не мыслящие себя без нее даже на гражданке, или ярые националисты. И Ален Шейно был как раз из последних. Что же все-таки ему здесь нужно? Изящным жестом левой руки он коснулся визора, переключая режим. Флёр подумала, что за такие длинные пальцы любой пианист удавился бы. Но Шейно предпочитал гитару. Его выразительные серые глаза смотрели открыто, но слишком напряженно. «Свет дневной! Он же почти не видит!». Опыт дружбы с незрячим человеком не пропьешь. Взгляд Шейно говорил о том, что рассмотреть людей и предметы, даже с подсветкой визора, стоит ему немалого труда, но Флёр он явно видел. Правой рукой он опирался на крепкую добротную трость. Было видно, что опора не временная, и с этой тростью он ходит уже много лет. «А ведь на сцене даже не скажешь, что с ним что-то не в порядке». Флёр подбирала слова для вежливого приветствия, но Ален заговорил первым.
– Здравствуйте, госпожа Андриотти!
– Добрый вечер, – не слишком уверенно ответила она.
– Извините, если явился без предупреждения…
– Как вы вообще узнали, где я живу, мсье Шейно?
– Я навел справки.
– Вы за мной следили?
Флёр сжалась. Про Алена Шейно говорили, что заскоков у него куча, и размером эта куча примерно со звездолет. Хотя про кого из рок-звезд такого не говорят? Ален как раз не эпатировал публику скандальными выходками, держался подчеркнуто вежливо, делая ставку на стиль и элегантность. Ну и, конечно, на прекрасные вокальные данные и красивые мелодии. Почитатели его таланта, остроумия и обаяния бегали за ним толпами, но Ален не драл нос и старался для всех найти доброе слово и пару минут, чтобы черкнуть автограф. Ему признавались в любви, посвящали ему стихи, рисовали его портреты. Самые удачные он показывал всем и не скупился на благодарность. После концертов вся группа, радостно хохоча «Эй, полегче, задушите!», обнималась с поклонниками и позировала для памятных снимков. У Алена было какое-то сумасшедшее количество знакомых везде, где только можно и нельзя, но мало кто знал о его друзьях вне группы. Иногда пробегали полуслухи-полусплетни о его романах с кем-то. Его обаянию сдавались и девушки, и парни, но он мастерски уходил от ответа на любой вопрос о личной жизни, говоря, что вся его любовь – это творчество. Он жил своими песнями от альбома до альбома. Словом, увлеченный человек, каких в музыке хватает. Но было одно обстоятельство, которое сильно пугало Флёр. Ален был внуком офицера Космофлота, погибшего в бою с терранами, и негласно считался рупором самого радикального крыла сомбрийских националистов. Флёр не была уверена, что сейчас, после маринесской бойни, ей не припомнят ее терранское происхождение. А Габриэль не было рядом.
Однако рок-звезда смутилась и хлопнула себя по лбу:
– Лихорадка нордиканская! Простите, я вообще не думал, как это выглядит со стороны! Я был увлечен только песней, думал только о ней и вашей партии в ней и несся как бешеный, чтобы поскорее обсудить ее с вами.
– Моей… что?
– Я расскажу! – в глазах Алена загорелся безумный блеск, который Флёр привыкла видеть у людей, фанатично преданных своему делу. Такие умрут, если прямо сейчас не расскажут, что им только что пришло в голову.
– М-может… эээ… зайдете? А то вечер уже. Прогноз обещает похолодание, а на улице и так уже промозгло. Не хотелось бы вас морозить. Да и себя тоже.
Ален прошел в прихожую, тяжело опираясь на трость. Присел на низенькую тумбочку, служившую табуретом. Ногу он не сгибал вообще, и разуться стоило бы ему больших усилий. Флёр спохватилась:
– Ой, у меня же есть стул повыше, может быть, так удобнее?
– Если вас не затруднит, – Ален грустно вздохнул. – Сегодня влажно, и мой барометр сразу же дал о себе знать, – он кивнул на свою ногу.
– Конечно, не затруднит! – Флёр быстро метнулась в гостиную, принесла стул и подставила руку, чтобы гость мог пересесть. – Если нужно, я могу что-нибудь поискать в аптечке. Моя будущая супруга – врач, я не во всех ее закромах разбираюсь, но базовое она мне показывала.
– Нет необходимости, – Ален поднялся. – Это хроническое. Угораздило же родиться с непереносимостью вакцины от болотной лихорадки и подцепить именно ее. Спасибо, что вообще жив остался. Впрочем, к черту терранскому жалобы на здоровье. Говорю официально: я приехал предложить вам совместный проект. Видите ли… я хочу включить в свой альбом песню о подвиге сомбрийского космофлота. И о людях, которым есть, чем дорожить. И эту песню я написал буквально вчера. Я вам дам посмотреть текст и послушать предварительную мелодию. Я хочу дуэта, и мне нужен голос оперной певицы. Ваш голос. Я не знаю, почему вы покинули Терру и оказались здесь, – Флёр замерла, – но знаю, что Терра проморгала удивительный бриллиант. Выбросила, приняв за стекляшку. Окажите честь, сделайте так, чтобы бриллиант вашего голоса засиял в оправе сомбрийского патриотизма. Поймите меня правильно, я не хочу превращать искусство в дешевую пропаганду. Я хочу сделать хоть что-то для своей… нашей нации, подарить ей песню, которая станет данью уважения к подвигу погибших сомбрийских солдат, которой можно будет подпевать с гордо поднятой головой.
Его глаза горели, голос немного дрожал. Да, это был пламенный сомбрийский патриот… и все же Флёр чувствовала, что здесь ей опасаться нечего. Он знает о ее происхождении, и его это не смущает. А впрочем… к черту. Она сомбрийка. Ее собственный голос немного дрогнул, когда она ответила:
– Почту за честь, мсье Шейно… может быть, я буду звать вас просто Ален?
Он улыбнулся открыто и ясно.
– Я только что хотел сказать вам – зовите меня Ален. И, кстати, розовые букеты с карточкой и буквой «А» были от меня. Мне нравится ваш голос, я давно мечтал спеть с вами дуэтом, хотя сферы интересов у нас несколько разнятся, но искусство – это такой калейдоскоп, оно делает возможным все. Так что сегодня я набрался наглости и пришел просить.
Флёр рассмеялась:
– Знаете, Ален, не все исполнители классики – высоколобые эстеты, которым все, что младше тысячи лет – не музыка. «Этуаль Верт» мне, между прочим, нравится, хотя я не очень многое слышала. Другой вопрос, что у меня совсем нет опыта работы с рок-группой, это ведь не совсем то, что с оркестром…
После третьей чашки маринесского чая они окончательно стали «Ален» и «Флёр» и живо обсуждали, как сделать симфоническую обработку рок-композиции. Текст песни Флёр очень понравился. Мощный, но напрочь лишенный претенциозности, свойственной иным патриотическим песням. В паре мест Флёр внесла поправки, сказав, что не сможет адекватно это спеть, и Ален отчаянно заизвинялся. Он вообще оказался отличным парнем, с рафинированным чувством юмора и заразительным смехом. И когда он предложил прямо сейчас попробовать спеть то, что получается – «Я с ума сойду, если не услышу, как это звучит!» – Флёр охотно согласилась. Она прекрасно знала такой тип людей – бешеные творцы, одержимые тем, что они создают.
Финал дуэта застала вернувшаяся домой Габриэль. Причем вошла она как раз на самой высокой ноте.
– Слава солнцу, дома нет хрусталя, – усмехнулась она.
– Что? – одновременно спросили Флёр и Ален, с трудом осознавая, на каком они свете – песня захватила обоих.
– Ну как… я где-то читала, что от особо высоких нот бьется хрусталь. Кстати, любовь моя, это правда вообще?
Тут она хлопнула себя по лбу. В точности как недавно Ален.
– Простите, я далеко не всегда такая хамка, которая не здоровается. Просто на ногах от усталости не стою. И вообще, я точно не сплю? А то у меня… то есть, теперь у нас с Флёр дома не каждый день дают концерт рок-звезды… правду сказать, вообще не дают, вы первый. Я знаю, что вы – Ален, а я – Габриэль.
Она обменялась с Шейно энергичным рукопожатием.
– Я вас, кажется, где-то видел, – задумчиво произнес Ален.
– Знать бы, где, – не менее задумчиво произнесла Габриэль. – Я тот еще ходок по рок-концертам. То есть, не поймите превратно, мне нравятся ваши песни, но в последний раз я была на вашем концерте два года назад, у нас как раз выпуск из Академии с летними карнавалами совпал. Но запомнить меня тогда вы точно не могли физически. Там была такая толпа!
– Выпуск? – Ален был явно ошарашен. Со своей ранней сединой Габриэль смотрелась старше. Впрочем, на взгляд Флёр, ее это ничуть не портило.
– Мне двадцать пять, – улыбнулась Габи. – Кстати, а что это вы пели? Мне очень понравились последние строки. Про «тех, что незримо стоят на страже»…
– Ален пришел просить меня спеть дуэтом… – начала было Флёр, но Шейно вклинился сам и рассказал, чему посвящена песня.
Габриэль медленно вдохнула. Еще медленнее выдохнула.
– С-слушайте… это замечательно. Только… можно я попрошу вас об одолжении? Я принесу из кабинета большой лист бумаги, вы ведь на нем распишетесь? Понимаете, одна моя подруга– большая фанатка вашего творчества с подачи своего однокурсника. Ребята – курсанты Академии Космофлота. Они на ваш последний концерт не попали, там у нас все строго. Переживали ужасно. Вы ведь напишете ей на этом листе какое-нибудь доброе пожелание, ладно? А то я не представляю, что будет, если Эжени узнает, что у нас был сам Ален Шейно, а мы у него автограф не взяли!
И она быстро метнулась в кабинет.
– Твоей избраннице не понравилось? – обеспокоенно спросил Ален. – Или… я что-то сделал не так?
Флёр долго смотрела на него.
– Габриэль – старший медик на «Сирокко». Это они разоблачили терранскую диверсию.
Ален практически не изменился в лице, только зрачки его глаз сильно расширились.
– То есть, эти парни… О, проклятье! Я… я же ничего не знал, не мог.
Флёр успокаивающе тронула его за руку:
– Конечно, вы не могли предугадать, да и совпадение одно на миллион – я ведь стараюсь не афишировать свою личную жизнь, откуда вам было знать, с кем именно я встречаюсь. Знаете, я думаю, что Габриэль песня понравилась и даже очень, просто вы же понимаете – для нее это очень личное, а она не любит показывать свои чувства. Думаю, чуть позже она обязательно все оценит по достоинству.