— Ну и зря, — веско возразил капитан 3-го ранга.
— Послушай, замполит, есть люди, которые теряются, когда на корабль приходит старший начальник, — неторопливо заговорил Гаврилов. — Есть такие люди, уверяю вас. Тот же командир «Вихря» — Сокол. Прошлой осенью у него на корабле находился посредник. Сокол как раз отдыхал, когда ночью на корабле раздался сигнал тревоги. Торопясь на ходовой мостик, он свою каюту закрыл на ключ. Проверяющий офицер штаба не смог ее открыть. Посредник с иронией спросил: «Что, Александр Михайлович, разве для вас Корабельный устав не писан?» Соколу бы промолчать, а он возразил, мол, проверяющему по тревоге нечего ходить по каютам, надо быть там, где моряки ведут учебный бой. И знаете, чем это кончилось? Проверяющий столько накопал на «Вихре», что Соколу пришлось повторно сдавать задачу. Так думаете, что Сокол обжаловал его действия? Ничего подобного. Он струсил. Я ему так и сказал на разборе учения. А он мне в ответ: «С начальством спорить не следует, а то покинешь командирский мостик». Слышите — мостик. Каково, а?
— Сокол — командир волевой, решительный, даже не верится, что у него было такое, — качнул головой Лавров.
— Было. Сам рассказал.
Гаврилов не на шутку забеспокоился — где же вертолет? Едва подумал об этом, как на связь его вызвал командир «Вихря». Сокол сообщил, что Первый находится у него на борту.
— А потом? — счел нужным уточнить Гаврилов. — Он будет у меня?
Сокол ответил, что не знает. Но если Гаврилов настаивает, то он спросит об этом комбрига.
— Мартын, я — Чайка, — загорячился Гаврилов, — вопросов от моего имени Первому не задавать. Добро?..
Гаврилов выключил микрофон, устало зевнул. Он оставил на мостике за себя Покрасова, а сам спустился в кают-компанию пообедать. Вестовой, высокий, белолицый матрос в щегольски отутюженной форменке, улыбнувшись краешками тонких, как у девушки губ, подал ему после флотского борща котлеты с макаронами и уважительно предупредил:
— Осторожно, товарищ командир, котлеты очень горячие.
— Не обожгусь. Озяб я на мостике...
Гаврилов ел, не переставая размышлять о комбриге. Чего ему вздумалось побывать на «Ястребе»? Такой любви к кораблю за ним раньше не замечалось. Видимо, к этому визиту его подтолкнул разбор учения, сделанный адмиралом. «Что ж, меня этим не удивишь, — мысленно полемизировал капитан 2-го ранга с комбригом. — Я стреляный воробей, по мне теперь хоть из пушки пали, все равно свое мнение, если оно даже идет в разрез с вашим, я, Григорий Павлович, высказать не постесняюсь. То, что было на учении, — уже в анналах истории, да и не я упустил лодку — Покрасов, кстати, ваш выдвиженец. Как видите, он сделал первый «успех» на пути к командирскому мостику. Я-то море всяким видел, а Покрасов пока что — только розовым, когда над водой занимается заря. Вы скажете, Григорий Павлович, что тоже воевали. Не спорю — у вас есть чему поучиться, и кровь свою в бою пролили. Казалось бы, после этого ваша строгость к молодым офицерам, тем, кто из наших рук берет корабли, будет одинаково неумолимой. Но нет! Ко мне, правда, вы чрезмерно строги, а вот отругать Покрасова за промах на учении, вы так и не смогли. Да, в чужом дворе вы заметили щепку, а на своем не увидели и бревна...»
Зашипел висевший на переборке кают-компании корабельный динамик, и тут же раздался голос старпома:
— Товарищ командир, к нам приближается вертолет. Просьба выйти наверх.
В душе Гаврилов чертыхнулся: «Не рискнул небось один принять вертолет...» Он взял с вешалки фуражку и поднялся на ходовой мостик. Вертолет уже завис над вертолетной площадкой, вспенив забортную воду.
На корабль прибыл капитан 1-го ранга Зерцалов и флагманский штурман капитан 3-го ранга Иван Михайлович Скрябин, с которым Гаврилов был знаком много лет. Комбриг поздоровался с командиром хотя и за руку, но как-то сухо, официально, и в его глазах Гаврилов успел прочесть суровость; Скрябин, наоборот, пожав Гаврилову руку, улыбнулся, спросил с теплотой:
— Как живешь, Сергей?
Гаврилов вздохнул, развел руками.
— Вроде начальство обиделось, — сказал он с вымученной улыбкой.
— Учение? — спросил Скрябин.
— Оно самое... — Гаврилов пристально посмотрел в лицо флагманскому штурману. Постарел Иван Михайлович, седин прибавилось, хотя в его серых выразительных глазах по-прежнему светились добродушие и искренность, без которых Скрябин просто не был бы Скрябиным. — Ты будешь моего штурмана проверять?
— И тебя, и старпома, и штурмана, — рассмеялся Скрябин. — Что, есть грехи?
Гаврилов не успел ему ответить, потому что его опередил комбриг:
— Есть грехи, есть, не так ли, Сергей Васильевич?
— А куда от них денешься? — сдержанно отозвался Гаврилов. — Море глубокое и стылое, а берег далеко. Я же не дядя Степа, который умеет ходить по морю, не замочив ног. — И вдруг у Гаврилова как-то само по себе вырвалось: — Видите ли, на войне я вроде был смелым, а тут вроде мокрого селезня. Я-то понимаю, прибыли вы на корабль не чай пить и не морем любоваться... Но я готов держать экзамен.
Зерцалов хмыкнул.
— Мы только с «Вихря», — сказал он сухо, меряя ходовой мостик крупными шагами. — У Сокола — порядок. А как у вас? Чужаков не видно?
Гаврилов также сухо и официально ответил:
— Пока не видно.
— Ждете, когда нарушители сами наткнутся на вас? — с ехидцей спросил комбриг у капитана 2-го ранга.
Вопрос задел Гаврилова за живое, однако он не вспыхнул, хотя ему и хотелось возразить решительно и с эмоциями, чтобы впредь комбриг подобных шуточек не отпускал в его адрес.
— Нарушителей мы ждем. И ищем их, могу вас заверить, что не упустим.
— Похвально! — воскликнул комбриг и подозвал к себе флагманского штурмана. — Иван Михайлович, проверьте работу штурмана. О лейтенанте Озерове я наслышан от командира, что он специалист отменный. Но я желаю знать на этот счет ваше мнение.
— Я могу еще раз подтвердить, что Озеров относится к числу тех людей, для которых корабль — не игрушка, а море — не речка, где можно порыбачить, понежиться на берегу да поглядеть на розоватое солнышко, — ввернул Гаврилов. — И все же лейтенанту надо еще много заниматься, чтобы в совершенстве изучить технические средства навигации, район плавания, гидрометеоусловия, овладеть методикой обучения и воспитания личного состава... Да вот он и сам, Озеров!
Лейтенант подошел к командиру, хотел было доложить, но, увидев стоявшего у прожектора комбрига, смутился.
— Что у вас, лейтенант? — помог ему комбриг.
Озеров ответил, что он хотел доложить командиру о Полярном фиорде, где легко укрыться судну. С трех сторон скалы. Высокие, крутые. Он бывал там, еще когда курсантом проходил штурманскую практику. Места для плавания опасные. Но укрыться там можно надежно, локация на фоне берега не обнаружит.
— Полярный фиорд? — задумчиво переспросил комбриг.
— Это мы называем фиорд Полярным, — пояснил Озеров. — А так он безымянный. Он зажат с трех сторон скалами и имеет только один выход курсом норд.
Комбриг взглянул на Гаврилова:
— Вы еще там не были?
— Собирался изменить курс, но ждал вертолет, — объяснил капитан 2-го ранга. — В Полярном фиорде я бы не смог принять вертолет. Там высокие скалы, часто над водой курится туман. А проход узкий. В войну мы там нередко укрывались от фашистских подводных лодок. Они не решались туда заходить после того, как одна лодка напоролась на подводную скалу и затонула. Места и вправду опасные для плавания.
— Будьте внимательны при входе в фиорд, — строго заметил капитан 1-го ранга.
Не вступая в спор с комбригом, Гаврилов сказал, что такая уж командирская доля — преодолевать опасность, где бы она ни проявилась. Важно этой самой опасности не дать обрести силу, обуздать ее, выиграть поединок в борьбе с ней. Из всех бед, которые ему довелось пережить, больше всего он боялся неизвестности, ибо подобной глухой, мрачной ночи она застилает глаза, усыпляет бдительность. А любая опасность — это прежде всего и есть неизвестность.
— Надеюсь, я не открою секрета, если скажу, что командир рождается именно в борьбе с опасностями, — едко усмехнулся Гаврилов.
Слушая его, капитан 1-го ранга Зерцалов смотрел в лицо командира хмуро и неласково. Этот взгляд коробил Гаврилова, холодил ему душу, проникал в самое сердце. «Он все еще злится на меня, — определил капитан 2-го ранга, — и прибыл на корабль, видимо, для того, чтобы лично проверить, как идут дела на «Ястребе». Что ж, я готов выслушать его замечания и упреки. Но я никогда не стану заискивать перед ним, как тот же Сокол. Нет, я не стану заискивать, что есть, то есть на корабле, и обманывать никого не собираюсь. Честность — это ведь не профессия...»
— Курс — сто восемьдесят градусов! — приказал Гаврилов вахтенному офицеру и поднял к глазам бинокль. Море коробилось мелкой рябью. Вдали виднелись высокие, крутые скалы Полярного фиорда. Прав штурман, там может укрыться судно-нарушитель.
Комбриг прошелся по мостику. Ходил он пружинисто, заложив руки за спину, и все время смотрел вперед, по носу корабля. Со стороны казалось, будто Зерцалов любуется морем. Но так только казалось. Он мог скучать по морю, даже тосковать, если долго корабль стоял на базе. Но никогда не любовался морем, ибо считал, что тот, кто любуется морем, как невестой, никогда не сможет к нему привыкнуть: невеста лишь поначалу пленяет жениха своей красотой, а потом эта ее красота сглаживается, становится привычной. «Я благодарен судьбе, подарившей мне море, — как-то в пылу откровения признавался комбриг. — Оно-то и есть моя жизнь с ее горестями и радостями». Так сказать о себе мог и Гаврилов, но он никогда бы не произнес этого вслух, ибо считал, что, хотя и много лет отдал службе на морской границе, моря до конца так и не познал. Не зря ведь говорят, что море, как и любовь, безбрежно и одолеть его можно разумом, но не силой.
И снова Гаврилов вернулся к мысли немедленно осмотреть район Полярного фиорда. Он даже рассердился на лейтенанта Озерова — мог раньше сказать ему о злополучном районе, но сделал это при комбриге.