— Мне тяжко стоять рядом с вами, — признался Покрасов. — Я смотрю на вас, а вижу своего отца. Против вас ничего не имею, но я не могу стоять рядом с вами. Вы правы — судить могут лучшие, истинные учителя, а я, видно, еще плохой воспитатель. — Помедлив, старпом добавил: — Прошу вас сегодня же доложить о моем рапорте комбригу. Я верю... Я надеюсь, что вы дадите свое согласие на мой уход. Ведь так?
Гаврилов не решался отвечать именно теперь, когда Покрасов стоял рядом и ждал ответа. Не мог он так быстро отрешиться от человека, которому успел передать частицу своего сердца; ему по-доброму хотелось помочь Покрасову стать настоящим старпомом. И теперь, когда Гаврилову многое удалось сделать, тот решил уйти от него. Нет, с этим примириться он не мог, но и держать Покрасова на корабле против его собственной воли считал ненужным. Что же делать? Доложить о рапорте комбригу труда ему не составляло, но прежде надо принять свое решение.
— Будь на вашем месте, Игорь Борисович, я не стал бы сгоряча решать серьезные дела, — после недолгой паузы заговорил Гаврилов. — У каждого, кто отдал себя морю, есть одно преимущество — он не мыслит себя вне корабля. И еще, Покрасов, есть одна непреложная истина: моряк не может жить без моря, оно всегда с ним, как долг, как честь, как совесть.
В глазах Покрасова вспыхнули огоньки.
— Я решил уйти с «Ястреба», и это мое право.
— Извольте, Покрасов, не щеголять словами, — обрезал его Гаврилов. — Пока вы старпом, и мне дано право решать, где и как нести вам службу. — Капитан 2-го ранга прошелся по каюте, стараясь унять волнение. Он всегда стремился скрыть от людей свои переживания, даже если они были уместны и поняты другими. — Вот ты говорил мне о своем отце, — продолжал он уже на «ты». — Он нес вахту там, куда его поставил командир. А это гораздо труднее, чем сделать прыжок в огонь. Да, Покрасов, можешь мне поверить — ох как трудно! И как ты знаешь, твой отец не бегал с одного корабля на другой, не искал, где ему легче служить, где меньше опасностей. Он был там, куда его поставил командир. Ты — его сын, и твой долг — понимать отца, все его деяния и поступки умом и сердцем. А ты как поступаешь? Не предал ли ты память отца? — Гаврилов остановился у открытого иллюминатора, постоял с минуту, потом обернулся к старпому. — И вот что, Покрасов, если я пришелся тебе не по душе, если мои требования не нравятся, я в этом не виновен. Я — командир, и мне дано право отдавать приказы. Не сразу получил такое право — отдавать приказы и требовать их неукоснительного выполнения. Нет, Покрасов, не сразу. И получить такое право дано не каждому. Ты это знаешь не хуже меня.
Старпом без приглашения вдруг сел в кресло, потер ладонью лоб, но тут же встал.
— Я не такой, как вы обо мне подумали. Нет, не такой... — заговорил он, не глядя на Гаврилова и по-прежнему потирая лоб ладонью. — Но уйти я должен. Я прошу доложить о рапорте комбригу. Если вы этого не сделаете, то я... — он осекся.
— Тогда что? — с улыбкой спросил его командир.
— Я пойду в политотдел к капитану первого ранга Морозову.
— А я, как вы знаете, тоже коммунист и найду, что сказать Василию Карповичу Морозову, — спокойно ответил Гаврилов. — Обвинять, Игорь Борисович, всегда легче, нежели искать истину.
Покрасов потупил взгляд.
— Я нас пока ни в чем не обвиняю, Сергей Васильевич, — он искоса посмотрел на командира. А тот кисло усмехнулся.
— Пока? Ну что ж, будем ждать, когда вы изволите выдвинуть против меня обвинение. У вас все?
Покрасов тупо глядел в палубу. Наконец заговорил:
— У меня к вам одна просьба. Если можно, не говорите о нашем разговоре и о моем рапорте Варе. Я вас очень прошу...
«Искренне говорит или так, чтобы меня разжалобить?» — спросил себя Гаврилов. Но ответа так и не нашел.
— Добро! — пообещал он. — Вы свободны!
В каюте наступила гнетущая тишина. За иллюминатором надрывно шумел прибой. Над бухтой уже опускалась ночь — темная, промозглая и какая-то тревожная. Гаврилов включил настольную лампу и сел. Он подумал, что Покрасов конечно же погорячился, написав рапорт, поддался временному чувству обиды. «Я смотрю на вас, а вижу своего отца, — звучал в ушах натянутый голос старпома. — Я ничего против вас не имею, но я должен уйти на другой корабль».
— У каждого своя дорога в жизни, — вслух обронил Гаврилов.
Он взял ручку и внизу рапорта написал: «Против перевода капитана 3-го ранга И. Б. Покрасова на другой корабль категорически возражаю». И чуть ниже поставил свою подпись. Так будет лучше. У Покрасова впереди еще целая жизнь. Правда, командирами не сразу становятся, но тут уж ничего не поделаешь.
Гаврилов встал, посмотрел в зеркало. Устал за день чертовски, дома надо хорошо выспаться. Он положил в папку рапорт старпома, чтобы завтра утром доложить о нем комбригу. Возможно, тот примет иное решение. Впрочем, это дело уже Зерцалова. Он надел шинель и вышел на палубу. На причале, освещенном прожектором, увидел командира сторожевого корабля «Вихрь», недавно вернувшегося с моря. Гаврилов сошел на причал.
— Здорово, Сашко! — он крепко пожал капитану 2-го ранга Соколу руку. — Ну, как дела?
На лице Сокола появилась улыбка.
— Все хорошо, Сергей. Правда, устал крепко. Бессонные ночи в море дают себя знать. Да и корабельных забот хватает, сам знаешь...
Сторожевой корабль «Вихрь» выполнил свою задачу в море, и у Сокола было хорошее настроение, ему хотелось шутить, но шутить он мог с кем угодно, только не с Гавриловым. Он давно знал, что Сергей Васильевич шуток не любит. По натуре человек гордый, Гаврилов был сдержан в общении с командирами кораблей, на совещаниях в штабе, где обычно речь держало начальство, не выскакивал, старался не вносить каких-либо предложений, сам выступал редко и только сугубо по морским вопросам. Сокол был свидетелем недавней «схватки» Гаврилова с капитаном 1-го ранга Зерцаловым. Комбриг, подводя итоги занятий, отметил умение командира «Ястреба» быстро оценивать изменяющуюся обстановку и гибко реагировать на ее изменения. «Умение расчетливо и скрытно маневрировать, применять все средства маскировки, проявлять военную хитрость, не дать чужому судну, нарушившему наши морские границы, уйти безнаказанно, — говорил Зерцалов, — эти качества помогают побеждать не только равного, но и превосходящего по силам противника. У нас есть немало опытных командиров, у которых есть чему поучиться. Я назвал тут Гаврилова, могу еще назвать капитана второго ранга Сокола...» Сокол, слушая комбрига, сидел рядом с Гавриловым и при этих словах толкнул его в бок, шепнув: «Тебя, Сергей, комбриг захвалил, а? Быть тебе начальником штаба, вот увидишь. Только ты не перечь Зерцалову, ох и не любит он возражений...» А комбриг заговорил уже о том, как важно на корабле умело проводить разбор учения, который может и должен стать основой для поиска новых тактических приемов, новых форм обучения офицеров искусству управления кораблем и использования его оружия. «И тут я должен бросить упрек товарищу Гаврилову, — продолжал капитан 1-го ранга Зерцалов. — Однажды, как доложил мне флагманский штурман, Сергей Васильевич свел разбор действий личного состава на корабельном боевом учении к призыву моряков приумножить славные героические традиции морских пограничников, дорожить именем своего корабля. Он так и сказал: «Товарищи, вы служите на сторожевом корабле «Ястреб», и я хочу, чтобы имя родного корабля вы не просто произносили, а крепили делом, славным ратным трудом». Не спорю, правильно делает Гаврилов, что прививает экипажу чувство гордости за свой корабль. Но на одних призывах далеко не уедешь. В данном случае уместно было бы подробно проанализировать действия моряков на боевых постах, выявить их ошибки, недостатки, нацелить людей на конкретные действия, а уж потом призвать их приумножать ратные дела. Такой анализ поможет, а точнее, заставит подчиненных подумать о своих поступках, сделать какие-то выводы, а значит, психологически подготовиться к восприятию замечаний. Сводить же разбор учения к призыву дорожить именем корабля вряд ли чему научит людей». До этого Гаврилов слушал комбрига внимательно и терпеливо, а тут не выдержал, бросил реплику:
— Имя корабля — это тоже оружие!
Капитан 1-го ранга Зерцалов прервал свою речь, достал из кармана тужурки платок, вытер потный лоб, а уж потом посмотрел на сидевшего напротив него Гаврилова. Спросил спокойно, без нервозности:
— Сергей Васильевич, вы что, желаете возразить?
Сокол толкнул его в бок, мол, помолчи. Но Гаврилов встал и тоже внешне спокойно, хотя в душе бушевала буря, сказал:
— Несколько слов, если можно.
— Пожалуйста, — согласно кивнул головой Зерцалов. — Только без эмоций, по-деловому, как и полагается командиру.
«Не бойся, я не стану критиковать тебя при всех, хотя и следовало бы, — мысленно ответил ему Гаврилов. — У меня будет возможность сделать это на другом совещании».
— Я, товарищ капитан первого ранга, — неторопливо, спокойным, обыденным тоном заговорил капитан 2-го ранга, ощущая на себе пытливые взгляды таких же, как и он, офицеров, с той лишь разницей, что сейчас ни один из них не подал голоса, — прошу извинить меня за реплику. Я допустил бестактность, перебив вас. Но теперь я позволю вновь возразить вам. Имя корабля — это своеобразное оружие, которое помогает мне в идейно-воспитательной работе с личным составом. И вообще, имя корабля — это строка в летописи всей державы. Посудите сами, насколько беднее была бы история Советского государства, не будь крейсера «Авроры»! А сторожевой корабль «Туман», повторивший здесь, на далеком и вьюжном Севере в годы Великой Отечественной войны подвиг русского крейсера «Варяг». А кто из нас не восхищался подвигом экипажа сторожевого корабля «Бриллиант»... — Гаврилов сделал паузу, полистал свой блокнот. — Имя на борту всегда больше, чем только название корабля.
Гаврилов умолк. Комбриг спросил:
— У вас все?
В его голосе Гаврилов уловил едва скрытую иронию, но виду не подал, ответил негромко, но твердо, будто вбивал в доску гвоздь: