– Твоему оптимизму можно позавидовать, – усмехнулась в трубку Ольга. – Так записывать тебя на консультацию или еще подумаешь?
– Чего тут думать, – отмахнулся он. – Записывай, конечно.
– Когда тебе удобно?
– Да хоть сейчас.
– Размечтался… Ладно, по блату сделаю тебе на завтра, на десять тридцать. Записывай адрес.
Она подробно объяснила ему, где находится больница и как найти кабинет, в котором Александр Иннокентьевич Бороданков принимает для консультаций. Все, подумала она, попался. Никуда теперь не денется. В те четыре дня она так выложилась и в постели, и вне ее, что два дня без встреч с Ольгой показались Оборину мучительными и горько-безрадостными. Уж что-что, а превращать жизнь мужчины в сверкающий радостный праздник Ольга Решина умела как никто.
За четыре дня ей не удалось выяснить, знает ли он, где Тамара. Он ни разу не упомянул ее, на какие бы темы Ольга ни затевала разговор – о старых ли друзьях, об ошибках юности, о первой студенческой влюбленности, о легкомыслии, из-за которого можно запросто вляпаться в какой-нибудь криминал. Даже об автомобилях, которые не следует заводить, если не можешь обеспечить их сохранность. Один раз она, уже полностью отчаявшись, очень осторожно завела разговор о переводчиках. Но Юрий молчал, словно никогда и не знал такую переводчицу Тамару Коченову, с которой из-за ее легкомыслия случилась беда и с которой его связывал давний юношеско-студенческий роман. Но он не мог ее не знать. Ведь он забрал ее машину и поставил в свой гараж.
Если бы Ольге удалось точно установить, что Оборин не знает ровным счетом ничего, что Тамара прожила у него три-четыре дня, ничего не объясняя или сославшись на ссору с любовником, и уехала в неизвестном направлении, она бы оставила его в покое. Просто перестала бы звонить и исчезла бы из его жизни. Или сослалась бы на грозного мужа. Или спровоцировала бы ссору. Да не проблема это, не в том суть. Но беда в том, что точно ничего выяснить не удалось. Оборин молчал о Тамаре, и было совершенно непонятно, рассказала она ему о событиях в Австрии и о том, куда уезжает, или нет. Поэтому с Обориным вопрос нужно было решать кардинально.
Во-первых, необходимо было все-таки выяснить, что именно ему рассказала Тамара, и если она все-таки что-то рассказала, то узнать, не пересказывал ли это Оборин кому-нибудь еще. Одним словом, следовало установить, как далеко разошлась информация о тройном убийстве на шоссе, ведущем в Визельбург. Во-вторых, Оборину следовало помочь замолчать навсегда.
Закончив неотложные и обязательные дела, Юрий начал собираться в больницу. Первым делом он внимательно перебрал все свои бумаги, чтобы не тащить лишнего, но в то же время не забыть дома что-нибудь нужное. Положил в папку целую пачку миллиметровой бумаги, на которой так удобно чертить графики и диаграммы и составлять таблицы. Достал из книжного шкафа толстенный темно-зеленый «Справочник по математике для научных работников и инженеров». Оглядел внушительную стопку, которая возвышалась на столе. Кажется, с бумагами все.
Он достал из шкафа легкую, но очень вместительную дорожную сумку и принялся паковать свой багаж – книги, бумаги, блокноты, папки, белье, туалетные принадлежности, множество мелочей, к которым он привык и без которых не желал обходиться, вплоть до крошечного стеклянного мышонка с длинным завитым спиралью хвостиком. Юра привык, что-то обдумывая, крутить в пальцах его округлую фигурку или посасывать кончик тоненького хвостика. Несколько лет назад он купил этого мышонка на вернисаже в Измайлове. Вообще-то он приехал туда за подарками к 8 Марта для всех своих знакомых женщин, увидел лоток со стеклянными фигурками и просто не мог не купить очаровательного мышонка. Влюбился в него с первого взгляда.
Следом за мышонком в сумку была отправлена маленькая серебряная ложечка, которую Оборин привез с Кипра. Ручка у нее была сделана в форме острова. К ложечке будущее светило юриспруденции тоже питало нежные чувства, ибо она напоминала ему о неделе безоблачного отдыха в компании с девушкой, в которую он тогда был сильно влюблен и которая оставила в его душе самые приятные воспоминания. Ложечку он брал с собой во все поездки, как в отпуск, так и в командировки.
Наконец в последнюю очередь Оборин подумал о том, что надо бы взять с собой что-нибудь почитать. Он быстро оглядел комнату в поисках купленных, но непрочитанных книг и, несколько секунд поколебавшись, положил в сумку «Камеру» Джона Гришэма и его же «Клиента». «Клиента» он, правда, уже читал раза три, но с удовольствием перечитает. Правовые перипетии, описанные в романе, довольно успешно будили в Оборине научную правовую мысль, он это замечал неоднократно.
Что ж, теперь он полностью готов к тому, чтобы провести две недели в отделении, которым командует Александр Иннокентьевич и в котором работает такая желанная Оля. Оборин ожидал от предстоящих двух недель сплошного удовольствия. Сосредоточенная спокойная работа над диссертацией без суеты и без хлопот, ежедневные встречи с Ольгой, отсутствие необходимости готовить еду и мыть посуду – о чем еще может мечтать обыкновенный не очень удачливый аспирант? Беседа с Александром Иннокентьевичем прошла в точности так, как предсказывала Ольга. Оборин жаловался на непонятное недомогание, которое мешает закончить диссертацию, наотрез отказывался ложиться на обследование, ссылался на переутомление и необходимость дописать диссертацию в кратчайшие сроки. Александр Иннокентьевич честно предупреждал, что причину недомогания в его отделении установить не смогут и тем более не смогут ее вылечить, но если речь идет о необходимости закончить творческую работу, невзирая на плохое самочувствие и в достаточно сжатые сроки, то, пожалуйста, он готов положить Юрия к себе в отделение и создать ему максимально благоприятные условия для интеллектуального труда. У него, у Александра Иннокентьевича, разработана собственная оригинальная методика психотерапевтического стимулирования творчества и интеллектуального труда, которая дает очень хорошие результаты. Положить Юрия Анатольевича Оборина в клинику можно в любой момент.
– Сейчас есть свободные места, знаете, начало осени, люди только-только отгуляли отпуска, полны сил и бодрости, устать еще не успели. Вот в разгар весны в отделение будет огромная очередь, зимний витаминный голод очень сказывается на творческих способностях. Да-да, не смейтесь, я и сам не верил, пока не занялся проблемой вплотную, – говорил врач, добродушно улыбаясь Оборину.
Договорились, что Юрий приведет в порядок неотложные дела и прямо завтра же придет в клинику.
– Вы нас не найдете, – предупредил Александр Иннокентьевич. – Вы же понимаете, наше отделение создавалось как элитное, туда нельзя попасть случайно, по ошибке или по злому умыслу. Поэтому вы приходите сюда же, в основной корпус, и от вахтера звоните мне, я пришлю кого-нибудь вас встретить.
– Какой номер? – спросил Оборин, приготовившись записывать.
– Вахтер знает, – махнул рукой врач. – У него под стеклом список внутренних телефонов лежит. Не забивайте себе голову, он все равно не даст вам самому номер набирать. Спросит, к кому вы, и позвонит, узнает, ждут ли такого. Он еще с тех времен работает, когда здесь простые смертные не лечились, даже порог не переступали. Только государственная элита. А дед наш, вахтер-то, естественно, в те времена в КГБ служил, прапорщиком был, а может, сержантом. Так что выучка у него – будь здоров. Мышь не проскочит.
И вот теперь, собравшись и упругим шагом двигаясь в сторону метро, Юрий Оборин думал о том, что понял наконец, что такое «чувство глубокого удовлетворения». Это был один из тех нечастых моментов, когда ему казалось, что все в его жизни хорошо. Ну просто лучше некуда.
Прорисовка образа Ольги Решиной шла медленнее, чем Насте хотелось бы. У нее была удивительно спокойная, даже какая-то бесцветная биография. Школьница, студентка мединститута, врач-интерн, врач-ординатор, кандидат наук, доцент кафедры психиатрии. Замужем не очень давно, муж тоже врач и тоже психиатр, детей нет. В настоящее время работает в коммерческом отделении одной из престижных клиник. Такие отделения называют санаторными или кризисными. Ни в чем криминальном не замечена.
Как строить беседу с такой женщиной, Настя понимала плохо. Конечно, если она ничего не знает о Тамаре, то стратегия значения не имеет. Но, если Решина что-то знает и хочет это скрыть, нужно иметь в руках хоть какое-нибудь оружие, чтобы не сдаваться без боя. Где взять такое оружие, было совершенно непонятно, в этой Решиной уцепиться, казалось, было не за что.
Настя набралась терпения и решила выждать еще денек-другой. Она вообще не была сторонницей поспешных действий, может быть, оттого, что сама соображала медленно. Пороть горячку, говорила она, имеет смысл в первые сутки после совершения преступления, пока преступник сам еще находится во взвинченном состоянии и может сделать явную глупость, на которой его и выловят. По прошествии суток торопливость можно отставить, ибо преступник уже успокоился, понял, что его не поймали и ничего страшного не произошло. И он сам, и милиционеры, как говорится, переспали ночь с бедой, а утром все видится совсем в другом свете.
За эти два дня, которые Настя Каменская отвела себе для окончательного составления представления об Ольге Решиной, поступила только одна новая информация: Ольга встречалась с неким Михаилом Владимировичем Шориновым. Гордеев немедленно дал команду установить, кто это такой и какое отношение имеет к Решиной. К вечеру он позвонил Насте домой.
– Шоринов – ее бывший любовник, – сообщил Виктор Алексеевич. – Ударился в коммерцию, купил конверсионный завод, выпускает всякий хозяйственный ширпотреб, но очень качественный, а цены – раза в три ниже, чем у импортных аналогов. В основном бытовая химия, товары из пластмассы и пластика, но качество, как мне сказали, чрезвычайно высокое. Видно, когда завод еще принадлежал оборонке, там была мощная химическая лаборатория.