткая, как тревожный сон.
— У меня тоже, — Лавров закурил и протянул сигареты командиру, но тот отказался. — Прослужил два года на корабле ракетчиком, потом пошел учиться в военно-морское училище. Женился, правда, поздновато. Сыну еще только седьмой год, так что не знаю, кем он будет. Пожелает стать моряком — не стану отговаривать. Ты, Сергей Васильевич, сразу на море попал? Твой отец ведь в прошлом моряк, наверное, он и помог?
— Отец?! — удивился капитан 2-го ранга. — В то время он воевал, он не знал, что я рвался на флот. И мать поначалу тоже не знала.
— Почему?
— Не хотел волновать ее... Работал я слесарем в том же цехе, где был отец. Но вот грянула война, и через несколько дней отец уехал на Северный флот — он служил там до войны. Мать боялась, что и меня призовут в армию, потому говорила: «Работай спокойно, на совесть, у тебя есть бронь, к тому же здесь у нас теперь свой фронт». Но втайне я мечтал уехать на флот, туда, где был отец. Он сражался с врагом, и я завидовал ему. Ох как завидовал! Вскоре мне здорово повезло. К нам на завод приехали военные моряки-североморцы. Тут я не упустил своего шанса. Пришел в гостиницу к политруку, сказал, что мой отец плавает где-то на Севере и что сам я хочу на корабль. Старый мастер тоже замолвил за меня словечко. Политрук поначалу заколебался, а потом сказал, чтобы я написал рапорт с просьбой о призыве меня на военную службу. «Ты пиши, — сказал он, — а я это дело утрясу с дирекцией завода и военкомом». И утряс!
— А первый бой где встретили?
— Неподалеку от полуострова Рыбачий. Наш конвой атаковала авиация и подводные лодки немцев. — Голос капитана 2-го ранга дрогнул, и Лавров понял, что, видно, трудно ему было в том бою. — Лодка выпустила по кораблю торпеды, но командир сумел уклониться. Одна из бомб взорвалась у нашего борта. Меня волной сбило с ног на палубе. Пришел в себя и слышу, как тяжелораненый боцман кричит: «Лодка всплыла! Бей по ней!» По боевой тревоге я был расписан у носового орудия. Вскочил, подбежал к орудию и открыл огонь. Снаряд угодил в рубку, разворотил ее. Это я хорошо видел, а потом потерял сознание... Тот бой стал для меня точкой отсчета судьбы, — грустно подытожил командир «Ястреба». — Потом еще приходилось бить фашистов. — Гаврилов пристально поглядел на Лаврова. — Ты знаешь, о чем я подумал? Серенько мы порой ведем пропаганду боевых традиций. Тут и моя, и твоя вина. Да, и моя, и твоя. И прошу не возражать! Легче всего назвать героя, сказать, где и как он совершил подвиг. Это тоже важно знать людям, но это ведь не главное! Мы должны помочь людям понять, почему человек пошел грудью на штык, закрыл собой амбразуру дзота... Важно, на мой взгляд, задеть в человеке живую струну, заставить его задуматься о своем месте в жизни. Подвиг я бы назвал пределом утверждения личности. Что, разве не прав? Мы с тобой, Федор Максимович, тоже учителя, только у наших учеников не карандашики в руках — оружие. Кому дано оружие, с того и спрос особый.
— Ты хорошо сказал о живой струне, Сергей Васильевич, но... — замполит вынул из портсигара новую сигарету. — Разрешите закурить?
— Я слушаю насчет живой струны.
Лавров помял сигарету и положил ее обратно в портсигар.
— Больно порой бьешь по этой струне. Видел же, как старпом замешкался? Что, станешь отрицать? Ты не старпома наказал — весь экипаж.
— Ты что, рехнулся?!
— Ничуть. Ты хотел, чтобы Покрасов набил себе шишек, чтобы убедился в твоей мысли: рано ему быть командиром. Я ведь все понимаю, Сергей Васильевич. Верно, есть и такой метод воспитания — учиться на ошибках. Но в данном случае эта ошибка старпома дорого стоила всем нам.
— Репутация корабля от этого не пострадала.
— Верно, не пострадала, — парировал замполит и тут же перешел на официальный тон. — Но репутация корабля — это не только ваша репутация, а всего экипажа.
— Ладно, не кипятись! Разве один ты печешься о корабле? И я, и старпом — все мы думаем о «Ястребе». Ну, а к похвале, Федор Максимович, ты сам неравнодушен.
— Неужели? — усмехнулся замполит. — Такого греха я за собой что-то не замечал. Впрочем, Сергей Васильевич, ты же сам говорил на партсобрании, что каждый из нас должен заботиться о чести и достоинстве нашего экипажа. Когда в бригаде хорошо говорят о нашем корабле — это приятно.
— Что ж, свое мнение ты имей, но мое слово, слово командира, прошу считать законом! — заметил Гаврилов. — Может, я и погорячился в море, кое-кого обидел, но люди меня поймут правильно. Вот так!