Л е н и н (берет с этажерки книгу, быстро подписывает ее). Вот вам на память. Здесь много интересного, почитайте. Только заучивать наизусть не надо.
С а п о ж н и к о в а. Спасибо.
Л е н и н. До свидания…
С а п о ж н и к о в а уходит. Ленин остается один. Сидит, глубоко задумавшись. Он очень расстроен. Входит Н а т а ш а.
Когда-то Генрих Гейне очень горько сказал о некоторых своих продолжателях и подражателях: «Я сеял драконов, а пожал блох…» Что здесь самое неприятное? Что искажение марксизма иными будет приниматься за марксизм… (Внезапно.) Сволочи!
Н а т а ш а. Кто, Владимир Ильич?
Л е н и н. Тот, кто лишил ее знаний. Нет-нет, пока что это не вина ее, это беда ее… пока что… (Снимает трубку телефона.) Луначарского. Анатолий Васильевич, а что, если нам на все сто тысяч фунтов, которые достал Красин, купить за границей карандашную фабрику? Мы народ безграмотный, нам надо садиться за парты. Нужны миллионы карандашей. Хозяйственники, правда, мне голову намылят, но, если вы поддержите, я согласен принять бой. Договорились. Завтра выносим на Совнарком. (Опускает трубку.) Наташа, срочно разыщите товарищей из Цекамола. Пусть немедленно приезжают. Срочно.
Н а т а ш а. Владимир Ильич, но вы же должны пойти гулять. Доктор Обух уже второй час ждет вас во дворе. Он говорит, что вы жжете свечу с двух сторон и что это неправильно. И я с ним согласна. Вы сами утром сказали, что комсомольцы — это совсем не срочное дело.
Л е н и н. Ошибся. Сегодня это — самое срочное, самое главное дело, самое, самое…
Н а т а ш а. Будете выступать?
Л е н и н. Обязательно. Я правда, сегодня уже произнес эту речь… ну что ж… тем лучше… (Внезапно замолкает.)
Н а т а ш а. О чем вы, Владимир Ильич?
Л е н и н. Действительно: невежество — это демоническая сила, и оно послужит причиной еще многих трагедий… (Идет к столу.) Да, Наташенька, я просил вас утром…
Н а т а ш а. Я узнала, Владимир Ильич. Я просто не хотела вас огорчать.
Л е н и н. Умер?
Н а т а ш а. Да. Неделю назад.
Л е н и н. А картина?
Н а т а ш а. «Синие кони на красной траве»?
Л е н и н. Да.
Н а т а ш а. Он не успел.
Л е н и н (после долгого молчания). Позвоните комсомольцам. Я жду их. (Выходит на авансцену, в зал.) Третий съезд комсомола проходил в здании, где теперь работает Театр имени Ленинского комсомола… Над столом президиума висело огромное, как небо, красное знамя. Везде, куда ни кинешь взгляд, висели лозунги.
На наших глазах трансформируется сцена, превращаясь в президиум Третьего съезда РКСМ.
Самые предприимчивые делегаты пробрались на сцену, и было непонятно, каким образом здесь мог поместиться еще и докладчик. Время от времени кто-то из президиума просил «очистить помещение сцены», но все делали вид, что это относится не к нему, а к соседу. Вправо от сцены все первые ряды занимала питерская делегация, влево — москвичи, за ними — украинцы, туляки, уральцы. Когда Владимир Ильич сказал, что будет говорить о задачах Союза молодежи, все делегаты переглянулись: уж что-что, а эти задачи каждый из них знал назубок. Били Краснова, били Деникина, Колчака, панов. Кого еще надо бить? А он вдруг заговорил о том, что надо учиться, учиться коммунизму, заговорил о морали, о нравственности, о культуре. Чего греха таить, не все делегаты тогда сразу поняли его, только чуть позже, особенно в страшный январь двадцать четвертого года, стал многим из них открываться истинный смысл его речи. Ведь по сути, это было его завещанием молодежи, да, пожалуй, это самое верное слово — завещание. И в самой речи ведь вырвалась же у него мысль, что его поколение, сделав изумительную по своей исторической значительности работу, скоро уйдет, а самое трудное ляжет на плечи следующих поколений — в том числе и на наши с вами плечи… самое трудное! Но все это будет потом… А сейчас, второго октября тысяча девятьсот двадцатого года, вот здесь, никем не замеченный, появится Владимир Ильич Ленин. Извиняясь, стараясь ни на кого не наступить, снимая на ходу пальто, он пройдет к столу президиума… (Извиняясь, стараясь ни на кого не наступить, снимая на ходу пальто, Ленин проходит к столу президиума. Его уже узнали. Он стоит — простой, скромный, — улыбается.) Здравствуйте. Мне хотелось бы сегодня побеседовать с вами о задачах Союза молодежи…
З а н а в е с.
1977
Афанасий СалынскийМАРИЯПьеса в двух частях
МАРИЯ ОДИНЦОВА.
ЛИДИЯ САМОЙЛОВНА — ее мать.
ВАСИЛИСА — ее сестра.
АЛЕКСЕЙ БОКАРЕВ.
АНАТОЛИЙ ДОБРОТИН.
ЕГОР — его сын.
ВИКТОР МАТЮШЕВ.
ЕЛЕНА ФЕДОТОВНА — его жена.
КОНСТАНТИН АВДОНИН.
ТАМАРА — его жена.
ГУРЬЯНОВНА — его теща.
ТАРХОВ.
ЛЮБИМ ЗУЙКОВ.
МИРОНОВ.
ГАЛЬКА — его дочь.
БЕЗВЕРХАЯ.
ЯБЛОКОВ.
ФИЛИМОНОВ.
ЛОПАРЕВА.
ТОМБАСОВ.
КЛАВДИЯ НИКОЛАЕВНА.
МАКСИМ ПЕТРОВИЧ.
ПЕТЮНЯ.
РАБОЧИЕ СТРОИТЕЛЬСТВА ГИДРОСТАНЦИИ.
Действие происходит в Сибири.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Когда в зале еще темно, волнами накатывается музыка. В ней слышится жизнь Марии Одинцовой: ее тревога за счастье человеческое, спор с самой собой, битва за все лучшее в людях, которых она щедро одарила своей любовью.
Из летнего времени этой пьесы появляется Г а л ь к а, смуглая, черноглазая девчонка.
Г а л ь к а (поет).
«Смотрела нам смерть
фронтовая, лихая
в глаза…
Но мы не сдавались,
сражались, не труся.
Потом, весь израненный,
наш командир
приказал:
— Отдайте, ребята, отдайте
патроны
Марусе.
Мы — в ранах, в бреду, а противник
пойдет поутру…
Одна лишь она среди нас
семерых сохранилась.
Ее берегли мы, как дочь,
как родную сестру,
Теперь и она нам
в решительный вас
пригодилась».
Нарастающая волна музыки как бы смывает со сцены Г а л ь к у.
Появляется М и р о н о в.
М и р о н о в. Знаете вы, что такое сибирская дорога в феврале? Как ревела пурга в ту ночь! Снежное море без берега. Вот-вот перевернется мой двадцатипятитонный самосвал, «четвертак». Мотор отказал. Бился я и так и этак — молчит, не заводится. Загораю… Был я одет, конечно, по-зимнему, да что там!.. (Надевает шапку-ушанку, полушубок.) Мороз кости пересчитывал. Все, замерзаю… Здесь и могилка моя — в оледеневшей кабине. Смотрю — фары. Прет через снежные завалы газик-вездеход. А за рулем — женщина. Однако повозилась минут десять — и запустила мотор, ожил мой «четвертак»!..
Музыка сибирской пурги заглушила голос Миронова.
Затем на левую половину сцены выходят те, кто будет играть случайных обитателей дорожного шоферского барака. А р т и с т ы выносят стол, табуретки, железную печку. Ставят на стол бутылку с водкой, стаканы, закуску. В тот момент, когда музыка пурги, стихает, слышится гитара.
За столом д в а ш о ф е р а и Л ю б и м З у й к о в. Он бледнолиц, строен, волосы с проседью.
П е р в ы й ш о ф е р. Из дома ой давно… Жена соскучится!
В т о р о й ш о ф е р. Какая соскучится, а какая…
П е р в ы й ш о ф е р. И наш брат — не ангел.
Л ю б и м (слушает гитару). Тише! Сейчас Егор петь будет. Обрушит на нас лавину своей души.
В т о р о й ш о ф е р. Да ну там!
Л ю б и м. Молчи, дитя цивилизации.
Входят М а р и я О д и н ц о в а и М и р о н о в. Последний громко откашливается, сбивая снег с валенок. Любим с неприязнью оглядывает вошедших.
М а р и я. Привет.
В т о р о й ш о ф е р. Хо-хо! Обратный пол!
П е р в ы й ш о ф е р. Давай, красотуля, к нашему столу, погрей душу.
В т о р о й ш о ф е р. Где подцепил такую, Миронов?
М и р о н о в. Выручила она меня. Спасла, можно сказать. (Легонько подтолкнул вперед Марию.) Маруся, ты проходи, вон там в уголочке вроде бы свободней.
В т о р о й ш о ф е р. Тут нары есть, прогоним одного-двух, уложим тебя с нею. А может, и нас кого не отпихнет! (Захохотал.)
М и р о н о в. Как бы тебе этими шуточками не подавиться.
Мария прошла вперед, в угол, сняла полушубок и села на пол. Когда свет падает на ее лицо, оно, полузакрытое шапкой-ушанкой и воротником жакета, усталое, бледное, с потрескавшимися на морозе губами, кажется грубоватым.
Л ю б и м. Источник всех бед человечества — женщина. В самый неподходящий момент она напоминает нам, что мы — мужчины. И разражаются мировые катастрофы. (Уходит с первым шофером в затемненную часть барака, откуда доносится тихий голос гитары.)
Второй шофер устраивается на полу.
М и р о н о в (присел рядом с Марией). Эх, Сибирь-матушка, резкая страна… Это ж вообразить, а? Я коченею под пургой, а Полинка моя ужинает с детишками, телевизор смотрит… Маруся, а у тебя семья есть?
М а р и я (закуривает). Есть. Мать и сестра…
М и р о н о в. Сколько ж тебе лет?
М а р и я. Двадцать восемь.
М и р о н о в. Ты что ж, начальника возишь?