— В плену он не был. Зачем наговаривать на человека? Это я туда угодил и то жалею, что тогда не смог пустить себе пулю в лоб. Я верю Тарасу Ивановичу как родному брату. Воевал он храбро. Опять же в госпитале лежал, ему едва не отрезали ногу. Что еще? Словом, человек он стойкий и смелости ему не занимать...
Кошкин слушал Василия Петровича не перебивая. Характеристика Кречета Горбаню не была для него неожиданностью. Старый рыбак не раз хвалил друга, считал, что Тарас Иванович, несмотря на тяжкие страдания, выпавшие на его долю, духом не пал. И теперь в нем есть и сила, и хозяйская смекалка, и с людьми он умеет работать.
— За Тараса я головой ручаюсь...
Кошкин дал выговориться своему собеседнику, потом спросил:
— Вот вы сказали, что Горбань лежал в госпитале и ему чуть не ампутировали ногу, так?
— Да, лежал. — В глазах Кречета засветились искорки сомнения: где-то и в чем-то его друг, видно, сделал промашку, не зря же Кошкин так о нем дотошно расспрашивает.
— Мы сделали запрос в соответствующий архив. Выяснилось, что Тарас Иванович Горбань в госпиталь не поступал.
— Как не поступал?! — удивился Кречет. — А нога? Он и теперь малость хромает. Нет, тут что-то не так. В архиве могли напутать.
Кошкин, прищурив глаза, окинул собеседника сердитым взглядом.
— Нет, Василий Петрович, в архиве не напутали. Горбань в госпитале не лежал, хотя, бесспорно, имел ранение в ногу. Почти три месяца он находился на лечении в госпитале, как значится в его личном деле, но там его не было! Лечился где-то в другом месте...
— Да, неувязочка получается, — в раздумье покачал головой Кречет.
— Вы служили в минно-торпедной мастерской в декабре сорок четвертого года?
— Вместе с Горбанем сутками не выходили из цеха. В основном готовили торпеды для подводных лодок. Я находился в подчинении Тараса Ивановича. Сам он по профессии торпедист, но хорошо знал и мины. У него я многому научился.
— Ну и как у вас шли дела?
— Неплохо. Приведу пример. Одна подводная лодка здесь, на Севере, тогда потопила три вражеских корабля. А кто готовил торпеды? Мы...
— А вы знаете, Василий Петрович, что в декабре сорок четвертого года на одной из наших подводных лодок в море, когда она шла на боевую позицию, произошел взрыв и погиб весь экипаж?
Кречет окаменел:
— А при чем мы с Тарасом?
Кошкин пояснил, что эта лодка приняла торпеды, которые готовили к действию в их минно-торпедной мастерской.
— Как выяснилось, эти торпеды снаряжала бригада Горбаня.
Кречет молчал, мучительно размышляя над тем, что услышал. Но вот он вспомнил: однажды в мастерскую пришли два офицера из особого отдела флота, беседовали с мичманом Горбанем. С ним же, Кречетом, они почему-то не говорили. Когда ушли, Горбань сказал ему: «Кого-то ищут. Спрашивали, всем ли я в мастерской доверяю... Я сказал, что за своих людей ручаюсь».
— Мы вам доверяем, Василий Петрович, — продолжал Кошкин. — И я могу сообщить, что на ту пору была перехвачена радиограмма немецкого агента, который сообщал, что, дескать, лодка русских уничтожена. То есть была совершена диверсия. Кто-то подложил в торпеду взрывчатку с часовым механизмом.
— Это исключается! — побагровел Кречет.
— Почему?
— Торпеды готовил не один, а несколько моряков. Все на виду были... Да и взаимопроверочка. Осмотр производил сам начальник мастерской. В этом деле он знал толк, был въедливым. Я однажды по неопытности забыл спустить воздух. Так тот начальник хотел отправить меня на гауптвахту... Да, краем уха я слышал про гибель нашей подводной лодки, но не знал, что именно на нее мы готовили торпеды. Не знал, как на духу говорю...
— А Горбань знал. Вам он ничего не сказал — офицеры из особого отдела предупредили его держать это в тайне.
Потрясенный такими известиями, Кречет словно онемел. Кошкин это понимал. Чтобы вывести его из оцепенения, он перевел разговор на то, что касалось самого Кречета.
— Скажите, после морского боя в конце августа сорок четвертого года вы были ранены?
— Не после, а во время боя я был ранен. И тогда меня схватили фашисты, — оживился Кречет. — О том, как меня склоняли к измене во время пыток в концлагере, как гестапо пыталось завербовать меня к себе на службу, я уже рассказывал. Ну, а встретился я с Горбанем после своего побега из концлагеря. В то время, в декабре сорок четвертого, он уже работал в минно-торпедной мастерской. На боевые корабли меня, разумеется, служить не послали, направили на береговую базу. Тут мы с Тарасом и встретились. Я его спросил: «Где ты был?» Он ответил, что лежал в госпитале, ему там чуть ногу не отрезали. А теперь и ему кадровики нашли дело. Он предложил мне идти в его бригаду, я и согласился. Тогда же узнал, что мичмана Горбаня из-за его хромоты тоже не послали на корабли.
— Он сам об этом вам говорил?
— А кто же? Все жалковал, что никак не может привыкнуть на берегу, на корабли дюже ему хотелось.
— Ничего подозрительного в его поведении тогда не замечалось? Ведь вы не виделись с ним почти три месяца. Не так ли?
— Верно, три месяца, как я уже сказал... Правда, что-то такое я заметил... Дайте вспомнить... Времени вон сколько прошло. — И вдруг лицо Кречета просияло. — Вспомнил! Понимаете, Федор Герасимович, Горбань плавал на корабле торпедистом, а я — минером. Как-то в декабре сорок четвертого года мы пошли с ним к рыбакам. Было это в воскресенье. Точно — в воскресенье. Как сейчас помню — с моря вернулась тогда подводная лодка... Забыл фамилию ее командира. Так вот эта лодка накануне прорвалась в самую гущу гитлеровского конвоя из тринадцати единиц и метким торпедным залпом потопила фашистский транспорт водоизмещением в семь тысяч тонн. Много на нем было гитлеровцев. Перед выходом этой лодки на боевую позицию мы готовили для нее торпеды...
— Кто — мы? Вы и Горбань?
— Да нет же, матросы, — уточнил Кречет. — В то время Горбань за чем-то ездил в город, а я оставался за него. Всю работу мы выполнили к вечеру. Я и сдавал на лодку торпеды, все проверил, как положено... Значит, Тарас и говорит мне, давай, мол, отметим победу наших ребят-подводников. У него на рыболовном судне был знакомый помощник капитана. В то время я еще не был женатый. Что делать дома холостяку? Пошли мы. И вот когда стали знакомиться с сейнером, с разрешения капитана, зашли в радиорубку, чтобы послушать последние известия. Горбань сел за столик и начал стучать на телеграфном ключе. У него это здорово получалось, радист, помню, даже сказал ему, мол, шли бы к нам на судно. А я-то хорошо знаю, что Тарас никогда в своей жизни до этого не работал на ключе. А тут стал цифры да буквы выстукивать.
— Вы ему об этом говорили?
— Вернулись, значит, к себе, я спросил, мол, где ты, Тарас, так здорово научился стучать на ключе. А он в ответ: дома, говорит, еще когда занимался в радиокружке. Тогда мне подумалось: если Тарас умел работать на ключе, почему его не взяли в радисты, а послали учиться на торпедиста?
— И на катере он никогда не брался за ключ?
— Нет, не замечал.
Кошкин с удовольствием закурил и предложил папиросу хозяину. На минуту, словно отдыхая, задумался: «Эти факты надо мне проверить. Но ясно уже и теперь — Горбань нелогичен в своих действиях, явно что-то скрывает, и его намек на то, что Кречет не мог сам бежать из концлагеря, настораживает. А не могло ли случиться, что Горбаня из воды выловили фашисты, как и раненого Кречета? Кречет в концлагере его не встречал — среди наших моряков, которые в том бою оказались за бортом. Гестаповцы могли скрыть, что оба они попали в плен, держали и допрашивали порознь — авось кто-то из них клюнет. То, что Кречет после долгих допросов и пыток бежал, кое о чем говорит. А Горбань появился на флоте со справкой: с 5 сентября по 5 декабря 1944 года находился на лечении в военном госпитале. Справка, как теперь выяснилось, была липовая, хотя номер госпиталя и подпись главного врача не вызывали сомнений. Теперь этот эпизод с телеграфным ключом. Если его научили работать на ключе, значит, он мог передавать им шифровки? Надо выяснить, состоял ли он в радиокружке при школе Осоавиахима...»
— Василий Петрович, так как же вы попали в рыболовецкий колхоз «Маяк»? — спросил Кошкин, лишь бы не молчать, и опять занялся самоваром, наполнил чашки крутым кипятком, плеснул в них густой заварки.
— Очень просто. Я же говорил вам, что Тарас Иванович после войны выучился на бухгалтера и пошел работать в этот колхоз. И мне, как другу, помог устроиться...
Василий Петрович редко вспоминал свое прошлое, о войне — тем более. Даже думать о ней не хотелось. А тут — на́ тебе: все тяжкое, что пережил, вдруг разом нахлынуло на него. На душе становилось муторно от мысли, что Горбань подозревается в предательстве... Нет, не может такого быть! Ведь когда-то очень давно они клялись друг другу, что будут до последней капли крови сражаться с фашистами. Что ж, он, Кречет, свое слово сдержал, нашел в себе силы после страшных пыток сделать под стеной барака подкоп и уйти на волю. Трое суток прятали его норвежские рыбаки, кормили, поили, а на четвертые сутки ночью посадили его на рыболовецкую шхуну и вышли в море. В том же бою был ранен и Горбань. Но кто его вытащил из воды, где он был, если не лежал в госпитале? Этот вопрос Кречет и задал майору.
— Со временем узнаем...
— Может, Горбань те три месяца жил у какой-нибудь молодухи? — невесело усмехнулся Кречет.
Майор между тем размышлял: «Горбань, пожалуй, держит Кречета при себе для маскировки, чтобы в случае необходимости тот мог подтвердить, что он, Горбань, тоже достойный фронтовик — вместе воевали, что человек он смелый, мужественный... Но возможно, все не так? Возможно, Кречет хитрит?»
— Вы могли бы опознать человека, которого видели ночью в бухте? — закругляя беседу, спросил Кошкин.
— Еще бы! За версту опознаю.
— Если увидите его, сразу же сообщите нам...
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Капитан 1-го ранга Морозов и командир «Ястреба» Гаврилов допоздна засиделись в кабинете начальника политотдела бригады. Они решали судьбу мичмана Демина — быть или не быть ему на корабле. Начальник политотдела бригады хотел поглубже вникнуть в суть конфликта. Подумалось — а не сыграло ли тут отрицательную роль письмо жены мичмана? Морозов понимал, что Гаврилов не станет сводить всякие там мелкие счеты. Он выше этого. И все же...