Два дня Жюль просто отдыхал – как раз настали выходные. Потом взял из бара Джоанны ту самую бутылку абрикосового бренди из Старых Колоний, которую подарила ему Габриэль, и отправился к доктору права Эмилио Агилере.
Старый леханец принял его в гостиной. Непринужденно устроившись в кресле, в своем обычном белом костюме, оттенявшем его все еще черные волосы с редкой сединой и смуглую кожу, он был неимоверно похож на типичного дона, как их показывают в кино. Но, по иронии судьбы, мало кто так ненавидел донов, как Агилера. Увидев бутылку в руках Жюля, он удивленно поднял бровь:
– Что это за выпивка? Нет, поверьте, мой друг, я не намекаю, что вы хотите меня отравить, просто не представляю, откуда могла бы быть такая экзотика. А в экзотике я толк знаю.
– Дочь из Старых Колоний привезла, – ответил Жюль, наполняя бокалы. – Планета, кажется, называется Эним. По описаниям дочери – настоящий тропический рай, теплее Азуры.
– Ого! В ту сторону я не забирался дальше станции «Валькирия». Что-то там о Старых Колониях говорили, но даже названия планет не помню. Но все же – что такое произошло, что вы пришли соблазнять старого крючкотвора инопланетными чудесами? Подозреваю, что, раз вы идете ко мне, а не к Алеку Враноффски – который, между прочим, мой лучший ученик – значит, дело совсем дрянь.
Жюль долго молчал. Наконец он очень медленно проговорил:
– Мне нужно, чтобы мою жену – пожалуй, лучше уже сказать «бывшую жену» – и старших дочерей ничто со мной не связывало. В то же время я хочу оставить им право пользоваться домом.
Агилера присвистнул.
– Официальное расторжение родства? Это серьезно. Я занимался этим всего один раз, да и то… на бывшей родине. Причем это был мой родной и единственный сын. Он оговорил меня перед леханскими донами ради выгоды, которая, насколько я слышал, вышла ему боком. Как отец отца я могу вас понять. Но сразу должен предупредить – выйдет недешево, и это мягко сказано. Придется посуетиться. Поднимать на уши свидетелей, заставлять говорить кого надо и молчать кого не надо. Я обеспечу благополучный исход, но даже вам он обойдется неприлично дорого. Поверьте леханцу, хоть и бывшему, я знаю, какие суммы считаются неприличными.
– Ничего, – твердо сказал Жюль. – Мне самому не так уж много надо. Это, увы, всего лишь закрепление давно свершившегося факта.
Эмилио тяжело вздохнул.
– Теперь я понимаю, почему вы пришли именно ко мне. Оформить развод – дело нехитрое, тут бы Алек справился без проблем. Родство – другое дело. Я так понимаю, до поры до времени вы не ворошили это болото палкой и щадили их.
– Вы все сказали за меня, – криво усмехнулся Жюль. – И к Алеку я не пошел в том числе потому, что он дружен с моей младшей дочерью. Такие дела лучше доверить человеку, которого они никак не затрагивают лично.
– Ага, – в глазах леханца загорелся азартный огонек. Даже неприятные дела были для него прежде всего хитрой головоломкой, а решать головоломки он любил. – Теперь все складывается. Старший у Алека вроде как в Космофлоте служит, ваша младшенькая, я так понимаю, вместе с ним?
– По вам плачет следственный отдел нацгвардии! – усмехнулся Жюль. – Именно так. И поэтому я бы не хотел впутывать Враноффски в разгребание моих ошибок.
– Э, нет, нет, нет! – Эмилио даже отодвинулся, словно его прямо сейчас собирались утащить в этот следственный отдел. – Ловить преступников – не моя стезя. Лучше буду защищать интересы тех, кто от них пострадал, и тех, у кого возникли деликатные проблемы. Ари, значит… Я его знаю с детства. Он сильно изменился, поступив в Академию. Только не помню, насколько большая у них разница в возрасте с вашей младшей дочкой.
– Ровесники они. Ари старше на пару месяцев.
– Понятно. Да, Алека лучше действительно не впутывать в это дело, впрочем, он и сам не захочет ничего о нем знать ровно до того момента, пока оно не завершится. Все же мой лучший ученик. Уж кого-кого, а его не упрекнешь в отсутствии здравомыслия и умения делать правильные выводы… Да, прошу сразу меня простить – я буду расспрашивать. Много. Мне нужны подробности по делу и, увы, даже довольно грязные, о которых вы бы и не хотели вспоминать. Задачка-то нетривиальная. Особенно учитывая ваше воистину титаническое терпение все эти годы.
– Разумеется, я готов ответить, – кивнул Жюль, наливая себе и Агилере еще бренди. – Раз уж пришла пора все это вскрывать.
– Ну что ж. В общих чертах, друг мой, как вы дошли до такого решения? Вижу, вам не наплевать на дочерей. Человек, которому наплевать, выглядит и говорит иначе.
– Я все-таки люблю свою семью, – бесцветным голосом произнес Жюль. – Или любил когда-то, так, пожалуй, будет вернее. И в том, что получилось, есть и моя ответственность, поэтому я не могу все бросить и сказать, что я здесь ни при чем. Но семьи у меня больше нет. Ирэн недолюбливает младшую дочь, старшие ее откровенно травят. Недавно произошел эпизод, который закончился вмешательством нацгвардии. У меня есть запись с камеры видеонаблюдения. Я хочу отдать Ирэн и старшим дочерям то, что им причитается, и больше не иметь с ними дел. Все равно я как человек в этом доме не нужен.
Он говорил и сам удивлялся своему спокойному голосу. Словно рассказывал о ком-то другом. А ведь опасался не совладать с собой, когда шел к Агилере. Может быть, просто сам еще не осознал, что происходит. Все-таки сейчас он вычеркивал из жизни больше тридцати лет.
– Дела-делишки… – Агилера смотрел сочувственно. – Увы, так оно и бывает в семьях вечно занятых большими делами людей. Не вы первый, Жюль, и, как ни прискорбно, не вы последний. Пока существует человеческое общество. Я могу посмотреть на ту запись? Если она у вас с собой.
– Да, конечно, я собрал все материалы, которые относятся к делу. Если вы сочтете, что нужно что-то еще, донесу.
Жюль включил файл с записью бесчинств Аньес на квартире Габриэль, передал комм Агилере и отвернулся. Жаль, уши не заткнешь.
– Свет дневной… Флёр? – в голосе Агилеры звучало явное узнавание.
– Она супруга моей дочери.
– Преклоняюсь перед чувством прекрасного вашей младшенькой. В госпожу Андриотти влюблена половина ценителей оперы. Я и сам ей слал букеты с комплиментами, впрочем, я влюблен в ее голос абсолютно платонически. И та же половина убить была готова, чтобы приоткрыть тайну имени ее избранника или избранницы, но девочка держала все в секрете, и я могу понять, почему.
Запись кончилась. Агилера деловито кивнул:
– Будет неплохим аргументом. Но надо будет доказать факт планомерной травли. Было ли что-то еще со стороны матери и сестер? Раньше.
Жюль в который раз тяжело вздохнул.
– Было.
И он стал рассказывать. Про разбитый комм Габриэль, про переезд в комнату прислуги и мерзкое поведение старших дочерей, про драку Габриэль с матерью, про угрозы Ирэн отправить Габриэль в тюрьму, про отвратительную сцену дома после того, как Аньес явилась к Габриэль… С каждым эпизодом он словно глубже закапывал погребальную капсулу своей семейной жизни. Только вот вряд ли из нее вырастет дерево… Но странное спокойствие не оставляло его. Как будто теперь все встало на свои места. Как будто только сейчас он набрался смелости признать очевидное и сделать то, что давно должен был сделать. «Прости, Карин. Я опоздал на много лет. Но хотя бы что-то я еще могу».
Жюль уехал от Агилеры поздно вечером. В голове шумело от бренди – Габи была права, это очень коварный напиток, хотя Агилеру, похоже, не пробрало – но скорее даже от всего, что произошло сегодня. Не каждый день сжигаешь все мосты. Жюль составил список вещей, за которыми надо будет заехать, когда никого не будет дома. А лучше переслать список Рамоне, пусть все приготовит и передаст его курьеру. Появляться там еще хоть раз Жюль не хотел.
Джоанна ждала его с ужином из ближайшего кафе. Жюль извинился и сказал, что хочет побыть один. Здесь у него уже появился собственный кабинет, где он иногда работал. Но сейчас никакие деловые вопросы не шли в голову. Жюль включил электронную фоторамку со старыми снимками дочерей. Всех трех. На детских фотографиях – Аньес тринадцать лет, Виржини десять, Габриэль семь – они сидели в обнимку и смеялись. Жюль почувствовал, что плачет.
18.
30 декабря 3049 года
Рафаэля Нуарэ, конечно, предупреждали, что заново адаптироваться к жизни будет сложно. Но первая опасность встретила его сразу же за воротами госпиталя. Она имела вид Эрика, который чуть не задушил брата в объятиях.
– Полегче, кадет! – с напускной строгостью прикрикнул Рафаэль. – Не испытываю никакого желания загреметь обратно!
– Прости, – Эрик виновато опустил глаза. – Я сделал больно?
– Да нет, – улыбнулся Рафаэль. – Но ты уже не маленький мальчик, а я еще не вполне восстановил форму. Ты меня чуть не уронил.
– Ох, прости, пожалуйста, больше не буду. Просто так здорово видеть тебя на ногах и без всего этого… А то я, когда тебя навещал, из-за всех этих трубок подойти боялся. Да и потом тоже, ведь такая реабилитация…
– Ладно тебе, – Рафаэль потрепал брата по макушке. – Я все-таки не хрустальная ваза. Поехали домой.
День рождения Нуарэ не собирался как-то особо праздновать – во-первых, еще не до конца свыкся с мыслью, что жив, во-вторых, пока что быстро уставал. Родные и экипаж его поздравили – и ладно. Но Эрик решительно заявил, что берет дело в свои руки, и забронировал столик в «Синем быке», благо тот был недалеко. Только увидев меню, Нуарэ понял, как соскучился по нормальной еде. Он был неприхотлив, как любой военный, да и кормили в госпитале прекрасно, но многие недели научно рассчитанного сбалансированного диетического питания достали даже его. Сидя в удобном кресле, он поглощал стейк, запивал его вином, которое ему наконец-то разрешили, и был практически счастлив. Если бы еще Эрик немного умерил восторги по поводу его героизма… Впрочем, что с него взять – всей истории он не знает. Да, если на то пошло, Рафаэль и сам помнил немного.
– Что ты, что Снайпер, – надулся Эрик, когда Рафаэль сказал ему об этом. – Ну с ним-то понятно, а ты…