Л е н и н. Понимаю. Но все-таки теперь — заодно с рабочими?
Х о д о к. Заодно. Но ты ему скажи, чтобы лапы-то разжал. А то как медведь зимой: обнимет — отпустит, а душа-то уже и вознеслась… Заинтересовать надо крестьянина. Иначе не пойдет телега. Я дрова пилю из-под палки. А крестьянское хозяйство из-под палки вести нельзя. (Поднимается.) Прости, любезный деятель, что держу тебя столько времени…
Л е н и н. Спасибо вам за беседу. (Протягивает руку.)
Х о д о к (с поклоном пожимая руку Ленина). Благодарствую. А теперь — разреши передать мужикам от тебя поклон.
Л е н и н. Обязательно передайте.
Х о д о к. А напоследок прямо тебе скажу: мы твоему святому свечу зажжем смотря по тому, избавишь нас от жулья али нет.
Л е н и н (весело). Зажигайте.
Х о д о к. Беседу вел Герасим Севастьяныч Зайчиков. (Кланяется и уходит.)
Л е н и н (повторяет). «И бабам школы хочется, особливо девчонкам, чтобы не быть к замужу дурами…» Так… «Более к жизни близко и к сердцу бедных крестьян…» Так… «Власть надолго, можно сказать, насовсем» — хорошо сказано! (Снимает трубку телефона.) Цюрупу. Александр Дмитриевич, я свободен. Жду. (В зал.) Александр Дмитриевич Цюрупа, народный комиссар продовольствия, через год — заместитель Владимира Ильича по Совнаркому. Одногодок, соратник, товарищ, пережил Ленина всего лишь на четыре года. Каждый день трудом, подвигом, кровью бойцов продотрядов, своим больным, надорванным сердцем он добывал для страны хлеб. Это он, человек, в руках которого были сосредоточены все продовольственные ресурсы, упал в голодный обморок на заседании Совнаркома. Кто-то может сказать — поза. Нет, для них это была не поза, это была внутренняя необходимость — жить одной жизнью с народом своей страны.
В кабинет входят Ц ю р у п а и м о л о д о й с о т р у д н и к Совнаркома.
Ц ю р у п а. Вот, Владимир Ильич, посмотрите, как на деле выглядит сокращение штатов!
Л е н и н. А что такое?
Ц ю р у п а. Семен Ильич представил докладную — добился гигантских успехов, а на деле — вранье и очковтирательство!
М о л о д о й с о т р у д н и к. Александр Дмитриевич, вы напрасно драматизируете…
Ц ю р у п а. Нет-нет, успехи колоссальные: корреспонденты, например, сокращены на семьдесят процентов, а авиаторы по Наркомзему — на все сто!
Л е н и н. Семен Ильич, это какие же авиаторы были в Наркомземе?
М о л о д о й с о т р у д н и к. А по борьбе с вредителями.
Л е н и н. Ну что же они в самом Наркомземе-то делали? Добро бы на полях, а то ведь в Наркомземе! Кого же они там уничтожали?
М о л о д о й с о т р у д н и к. Сидели без дела, летали без дела, вот их и сократили.
Л е н и н. Забавно. Стопроцентное сокращение?.. Всех сократили?
М о л о д о й с о т р у д н и к. Всех.
Л е н и н. Сколько же их было?
М о л о д о й с о т р у д н и к (помедлив). Один.
Ленин не выдерживает и смеется — настолько все нелепо. Смеется и молодой сотрудник.
Ц ю р у п а. И все остальное — таким же макаром! Общий процент по Москве — сорок!
Л е н и н. Так, фокус ясен… Ну-ка, дайте взглянуть. Какие ловкие комбинаторы… Контролеров сократили пятьсот человек, а инспекторов взяли тысячу двести. Какая разница между инспектором и контролером?
Ц ю р у п а. Никакой.
Л е н и н. Значит, лазейка под названием «переименование». Прекрасно, прекрасно…
Ц ю р у п а. И в результате многомесячной борьбы за сокращение штатов число сотрудников центральных наркоматов по одной только Москве увеличилось почти на две тысячи человек, а Семен Ильич сие безобразие своей подписью прикрыл.
Л е н и н. Семен Ильич, а вы над чем смеялись? Мы поручили этот участок работы вам, надеясь…
М о л о д о й с о т р у д н и к (улыбаясь). Я перепоручил своему аппарату… и не проверил. Они явно запутались в среднестатистических данных…
Л е н и н. Они запутались. Вы не проверили. И подписали эту филькину грамоту. В расчете на что?..
Молодой сотрудник молчит.
Как это произошло, Семен Ильич? Вас кто-нибудь просил об этом?
М о л о д о й с о т р у д н и к. Владимир Ильич, все хотят выглядеть хорошо… хотят доложить первыми, что декрет выполнен… ну и кое-кто чуть-чуть поэтизирует картину…
Л е н и н. Как вы сказали?
М о л о д о й с о т р у д н и к. Поэтизирует… приукрашивает… Я их понимаю, товарищам трудно, огромный объем работы…
Л е н и н. Товарищам трудно… А тем рабочим, которым из-за вашей поэзии не хватит хлеба, — им будет легко?
М о л о д о й с о т р у д н и к. Ну почему вы так ставите вопрос?
Ц ю р у п а. Штаты — это пайки.
М о л о д о й с о т р у д н и к. Что значат в масштабе страны эти крохи?
Л е н и н. Даже если бы этими крохами мы спасли одного рабочего от голодной смерти, надо было бы сократить штаты. Семен Ильич, все можно потерять, но только не доверие народа. Доверие народа — это, если хотите, основной капитал нашей партии. Белоруссию, Литву можно вернуть — все можно вернуть, а вот доверие народа… Не забываем ли мы об этом?
Молодой сотрудник молчит.
Значит, дело не только в том, что вы перепоручили своему аппарату и не проверили среднестатистические данные… Кого же вы обманываете, Семен Ильич?
М о л о д о й с о т р у д н и к. Владимир Ильич, вы не так поняли… Вы сами иногда идете навстречу, когда есть объективные причины. В данном случае, мне кажется, это делалось в интересах дела. Во главе каждого наркомата стоят испытанные большевики, и, если они берут людей, значит, для этого есть веские основания.
Л е н и н. Я очень хочу понять, как это делается в интересах дела… Мы принимаем декреты, а вы по-приятельски перезваниваетесь и превращаете эти декреты в пустопорожние бумажки. Затем мы печатаем в «Правде» ваши «опоэтизированные» сообщения о выполнении этих декретов, а люди начинают шептаться по углам и смеяться. Они читают наши слова, прекрасно зная ваши дела. Одним из самых больших зол и бедствий старого общества был полный разрыв печатного слова с практикой жизни. В книге все расписано в самом лучшем виде, а посмотришь вокруг — и вся отвратительная, лицемерная ложь как на ладони. Куда вы нас толкаете, Семен Ильич?
Молодой сотрудник молчит.
Наш принцип — говорить массам правду. Даже тогда, когда нам это невыгодно. Правда не должна зависеть от того, кому она будет служить. Мы будем непобедимы, если при всех поворотах истории будем говорить правду, не будем выдавать желаемое за сущее, не будем врать из так называемых «тактических» соображений. Наши люди способны на чудеса, они выдержат любые трудности, если вокруг будет царствовать правда.
Все молчат.
Нет, тут без подлинной школы коммунизма ничего не получится. Вон крестьянин — он эту школу на своей шкуре прошел, его теперь к господину Колчаку и караваем не заманишь! Он ее понял, выстрадал, осознал, а у нас сплошь и рядом… записываются… Не вступают, а записываются. Что можно ждать от записавшегося? Он на все готов — и на «поэзию» и еще кое на что похуже…
М о л о д о й с о т р у д н и к. Честное слово, вы напрасно так близко принимаете к сердцу эту глупейшую историю. И никакой подоплеки за ней, поверьте, нету.
Долгая, тяжелая пауза. Видно, что Ленин борется с желанием резко ответить.
Входит Н а т а ш а, в руках у нее чайник с водой.
Н а т а ш а (Цюрупе). Александр Дмитриевич, вас к прямому проводу.
Л е н и н. Александр Дмитриевич, поручим Наркомтруду установить твердое количество пайков для каждого наркомата независимо от нынешнего наличия сотрудников. Только так сдвинем дело.
Ц ю р у п а. Согласен. (Уходит.)
Л е н и н (спокойно). Я получил сегодня письмо из Колумбии… (Берет со стола, читает.) «…Или вы переделаете мир, достигнув победы в установлении коммунизма, или же вы похороните идеалы большевизма в случае неудачи». Скажите, Семен Ильич, а вы чувствуете эту ответственность?
М о л о д о й с о т р у д н и к. Владимир Ильич, это оскорбительный вопрос…
Л е н и н. Бросьте!.. Мы не институтки, давайте говорить по-мужски! Самое легкое досталось нам — начать, вы молоды, на плечи вашего поколения ляжет самое трудное — построить. И если вы не добьетесь успеха, история поставит под сомнение и нас. В ваших руках успех всего дела. И разве не естественно наше желание, чтобы эти руки были чистыми и умными?
М о л о д о й с о т р у д н и к. Владимир Ильич…
Л е н и н. Вы прекрасно проявили себя в Октябре, а теперь прикрываете бюрократов! Вы — образованнейший большевик, а занимаетесь комвраньем! Вы считаете себя интеллигентом, а поступили просто непорядочно.
М о л о д о й с о т р у д н и к. Владимир Ильич…
Л е н и н. Я стал бы презирать себя, если бы не сказал вам всего, что чувствую сейчас. Если бы не ваша молодость, я полагал бы необходимым предать вас партийному суду!
М о л о д о й с о т р у д н и к (вспыхнув). Я прошу не делать скидок на мою молодость!
Л е н и н (яростно). Тогда… (Усилием воли сдерживается, резко поворачивается и идет к столу.)
Ему навстречу попадается Наташа с чайником в руке, она порывается поднять его, чтобы вылить воду на голову Владимира Ильича.
Л е н и н. В чем дело?
Н а т а ш а. Вот… холодная вода…
Л е н и н. Какая вода?
Н а т а ш а. Вы просили… чтобы я налила чайник холодной воды… и вылила… вам… на голову… «На мою несчастную голову, — вы сказали, — будь она неладна»…
Л е н и н. Скульптуру! Скульптурную голову! Глина! Сохнет и трескается!
Н а т а ш а. Но вы так сказали… (Направляется к бюсту.)
Л е н и н. Виноват. Я виноват. Но все-таки не эту, а ту голову.
М о л о д о й с о т р у д н и к. Мне можно уйти?
Л е н и н. Идите. (Подождав, пока за молодым сотрудником закроется дверь.)