«Чего это он так о старпоме? — недоуменно пожал плечами старший лейтенант. — Видно, рассердился на ветерана за то, что тот жил в его каюте». Скорее из сочувствия ветерану, а не из желания ублажить его, сказал:
— Должность у старпома хлопотливая. То одно, то другое. А командир наш строгий, у него не разгуляешься...
— Я это заметил, — с досадой ответил ветеран. — Да, а как вам моя беседа с экипажем? Не бахвалился я, когда рассказывал о боях?
Озеров возразил:
— Что вы, Борис Петрович! Ваша беседа всем пришлась по душе, и матросам, и офицерам. О себе скажу. Я слушал вас как человека, пришедшего с поля боя. Да, да, именно так оно и было. Если признаться, то я очень завидую старпому Покрасову — его отец героически воевал на Севере, сыну есть о чем рассказать ребятам. А мой отец войну не захватил.
— Он у вас кто?
— Пчеловод. В колхозе разводит пчел. Самая мирная профессия. А я пожелал служить на морской границе. С трудом мне удалось осуществить свою мечту. Теперь не жалею.
В глубине его голубых глаз светилась, как зарница, радость, и ветеран невольно вспомнил тот день, когда сам впервые ступил на палубу корабля. Ему казалось тогда, что море смеялось. А потом — бои, кровь, раны...
— Море, оно обжечь завсегда может... — грустно молвил ветеран, упрямо сдвинул брови. — И меня оно обожгло... Ну, да теперь все это пережито. А вот эти два дня, что провел на вашем корабле, никогда не забуду.
— У нас на корабле дружная семья, один за всех, все за одного — по такому принципу живем и охраняем границу, — сказал штурман.
Ветеран стоял у борта и задумчиво смотрел на море — серо-зеленое, с барашками курчавых волн. Волны шумели, а ему казалось, что это голос Покрасова, доносившийся откуда-то издалека: «Подлость, Борис Петрович, не оправдаешь никаким количеством благородных поступков, — у нее нет морали, нет своего лица, а есть маска».
— Я приглашаю вас на ют, там уже собрались моряки, — сказал Озеров.
— Да, нам пора...
Его провожали после подъема флага. Моряки выстроились на верхней палубе. Дежурный по кораблю отдал замполиту капитану 3-го ранга Лаврову рапорт — командир в это время находился в штабе бригады. Лавров заговорил неторопливо, торжественно-напевным голосом:
— Товарищи, у нас в гостях побывал ветеран Краснознаменного Северного флота капитан-лейтенант запаса, ныне директор крупного завода в Свердловске Борис Петрович Кольцов. В годы войны он смело и мужественно сражался с врагом, трижды был ранен... — замполит передохнул, посмотрел на стоявшего рядом с ним ветерана, потом перевел взгляд на старпома Покрасова, стоявшего рядом с дежурным по кораблю штурманом Озеровым. — Позвольте мне от всего экипажа корабля, от себя лично поблагодарить Бориса Петровича за все, что сделал он во имя нашей Родины. Его раны, товарищи, это зарубка в нашей памяти...
Ветеран задумался о чем-то далеком и тревожном, отчего лицо его стало похожим на серый базальт. Быть может, он вспомнил войну? А когда замполит Лавров предоставил ему слово, он резко поднял голову, смотрел на моряков, застывших в строю, а перед глазами плыл розовый, как утренний рассвет, туман. Наконец глухо, с трепетным волнением заговорил:
— Товарищи, дорогие воины, сыны, воевал я не ради славы. Нет, не ради славы. — Ветеран впился острым взглядом в серо-белое лицо Покрасова и, словно уязвленный его невозмутимым равнодушием, перевел свой взгляд на торжественно-сияющее лицо замполита. — После войны я снял флотскую форму, но все эти годы море живет во мне. У вас, друзья мои, на корабле служат добрые люди, долг для них, как я понял, превыше всего. Спасибо за то, что вы помните нас, ветеранов. Спасибо!
Борис Петрович поклонился кормовому флагу и торопливо сошел по трапу на берег. Здесь его уже ждала черная «Волга» комбрига. Капитан 1-го ранга Зерцалов поздоровался с ним, пригласил в машину. Был он весел, сыпал шутками.
— Ну, как вам «Ястреб»? — спросил он, озорно поблескивая глазами.
— Будто в родной семье побывал, — грустно отозвался ветеран. — Моряки как на подбор. Командир хотя и строгий, но душевность в нем есть. — Он умолк, не смея поднять на комбрига глаза.
— А старпом Покрасов? — спросил Зерцалов.
— Игорь Борисович? — переспросил ветеран, оживившись. — Ничего! В нем сидит крепкий корень. Только жаль мне его, вот что. Жена умерла, осталась дочь, мать сердечница.
— Я вам, Борис Петрович, один секрет открою, — вкрадчиво заговорил комбриг. — У капитана первого ранга Гаврилова есть дочь Варя, так Покрасов влюбился в нее по самые уши, а Сергей Васильевич очень переживает.
— Почему?
— Покрасов старше Вари...
— Это хорошо, не будет бегать к другим женщинам, — улыбнулся ветеран.
— Скоро Варя вернется из Москвы, где учится, и они поженятся, — добавил Зерцалов.
«Ну что ж, — весело подумал Борис Петрович, — тогда цепь море-семья-корабль замкнулась. А я в этой цепи как оборванное звено...» На его душе стало тоскливо. Ветеран ехал через Москву, и комбриг попросил его передать привет адмиралу, просьбу которого — побывать ветерану на «Ястребе» — он выполнил. Зерцалов говорил еще что-то о корабле, о том, что предстоят учения и, видимо, старпом Покрасов скоро будет назначен командиром корабля, но ничего этого ветеран не слышал. Мысленно он перенесся в годы войны, будто наяву услышал рев пикирующих бомбардировщиков, взрыв торпеды, корабль, объятый пламенем, стал медленно погружаться в воду... Это было похоже на кошмарный сон. Но это был не сон. Явь, выплеснувшаяся из глубины его истерзанной души, вдруг остудила его, завертела.
«Волга» бежала вдоль берега. Старпом Покрасов стоял на юте и задумчиво глядел ей вслед. Со всеми Борис Петрович прощался за руку и говорил одну и ту же фразу: «Желаю вам всего доброго». Потом он подошел к нему и, щуря свои карие, с грустинкой, глаза, сказал: «И тебе, Игорь, я желаю всего доброго; береги мать, а будешь дома, в отпуске, принеси ей тюльпаны, она будет очень рада. Все женщины любят тюльпаны, и она тоже». Когда ветеран говорил это, в его глазах, как прежде, в море, не было ни веселости, ни задора, казалось, что его что-то мучит, а что, сказать старпому он так и не решился. Покрасов в ту минуту сдержанно отозвался: «Благодарю вас, Борис Петрович, за добрые слова, а тюльпанов матери я обязательно нарву в степи. Поеду весной в отпуск и нарву». Теперь же он вдруг подумал — а почему именно тюльпаны? Ведь он может принести ей букет гвоздик или роз...
Покрасов осмотрел кубрики и каюты, обошел боевые посты, на ходу делая замечания морякам, а когда поднялся на палубу и на полубаке обнаружил куски ветоши, строго отчитал дежурного.
— Плохо делали приборку, — жестко сказал старпом. — Или вы полагаете, что за этим вам следить необязательно? — усмехнулся Покрасов. — Если бы все это увидел ветеран, которого только проводили, мне было бы стыдно за корабль.
— На меня он не произвел впечатления мужественного человека, — признался Абрамов.
— Почему?
— Увидел море и раскис, — ответил капитан-лейтенант. — Когда на мостике он беседовал с вами, у него на глазах блестели слезы.
— Я что-то этого не заметил, — задумчиво отозвался Покрасов. — Ладно, наводите на полубаке порядок, и чтоб к приходу командира везде был блеск.
Покрасов вошел в свою каюту и устало опустился в кресло. Он старался думать о служебных делах, а мысли почему-то вязко и настойчиво возвращали его к ветерану. Вот он стоит на ходовом мостике, глядит на море; глаза влажные, на реснице даже слеза повисла. Видно, прав Абрамов, Борис Петрович раскис при встрече с морем. Конечно, таких слез не стыдятся, и все же... Впрочем, ветерана можно понять — столько лет не был в этих краях, где воевал. «Да, война, — пришли ему на память слова Бориса Петровича, — разбросала, разметала людей по всему свету. Отца разделила с сыном, дочь с матерью, кровь, слезы».
Покрасов очнулся от раздумий. Только сейчас на своем столе он увидел письмо. На белом конверте написано: «Тов. Покрасову. Лично». Внезапная догадка осенила его — это же написал ветеран! Он ведь говорил, что собирается написать письмо... Покрасов осторожно разорвал конверт и стал читать.
«Игорек, дорогой мой человек, я рад, что увидел тебя. До слез был рад. Теперь я знаю, что ты вырос настоящим человеком. Ты прости, Игорек, что после войны я не вернулся домой, нашел себе другую семью и все эти годы я жил далеко от тебя.
Я не хочу быть в твоих глазах подлецом и потому скажу честно: я приезжал в родное село. Сосед, которого встретил на вокзале, сказал мне, что твоя мама, а моя жена, вышла замуж за фельдшера Покрасова, меня давно забыла. Я узнал, что ты носишь его, а не мою фамилию. Я так был потрясен, что едва хватило сил сесть на поезд... Все эти годы я следил за тобой, думал о тебе, но, признаюсь честно, не хватило мужества раньше повидать тебя, еще когда ты учился в военно-морском училище в Ленинграде. А теперь вот приехал на флот... У меня в Москве есть адмирал, бывший мой сослуживец, он-то и помог побывать на вашем корабле.
Я написал тебе всю правду. Прости, Игорь. Если пожелаешь приехать ко мне, будешь желанным гостем. Живу я в Свердловске, там и работаю директором завода. Только не забудь — я не Покрасов, а Кольцов Борис Петрович. В том, что случилось, не вини мать: на ее долю тоже выпала горькая судьба. Пусть все будет так, как есть. Твой отец».
У Покрасова все замельтешило, поплыло перед глазами. «Твой отец»... Сколько лет искал он отца, думал, что погиб он на войне. Но отец жив! Он вдруг так неожиданно и просто ворвался в его жизнь, все в нем перевернул.
Покрасов плечом толкнул дверь каюты. На палубе ветер освежил лицо, стало легче на душе. Он и не заметил, как к нему подошел командир.
— Я так жалею, что не смог проводить ветерана, — сказал он и, не дождавшись ответа, добавил: — На рассвете уходим в дозор. Прошу начать подготовку. Я снова ухожу в штаб, вы тут распорядитесь...
Гаврилов заметил, что у старпома серое, землистое лицо, оно почему-то в розовых пятнах, а в глазах глухая печаль.