— Ганса Вернера допросили?
— Да, мы это сделали с Вороновым, я только собирался вам доложить, — Кошкин поправил на носу свои светло-черные очки, улыбнулся, но эта его улыбка не вызвала у генерала особого энтузиазма. Он холодно спросил:
— Что именно?
Кошкин сообщил об агенте по кличке Старик. Этот матерый разведчик, по словам Ганса Вернера, завербовал его. У Старика, судя по тому, как он готовился к переходу морской границы, на Севере кто-то есть, возможно, из тех, с кем гестапо сотрудничало в годы минувшей войны.
— А ты молодец, Федор Герасимович, — похвалил майора генерал. У него созрела мысль: сейчас же, немедленно поговорить с Гансом Вернером. — Ты беседовал с ним по-немецки?
— Да. Он совсем «раскололся», боится за свою шкуру.
— Давай его сюда, не будем терять времени. Будешь переводить. И вот еще что, — воодушевляясь, продолжал генерал, — срочно выясни, нет ли в Центре каких-либо сведений о Старике. Если Старик вербовал Ганса Вернера, он должен опознать своего «учителя», не так ли?
— Этот вариант я и собирался вам предложить, — Кошкин, воспользовавшись тем, что генерал повеселел, спросил: — Не пора ли нам брать главбуха?
Сергеев ответил не сразу. Тяжело ступая по полу, он прошел к столу, переложил на нем какие-то бумаги, потом снова зашагал по кабинету.
— Пока брать его не будем, — наконец сказал генерал, нарушив тягостное и долгое молчание, от которого Кошкину стало не по себе. — Вот-вот Горбань уедет в столицу, а уж там есть кому за ним присмотреть. Он не тот, за кого себя выдает. Или вы станете возражать?
— Нет, — быстро согласился Кошкин. — Человек он не наш, потому и настаиваю на его аресте.
— Да, человек он не наш, — Сергеев сел в кресло. — Давайте сюда вашего подопечного...
Ганс Вернер вошел в кабинет робко, перекрестился, потом шагнул к столу, за которым сидел Сергеев. Поклонившись ему, он сказал что-то на немецком языке и сел на стул, на который ему показал майор. Генерал успел заметить, что «гость» настороженным, цепким взглядом обвел его кабинет, задержал глаза на большой карте Баренцева моря.
— Что он сказал? — спросил Сергеев у Кошкина.
— Он сказал: бог вам в помощь, господин русский генерал.
— Ишь ты, — усмехнулся Сергеев. — Ладно, садись, Федор Герасимович, будешь переводить.
Сергеев задавал Гансу Вернеру самые разные вопросы: где родился, в какой школе учился, кто были преподаватели, жив ли отец, мать, где они работают и есть ли у Ганса сестры и братья; почему после службы он пошел в рыбаки, а не на завод... Ганс отвечал охотно. Когда Сергеев спросил, женат ли, Вернер широко улыбнулся:
— Мой жена Марта родил девочку!
— Поздравляю, — генерал сдвинул брови.
— А убивать людей вы считаете честным трудом?
На лице Ганса появилась лукавая улыбка. Он заговорил быстро, Кошкин едва успевал переводить:
— В своей жизни я еще никого не убил и, надеюсь, никогда не буду стрелять в человека, даже если он советский коммунист. В моем понимании честно отрабатывать деньги, это доставить Фрица Германа на резиновой лодке к советскому берегу, потом вернуться на шхуну. И хотя эта затея сорвалась, меня совесть не угнетает: в советского моряка я не стрелял. Это стрелял Фриц Герман. Он умеет убивать. У него не сердце, а камень. Он говорил, что ненавидит русских, особенно коммунистов. Это они убили его отца в сорок втором году под Сталинградом. Отец лишь выполнял свою присягу на верность фюреру, говорил он, а они убили отца. Он ничего плохого на русской земле не делал, он лишь выполнял волю фюрера — убивал русских, убивал во имя великого рейха. Так говорил Фриц Герман, но я, Ганс Вернер, так не говорю. Мой отец тоже воевал против русских на Украине, но он русских не убивал, он служил в интендантских частях, вел заготовку скота для Германии, отправлял его в тыл...
— Ваш отец знает, кем вы стали? — генерал заметил, как под глазом у «гостя» дернулась тонкая жилка. Видно, этот вопрос пришелся ему не по душе.
Однако Вернер ответил, как понял Кошкин, правду.
— Нет, отец не знает, но, видимо, догадывался, кто мне выдал большие деньги. Перед выходом в море я пришел к отцу и сказал, что с моря могу и не вернуться. Он спросил: «Куда тебя посылают?» Я ответил: «Туда, где ты был в годы минувшей войны». Он грустно сказал: «Ганс, молю богом, не продай себя...»
Сергеев посмотрел ему в лицо.
— Ну, и как вы теперь?
— Вреда русским я не желаю...
— Если вы не желаете нам вреда, — не без лукавства спросил Сергеев, — то почему согласились идти к границе да еще переправлять на резиновой лодке матерого агента? Что-то концы не сходятся.
В глазах Ганса появился стальной блеск. Но тут же они стали строгими и какими-то грустными.
— Мне надо было чем-то жить... У меня выбора не было. Но я не стрелял в вашего моряка, хотя Фриц Герман и приказывал это делать, когда ваши люди стали высаживаться на шхуну. В своей жизни я никого не убил. Я не думал, что русские нас обнаружат, а радиоаппаратура попадет в ваши руки.
Сергеев долго молчал. Потом спросил:
— Скажите, почему Фриц Герман отравился? Когда его схватили наши люди, он не воспользовался ампулой с ядом, которую спрятал в зубе. А отравился после, когда ему никто не угрожал? Или это вышло случайно?
Ганс ответил тут же, словно заранее ждал этого вопроса.
— Нет, господин русский генерал, случайности в этом нет. Шеф ему сказал, что, если операция сорвется, пусть пеняет на себя. Ну, а операция сорвалась. Что ему оставалось делать? Он понял, что выхода у него нет. «Из меня они и слова не вытянули», — заявил Герман, когда вернулся с допроса. Потом он отравился. Что ж, туда ему и дорога, — добавил Ганс. — Он был агент по кличке Волк.
— А какая кличка у того, к кому он шел? — спросил генерал.
— Старик. Шеф говорил, что был такой агент, он погиб где-то в Венгрии во время перехода границы. Он считал его лучшим агентом и, как признался мне Фриц, дал эту кличку ему. Старик и меня завербовал... Но теперь я понял, что ошибался. Вы мне не верите? — Он так внимательно посмотрел на генерала, что тот смутился, отвел взгляд в сторону. Ему не хотелось говорить на эту тему, и вовсе не потому, что Ганс был человеком чужим ему по духу и образу мыслей; просто Сергеев настороженно относился к тем, кто на первом же допросе сразу начинал каяться в своих грехах. — Я говорю вам правду, — в горле у Ганса пересохло, потому голос его стал сиплым. Сергеев встал, налил ему в стакан воды и подал. Ганс с жадностью выпил и даже в знак благодарности улыбнулся.
Беседа продолжалась. Сергеев долго не решался задать ему один вопрос, но, подумав, решил все же это сделать.
— Скажите, вы ничего не слышали о Драконе?
Глаза у Ганса блеснули.
— Слышал. Это очень опытный агент. Его высоко ценит Старик, одно время они где-то были вместе, кажется, в Норвегии.
— Кто он, Дракон? — Сергеев ближе подошел к Гансу.
— Я точно не знаю, кто скрывается под этой кличкой, — решительно заявил Ганс Вернер, — но со слов Фрица Германа понял, что зовут его Гельмутом. В свое время и Старик хвастал, что у него есть у кого пожить, если ему удастся перейти границу. Кстати, — продолжал Ганс, — когда Гельмут собирался к вам, то есть переходить вашу границу, — поправился Вернер, — он взял с собой документы из архива немецкой разведки, которая в годы войны работала в одном из портовых городов Норвегии.
— Что за документы?
— Этого я не знаю, — Ганс провел ладонью по влажному лбу. — Я бы охотно сказал, но я не знаю. Даю вам слово, что не знаю.
— Ну хорошо, — согласился Сергеев и решил задать вопрос с другого конца, — тогда зачем он их взял?
— Если учесть, что это какие-то компрометирующие документы, то можно предположить: Дракон должен был кого-то заставить работать на него, припугнув старым прошлым. — Ганс потянулся к стакану, выпил несколько глотков воды. — Мне кажется, — продолжал он, — что человек, к которому шел Гельмут на связь, был когда-то в плену у немцев. Я тоже знаю, что в годы войны он плавал на советском боевом корабле, раненный, попал к немцам в плен. Тогда-то его и завербовали. Фамилия у него какая-то странная...
«Неужели Кречет?» — вдруг подумал Кошкин, с нетерпением ожидая, что скажет Ганс. Но он все еще вспоминал.
— Нет, не помню, — наконец, выдохнул он и рукавом черной, в клетку, рубашки вытер на усталом лице капли пота.
— Кречет? — подсказал ему генерал.
Ганс через силу улыбнулся.
— Да, вроде это имя. Впрочем, я не уверен, так ли это...
— А фамилию Горбань вы случайно не слышали там у себя? — вновь спросил генерал.
— Вы извините, но я не помню, — Ганс неловко качнул головой, будто шею ему тер воротник рубашки. — Покажите мне лучше фото, и я скажу, Старик это или нет. На людей у меня хорошая память, а вот на имена — плохая. И вообще я сейчас очень взволнован, вы даже представить себе не можете, как я переживаю... Нет, не за себя, — добавил он. — Боюсь за свою семью, дочь, как она там, малышка? А у вас, господин генерал, есть дети?
Сергеев поморщился.
— Должен вам пояснить, Ганс Вернер, что здесь я задаю вопросы, а вы обязаны отвечать, — сухо и строго сказал он. И снова генерал вернулся к разговору о Старике. — С какой целью он заброшен к нам?
Лицо Ганса закаменело. Видимо, этого он не знал и потому переживал. Генерал догадался и перевел разговор на другую тему. Он спросил, был ли Ганс Вернер когда-либо в Советском Союзе?
— Нет, не был, но о вас нам много рассказывали в разведшколе, где нас обучали.
— Что же вам рассказывали? Это даже интересно! — генерал заулыбался.
— Шеф говорил, что вы лично допрашивали Пауэрса, он предупреждал, что если мы попадем в руки чекистов, с нас сдерут шкуру, будут пытать электрическим током, бить до тех пор, пока мы не подохнем.
— Вы этому поверили?
— Если бы я поверил, живым вам не дался бы.
Потом разговор зашел о шхуне, на которой оба нарушителя были доставлены в район Каменных братьев. Прежде всего Сергееву хотелось выяснить, знал ли капитан шхуны, кто они такие.