— Поздно ты стал приходить, — истомно-ласково молвила она.
«Может, стоит сказать ей о прошлом разговоре с Зерцаловым? — подумал он, но тут же отверг эту мысль. — Не стоит упреждать события». Он присел на диван и почувствовал себя легко и свободно. От моря он уставал. Его обеспокоил вид жены: похудела, под глазами появились синие круги, обычно румяное лицо ее посерело, стало каким-то невыразительным. От жалости к ней у него гулко заворочалось сердце. Он притянул ее к себе, поцеловал.
— Что тебя волнует? — тихо спросил он.
Она опустила голову.
— Игорек давно что-то не приходил... — начала она, но он прервал ее:
— Он снова ушел на лодке в океан и не скоро вернется в базу.
— Ты его видел?
— Да. Я был у него на лодке, — Сергей провел мягкой широкой ладонью по ее нежному, слегка смуглому лицу. — Командир нашим Игорем доволен. Службу он любит, его желание стать офицером я разделяю.
— А Варя почему-то молчит, будто чужие мы ей, — неожиданно перевела жена разговор на дочь. — У меня даже испуг появился за Варю... — Она не договорила, и он спросил:
— Какой испуг?
— Игорь Борисович не разлюбил Варю?
— Что-то притих твой Игорь Борисович, — вздохнул Гаврилов. — Какой-то он непостоянный. — В его голосе прозвучала грусть, и Лена невольно насторожилась.
— Ты же сам как-то хвалил Покрасова, а теперь? — Она тряхнула головой. — Нет, я решительно тебя не понимаю. Может, ты и прав, но я тебя не понимаю.
Он встал с дивана, подошел к окну. Над бухтой повисла ночь. Море угомонилось, теперь оно дремало. Корабли у причала стояли недвижимо. Он глядел на темное море, а мысли его были о дочери. В канун отъезда они долго беседовали.
— Я не знаю, чем тебе не нравится Игорь, но человек он порядочный, — запальчиво говорила дочь. — А может, ты завидуешь ему? Он намного моложе тебя, а уже старший помощник. А там и до командирского мостика недалеко. — Она ехидно улыбнулась. — Но ты не волнуйся, он не станет тебя подсиживать. Он не торопится стать командиром корабля, он просто хочет у тебя перенять опыт, а уж потом... — Варя немного помолчала, заметив, что ее слова насторожили отца, это было видно по его напряженному лицу, сдвинутым к переносью бровям. — Признайся, папа, ты завидуешь ему, да?
— Перестань! — грубо оборвал ее отец. — Покрасов для меня не Игорь, как выразилась ты, а Игорь Борисович. И потом, ты же сама сказала, что у каждого своя судьба? У меня судьба тоже своя. Чему я могу завидовать? В его годы я был командиром боевой части, а он уже старпом. Ну и что? Тут, Варя, каждому свое. Я воевал, и думать о чинах мне было некогда. Словом, Покрасов тебе не пара.
— А это, извини, мое дело, — озорно блеснув глазами, возразила Варя.
Они долго молчали. Варя стояла у окна и задумчиво смотрела на море, над водой курился туман, чайки грустно кричали, пролетая над кораблями и судами. Ей было больно, что отец не понимает ее, но сказать ему об этом она не могла — пусть думает, что ее вовсе не волнуют его упреки и советы. Наконец она не выдержала молчания, сказала:
— Мы условились с Игорем, что после института я приеду на Север работать. Но прежде съездим к матери и заберем его дочь.
В душе отца похолодело.
— Значит, ты решила...
Варя не дала ему договорить.
— Да, папа, — сердито и даже зло молвила она. — Я твердо решила выйти за Игоря замуж. И пожалуйста, не пытайся отговорить меня. Я еще не знаю, как у нас сложится жизнь, но я люблю его. Тебе, видно, этого не понять. — И Варя, тихо прикрыв за собой дверь его кабинета, вышла в свою комнату.
Теперь Гаврилов был уверен, что Покрасов своего шанса не упустит. И все же не все еще потеряно, подумал он. Надо, чтобы жена поговорила с Варей.
Сергей Васильевич стоял у окна, пока не услышал всхлипывание жены. Обернулся. Лена сидела на краю дивана и, уронив голову на валик, тихо плакала. Он подумал о том, что ему надо уйти, оставить ее одну, тогда она успокоится. Он решительно встал. Лена подняла голову.
— На корабль? — тихо спросила она.
Он молча кивнул и стал надевать шинель. У порога остановился.
— Я поговорю с Покрасовым, — пообещал он. — Только не надо слез... — И, хлопнув дверью, вышел.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
— Ну, докладывайте, товарищ капитан Юрий Воронов, кажется, вас по батюшке Кузьмич? — в голосе генерала чувствуется ирония, но добродушие, которым дышало его лицо, было не скрыть. И от того, что начальник так запросто с ним беседует, даже шутит, капитану стало веселее. Он доволен и тем, что сделал, и не сомневается в том, что все остальное, которое ему надлежит сделать, получит самую высокую оценку генерала. И если генерал улыбается, даже шутит, значит, и он доволен следователем.
— Я начну с того, как он меня встретил, этот Фриц Герман, — Воронов собрался уже было рассказывать, но генерал прервал его:
— Как он вас встретил — потом, а сейчас говорите, что вам удалось выяснить. — В голосе Сергеева прозвучала суровость, и капитан понял, что надо прежде доложить суть дела, а уж потом переходить к эмоциям. — Что, Фриц Герман снова воды в рот набрал?
— На этот раз он не молчал.
Генерал насторожился:
— Да? Это уже что-то новое. И что же он вам поведал? Сказал, кому притащил целый мешок шпионских принадлежностей?
— Нет. Мне удалось заставить его говорить совершенно о другом.
— О чем же?
— У него жена знаете кто? Внучка одного из бывших абверовских генералов.
— Интересно, кто же этот генерал?
— Генерал Гюмель.
— Слышал о таком, — качнул головой Сергеев. — В свое время, если память не подводит, Гюмель был на службе у Канариса. Это он, Гюмель, вместе с начальником второго отдела абвера генералом Лахузеном организовал специальную группу «А», которая занималась подготовкой диверсий и в целом работой по разложению советского тыла. Хотя многие немецко-фашистские шпионы и диверсанты были схвачены и обезврежены, часть из них проникла на советскую территорию. Я это хорошо помню, потому что сам принимал участие в операциях. Так что если Фриц Герман откормыш Генриха Гюмеля, нам его не «раскусить», скорее он попытается бежать или покончить с собой.
— Пока молчит... — На слове «пока» Воронов сделал ударение.
Свою профессию следователя Воронов любил. В двадцать два года он стал лейтенантом и вел свой первый допрос нарушителя границы, а в двадцать семь лет Воронов был ранен. (Он участвовал в одной операции по задержанию агента иностранной разведки, было это ночью в море, и во время перестрелки пуля угодила в плечо. И все же у него хватило сил задержать врага, пока не подоспели наши товарищи.) И хотя с виду Воронов щуплый, сила в нем была, и слабостью характера он не страдал. Правда, поначалу у него бывали срывы, но генерал не распекал его, как мальчишку, а стремился повести дело так, чтобы Воронов сам увидел свой промах, сумел бы его исправить. «Вы не просто следователь, а инженер человеческой души, и каждое сердце, даже если оно чужое, должно вам открыться», — как-то сказал ему Сергеев. Воронов робко улыбнулся и, глядя на генерала, ответил: «Я больше полагаюсь на истину, а уж потом на чувства». У Воронова был брат Игнат, который служил на подводной лодке на Балтике. Нередко в своих письмах он рассказывал о себе. «Плавать под толщами сумеречных глубин, где рыщут акулы да киты, романтично, — однажды писал Игнат, — но стоит лодке опуститься на глубину ниже допустимой нормы, и глубины раздавят ее корпус, как яичную скорлупу. Так что и у нас, Юрко, свои трудности, хотя твою работу чекиста я ставлю выше своей штурманской профессии. Как старший брат, горжусь, что ты — чекист...»
«Надо бы заехать к нему на лодку, когда буду в отпуске, поздравить его с рождением сына», — подумал сейчас Воронов.
— Пока молчит, — угрюмо повторил генерал, и на его лице появилось суровое выражение. — Нас, однако, это не устраивает. Так...
Сергеев молча подошел к столу, сел. Какое-то время он о чем-то думал, потом неторопливо, но доверительно заговорил:
— Мы, Воронов, с тобой люди государственные, ты — капитан, я — генерал. Но и ты, и я, все мы служим одному общему делу — бережем нашу Родину от всяких врагов, а точнее, обезвреживаем тех, кто своими костлявыми руками-щупальцами тянется к нашим секретам, стремится выкрасть их. И тут, как говорится в народе, держи уши топориком да смотри зорче, по-соколиному. Врагу нет никакой пощады, это ты понимаешь. Но нам с тобой не поздоровится, если упустим лазутчика, если он окажется хитрее и умнее нас, если, наконец, мы не сможем разоблачить его, выведать то, ради чего его забросили в нашу страну. Может, говорю с тобой по-книжному, говорю прописные истины, но суть тебе ясна...
Капитан, слушая Сергеева, с хитрецой во взгляде серых глаз, улыбнулся, качнув головой, и это заставило генерала продолжить свою мысль:
— Чекист, как я понимаю, человек самого что ни есть высокого долга. Вот ты и старайся нести этот долг надежно, не вешай нос, если что-то не получается...
— Я не вешаю, товарищ генерал, — с обидой в голосе сказал Воронов.
— Вот говоришь, молчит агент, а ты сумей сделать так, чтобы он заговорил. Ведь крайне важно знать, кому он притащил полиэтиленовый мешок...
— Я постараюсь это сделать, — заверил генерала Воронов. — Вечером снова буду его допрашивать.
Но спустя час после этого разговора Фриц Герман покончил с собой. Ампула с ядом была спрятана у него в зубе. Когда майор Кошкин доложил об этом, Сергеев не сразу поверил. Чего-чего, а этого он никак не ожидал, и от доклада майора у него что-то в душе треснуло, и такая боль придавила грудь, что он встал, прошелся по кабинету. Сергеев знал, что Ковров воспримет эту новость недобро, наверняка упрекнет, что не уберегли агента, не узнали, к кому он шел на «свидание».
После обеда Сергеев вызвал к себе майора Кошкина.
— Садись... — бросил генерал.
Кошкин сразу понял, что начальник все еще сердит. Но майор, не один год прослуживший с Сергеевым, хорошо знал, что у того нет тупиков в деле, которое ему приходилось вести и во имя которого отдавал всего себя. Конечно, у него, как у каждого мыслящего человека, случались срывы, выявлялись недоработки, но это не удручало генерала, из каждого дела он умел извлекать пользу. По натуре он был прост, доступен, и вот это притягивало к нему людей.