моторная лодка, на которой они якобы потерпели бедствие?
— Словом, не стану вас учить, сами знаете, что и как делать. Повторяю: узнайте, кто тот нарушитель, которому удалось бежать со шхуны. Куда он поплыл?..
Гаврилов никак не мог успокоиться. Смешно и обидно думать, что задержан лишь один нарушитель. Но куда делся второй? Если он поплыл к берегу, его конечно же обнаружат. Ну, а если его подберет чужое судно, что стоит у острова? От этой мысли Гаврилову стало не по себе. Одна надежда на «Вихрь». Он решил переговорить с его командиром. Включил радио, сделал запрос и сразу же услышал голос капитана 2-го ранга Сокола.
— Третий, я — Пятый. Веду поиски нарушителя. Иностранное судно блокировано со стороны острова. Что там у тебя?
— Потом, Александр Михайлович.
Гаврилов степенно прошелся по мостику. К кораблю подвалил катер. Осмотровая группа поднялась на борт. Командир торопливо спустился на палубу. Покрасов доложил о результатах осмотра шхуны, кивнул на задержанного, высокого мужчину с длинными цепкими руками. Гаврилов решил лично допросить нарушителя.
— Как звать? — спросил он задержанного.
— Ганс Вернер.
— Рыбак?
— Нихт рыбак... — Ганс вынул из кармана куртки черную ручку и протянул Гаврилову. — Плохой ручка. Капут... Я хочет жить...
Поначалу Гаврилов не понял нарушителя, а когда раскрутил ручку, увидел ампулу с ядом.
— Почему не изъяли при обыске?
— Замешкался, — признался Покрасов.
Гаврилов превосходно знал немецкий и, к удивлению «рыбака», заговорил с ним на его родном языке. Первое, о чем он спросил — куда делся второй нарушитель. Ганс ответил: после выстрела он забежал в рубку к капитану, надел специальный плавательный костюм с подогревом и прыгнул за борт.
— Как его звать?
— Фриц Герман...
На вопрос Гаврилова, зачем тот стрелял, Ганс ответил: он боялся попасть в руки пограничников...
Допрос продолжался. Потом нарушителя оставили в каюте, приставив к нему вооруженного моряка.
— Смотреть в оба, — приказал командир.
Едва Гаврилов поднялся на мостик, его вызвал на связь командир «Вихря».
— Это вы, Сергей Васильевич? Когда можно получить выкуп? Вы недогадливы, маэстро. Нарушителя, который прыгнул в воду со шхуны, мы выудили из воды.
— Не шутишь?
— Сидит у нас в рубке. Как его звать? Фриц Герман. А у тебя там что-то случилось? Чует моя душа...
Гаврилов с грустью поведал Соколу, что во время высадки осмотровой группы на борт шхуны был тяжело ранен матрос Климов, которого надо срочно доставить в госпиталь. Упомянул он и о том, что один нарушитель находится на борту «Ястреба», зовут его Гансом, он и показал, что стрелял Фриц Герман.
— Вас понял, — отозвался Сокол. — А что твой «рыбак» показал на допросе?
— Их обоих пытались забросить в нашу страну по морю. Потому-то в наши воды и прибыла шхуна. Раскис, говорит, живет на другом берегу, где нет солнца. Выходит, берег без солнца. Ишь как запел.
На мостик поднялся Покрасов.
— Климову стало совсем худо. Высокая температура, участился пульс... Я стоял с Климовым рядом. Но мне от этого не легче, — угрюмо заключил старпом.
— Не казни себя, Игорь Борисович. Пуля чинов не разбирает. Побудь на мостике. Я спущусь к матросу Климову. Появится вертолет, дай знать.
Покрасов, глядя на горбатое море, мучительно размышлял над тем, что случилось. Он хорошо запомнил, как первым шагнул к борту катера, чтобы подняться на судно-нарушитель. Так уже бывало не раз, и в этом ничего нет удивительного. Когда Покрасов увидел, что капитан не вышел из рубки, чтобы принять советских пограничников, его обуяло неистовое желание сейчас же, немедленно, подняться на шхуну. Кажется, он сделал шаг, и вдруг матрос Климов оттолкнул его в сторону, затем раздался выстрел. «Выходит, прикрыл меня...»
Гаврилов спустился в лазарет к раненому. Климов через силу улыбнулся:
— Я поправлюсь, товарищ командир. Малость полежу, и боль пройдет. — Тяжко передохнув, добавил: — Нарушитель выстрелил неожиданно. Ни я, ни Покрасов этого не ожидали...
Петр хрипло откашлялся, его лицо на минуту покраснело, потом вновь стало желтым, как воск.
— В груди печет, товарищ командир. И дышать нечем. Поднимите меня на верхнюю палубу. Хочу с морем проститься. Маме моей все, как есть, расскажите. Пусть знает, что я на боевом посту... — Климов передохнул и заговорил тише: — Хотелось много-много лет прожить...
— Ты прости, Петр, если чем обидел, — глухо, надтреснутым голосом произнес капитан 2-го ранга. — Вот отправим тебя в госпиталь. Я верю, что ты поправишься. Я хотел бы надеяться...
Климов, угасая с каждой секундой, прошептал:
— Поздно, товарищ командир. Поднимите меня на палубу. Я хочу...
Уже совсем рассвело. Море, как и небо, стало бронзовым. Корабль лежал в дрейфе, над ним с криком кружились чайки. Неподалеку на воде качалась иностранная шхуна. Гаврилов поднялся на мостик. Покрасов подавленным голосом доложил:
— Вертолет уже на подходе...
Стиснув зубы, Гаврилов глядел на свинцовое море, а будто наяву видел осунувшееся лицо Климова, его горящие, как два уголька, глаза. Командир официально, с металлическим оттенком в голосе сказал:
— Приготовьте раненого к эвакуации. Климова придется укладывать в гамак и поднимать в кабину...
На экране радиолокатора появилась воздушная цель. Гаврилов задрал голову. Вертолет шел где-то под облаками, плотно нависшими над водой. «Плохо дело, — вздохнул Гаврилов. — Как бы не сорвалась эвакуация».
— Седьмой, я — Пятый, как меня слышите?
С вертолета ответили: слышат хорошо, но корабля пока не видят. Гаврилов выдал экипажу вертолета пеленг, их удаление и направление ветра. Винтокрылая машина точно вышла на корабль. Она летела низко, казалось, вот-вот коснется воды. Четко выполнив маневр, вертолет завис над кормой корабля. На юте все было готово к подъему раненого. Гаврилов, наблюдая с мостика, как Покрасов осуществлял эвакуацию, невольно отметил: действует четко. С вертолета опустили гамак-люльку на стальном тросе.
В это время на палубе появился врач. Он что-то сказал Покрасову и, пошатываясь, стал подниматься на мостик.
«Неужели Климов умер? — захолодел сердцем Гаврилов. — Нет, такому парню надо жить и жить! » Врач поднялся на мостик, вяло приложил руку к козырьку фуражки:
— Товарищ командир, матрос Климов скончался...
У Гаврилова внутри будто что надломилось. Он крепко, до боли, закусил губы и долго смотрел вслед улетающему вертолету. Ему казалось, что вместе с кончиной матроса убавилась частица и его жизни.
На мостик поднялся Покрасов и сбивчиво заговорил:
— Гамак маленький... Я боялся...
— Жизнь Климова в гамак не уместишь, — одернул старпома командир. — Какой парень погиб?!
На какое-то мгновение Покрасов смешался, ощутив в душе тревожный холодок, потом с дрожью в голосе парировал:
— Жизнь моего отца тоже не вместилась бы в гамак.
— Жизнь отца, но не ваша, — запальчиво возразил Гаврилов и тут же приказал старпому: — Приспустить флаг и отметить на карте героическую гибель матроса Климова!
«Ястреб» входил в гавань с приспущенным флагом. Гаврилов еще издали разглядел на берегу кряжистую фигуру комбрига, рядом с ним по стойке «смирно» застыл начальник политотдела Морозов, флагштурман, офицеры госбезопасности... Корабль мягко коснулся левым бортом причала. Матросы спустили сходню. Гаврилов твердым шагом сошел на берег и, дрожащим от волнения голосом, доложил комбригу:
— Боевое задание экипаж «Ястреба» выполнил! В сложной обстановке личный состав корабля действовал смело и решительно. При исполнении служебных обязанностей погиб матрос Климов.
Капитан 1-го ранга Зерцалов, выразив соболезнование экипажу «Ястреба» по случаю гибели матроса Климова, подавленно заговорил:
— Мы приняли решение похоронить матроса Климова на родине и поставить на его могиле памятник.
Гулкий перестук шагов бегущего по пирсу заставил Гаврилова обернуться, и он увидел мичмана Демина. Старшина команды акустиков, запыхавшись, подбежал к офицерам и, спросив разрешения у комбрига, обратился к командиру:
— Товарищ капитан второго ранга! — мичман Демин смахнул кулаком навернувшиеся на глаза слезы. — Товарищ капитан второго ранга... Сергей Васильевич, извините... Мичман Демин прибыл с гауптвахты для дальнейшего прохождения службы...
Командир горестно вздохнул и, положив дружески руку на плечо мичмана, сказал:
— Ничем нельзя помочь горю... Гроб с телом матроса завтра отправим на родину. Вы тоже поедете... Только без слез, прошу вас...
— Разрешите идти на корабль? — вытянул руки по швам мичман Демин.
Командир необычно пристально посмотрел на него. Гаврилову показалось, что мичман как-то разом сгорбился, постарел. Тяжелая для всех потеря, что и говорить...
— Можете идти, — наконец негромко молвил командир.
Мичман шагнул и тут же остановился.
— Что еще? — Гаврилов вскинул брови.
— Я о Климове... Не верится, что он погиб. — Голос у Демина дрогнул.
Гаврилов вынул из кармана брюк белоснежный платок, приложил его к повлажневшим глазам.
— Нет, мичман, матрос Климов не умер... Такие, как он, долго живут. — Командир почувствовал, как кольнуло сердце, но больше ни слова не обронил. Он знал, что ему сейчас лучше помолчать...
Берег и море, думал Гаврилов. На берегу мы как и все — дома. В море — на боевом посту, где бережем покой родной земли и где у каждого моряка может быть свой поединок. С врагом... Вот как был он у Климова. Но просто и без рисовки матрос принял удар на себя.
«Эх, Климов, Климов!.. Прощай, дружище. Ты свое отслужил...»
Гаврилов почувствовал, что ему стало знобко. Глаза застилала мутная пелена, казалось, что с моря наползал туман.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Все эти дни капитан 2-го ранга Гаврилов неотлучно находился на службе; домой он не торопился, потому что корабль часто выходил в море и Гаврилов едва успевал сделать все то, без чего он просто не мог, да и не имел права идти в море. Иначе и быть не может: командир за все в ответе; ему дано право повелевать людьми, приказывать им, это и обязывало Гаврилова быть строгим к экипажу. Вот и сейчас он придирчиво обходил корабль. За ним резво следовал боцман Батурин, ловя каждое слово командира на лету. Утро выдалось ветреным, прошел дождь, и палуба блестела, словно ее намазали жиром. На полубаке, у засорившегося шпигата стояла вода.