К э л и н. Друг детства.
Г р у я. Ну да… Так вот, хорошо бы передать туда в деревню хотя бы буханку, а карточки у меня все вышли…
Д е в у ш к а - б л о н д и н к а (выходит и тут же возвращается). Вот, три талончика. Как раз буханка и будет.
Г р у я. А ты-то как выкрутишься?
Д е в у ш к а - б л о н д и н к а. Ничего, выкручусь. На худой конец, нас же раз в день кормят.
К э л и н (после того как девушка ушла, восхищенно). А волосы, бог ты мой, какие у ней волосы! С ума сойти…
Г р у я (сухо). Она их не в нашем учреждении получала. Они ей от папы и мамы достались. На вот. Зайди через дорогу в продмаг, возьми буханку. Половину маме отнеси, половину отдай Марии.
К э л и н. Ну а кроме хлеба и привета что мне еще Марии передать?
Г р у я (вспыхнув). Да никакого я ей привета не собираюсь передавать! Отнеси хлеб, положи на стол, до свидания и будь здоров.
К э л и н (возвращая талоны). Ну нет, если так стоит вопрос, лучше не надо. Я не какой-нибудь дикарь, я не могу войти в дом девушки, положить хлеб на стол и тут же дать деру. Как говорится, не хлебом единым…
Г р у я (подумав). Ну, сбрехни там что-нибудь от себя, только не много и без намеков… так, два-три слова…
Входит д е в у ш к а - б л о н д и н к а.
Д е в у ш к а - б л о н д и н к а (взволнованно). Михаил Ильич, срочно, Москва на линии!
Г р у я. Бегу! Ну, будь здоров, Кэлин, и смотри не потеряй карточки!
Поздние сумерки. Холодный, непротопленный дом. Укутанная в старую шаль М а р и я сидит, уставившись в одну точку. Отщипывает маленькие кусочки от принесенного Кэлином хлеба и думает, думает о чем-то про себя…
М а р и я. А что, там, где Михай работает, там есть и барышни?
К э л и н. Нет, одних парней понасовали по комнатам. Правда, в самом конце коридора сидит какая-то накрашенная гусыня. Бегает туда-сюда, но ты же знаешь, что Михай терпеть не может накрашенных. Как только покажется в дверях, он ей тут же — кыш, чертова кукла!
М а р и я (прыснув). А он не осунулся, в той же гимнастерке ходит?
К э л и н. И гимнастерка та же, и сапоги и галифе те же, что и раньше. Но лицом, правда, спал — не то служба заела, не то тоска извела. Как увидел меня в окошке, прямо весь просиял. Тут же распустил собрание, принялся меня обнимать и прямо не знал, как бы меня получше принять, куда бы получше усадить… Тут как раз стали им развозить хлеб по кабинетам. Схватил он свою буханку и говорит: пошли, я маму давно не видел, по Марии, говорит, соскучился… Вышли мы вдвоем, перешли железнодорожную насыпь, уже стали было спускаться полями к тем прудам, как вдруг с насыпи кто-то заорал: «Товарищ Груя, товарищ Груя!»
М а р и я. Та, накрашенная, кричала?!
К э л и н. Представляешь, она. Говорит, Москва на линии. По прямому, говорит, проводу…
М а р и я. А что значит — Москва на линии?
К э л и н. Это значит, что великая столица тебя приметила. Окликнула, и, стало быть, в одном конце — ты, в другом конце — Москва. Больше ни одной живой души на линии, и никто даже не имеет права строить догадки, о чем между вами шел разговор…
М а р и я. Как бы его та барышня не запутала…
К э л и н. Ну да, его запутаешь! Он, если хочешь знать, во время войны, когда мы стояли в Австрии, заходил даже в театр оперы и балета и ничего, живой вышел.
М а р и я. Но, однако, как только она его окликнула…
К э л и н. Вернулся, потому что Москва вышла на линию. Дисциплина! Но видела бы ты, как он опечалился, когда мы расставались! Отдал мне буханку, сказал: подели ее пополам, половину занеси маме, другую половину, говорит, отдай той, о которой я день и ночь, где бы я ни был, с кем бы я ни был…
Берег речки.
Старая Ива, под которой живут голоса.
Г о л о с Г р у и (свирепо). Ты что делаешь, сукин сын! Ты чего городишь?!
Г о л о с К э л и н а. А что? Разве я что не так сказал?
Г о л о с Г р у и. Да откуда ты взял, что и днем и ночью, где бы я ни был и с кем бы я ни был…
Г о л о с К э л и н а. Извини, тут я должен быть чуть-чуть приврать, но я это сделал только ради тебя, чтобы тебя выручить…
Г о л о с Г р у и. Это ты меня выручал?!
Г о л о с К э л и н а. Да, тебя. Потому что, когда позвонили по прямому проводу, я сразу догадался, что ты на хорошем счету, что тебя ждет повышение, а деревня наша о тебе говорила плохо. Мне нужно было ее задобрить, чтобы она не помешала твоему продвижению, и я, сам до чертиков голодный, трижды прошелся с той буханкой по деревне, перед тем как разломить ее пополам…
Г о л о с Г р у и. Ну, положим… А зачем нужно было Марии все это разукрашивать?
Г о л о с К э л и н а. Мария была в этом деле самая главная.
Г о л о с Г р у и. Да не смеши ты меня! Кто с ней там считается!
Г о л о с К э л и н а. С ней, правда, мало кто считается, но она была для тебя опасней всей деревни. Она могла тебя проклясть.
Г о л о с Г р у и. Я не суеверен. Ну, прокляла бы она меня, и что же в моей жизни могло измениться?
Г о л о с К э л и н а. А представь себе, что после того проклятия тебя бы вдруг не оказалось на месте, когда звонили из Москвы по прямому проводу, и тогда позвонили бы другому…
Г о л о с Г р у и (заливается смехом). Ну ты загибаешь, друг детства, загибаешь…
Г о л о с К э л и н а. А ты не надрывай себя ненужным смехом. Вместо этого ты лучше поразмысли на досуге, скольким людям в жизни не повезло только потому, что в решительную минуту, когда их окликнула столица, их не было на месте.
Овчарня на склонах Карпат. Солнце едва укрылось за горами, а по ущельям уже ползут вечерние туманы. Тут и там пастухи зажигают костры, тонкие нити дыма сверлят вечернее небо. К э л и н, присев на корточки, разводит огонь в маленькой печурке, а С а н д у, подтянув ремень, продолжает муштровку своих войск.
С а н д у. Ррота, слушай мою команду! Ложись! К бою!
К э л и н. Сначала, пожалуй, нужно скомандовать «к бою!». Только в редких случаях, когда противник ведет прицельный пулеметный или минометный огонь…
С а н д у. Шквальный огонь!
К э л и н. Ну, тогда, пожалуй что, ты и прав — сначала нужно положить солдат. И что же дальше?
С а н д у. Короткими перебежками, по одному или по два…
К э л и н. Ну нет, приказ должен быть точным и не оставлять места для кривотолков. А то один поймет, что надо по одному, другой поймет, что надо по два, и начнется такая чехарда…
С а н д у. Хорошо. (Продолжает командовать.) Короткими перебежками по два, рывком и не поднимая головы…
К э л и н. То есть как — не поднимая головы?!
С а н д у. Ну, я хочу сказать, чтобы не особенно высовывались. Чтоб бежали ссутулившись, втянув голову в плечи…
К э л и н. Ну что ты, такой команды и в уставе-то нету — втянув голову в плечи! Как можно скомандовать гвардейцу — вперед, не поднимая головы!!
С а н д у. Из гордости, что ли, им нельзя?
К э л и н. Дело не только в гордости. Хороший солдат должен видеть своими глазами всю картину боя. Он должен первым унюхать победу, если дело идет к победе, и должен первым учуять поражение, если к неудаче клонится бой.
С а н д у. Это ему нужно для спокойствия?
К э л и н. Это ему нужно для того, чтобы в любую секунду быть готовым выполнить свой долг.
С а н д у. А что, был ли у вас на войне такой случай, когда солдаты поначалу хотели втихаря переждать бой, но потом, плюнув на все, выскочили из окопов и, высоко подняв головы…
К э л и н. Такие случаи бывали сплошь и рядом.
С а н д у. А расскажите.
К э л и н. Да ведь эти истории лежат, как камешки на дороге: чуть пригнулся — и вот он. Хотя история одна вот приключилась — ну прямо ни на что не похожая! Дело было уже после войны. Создали колхоз. Около года я проработал прицепщиком, но после контузии ни тракторного гула, ни запаха солярки не переношу. Попросился к лошадям. Одну зиму проработал конюхом, потом назначили заведовать фермой. Сначала я был очень доволен — должность пришлась как раз по ноге, но потом, смотрю, дела идут все хуже и хуже. И вот надумал я поехать в Кишинев. Как-никак столица. Пройдусь, думаю, по городу, разыщу старых фронтовых товарищей, разузнаю, какие цены на рынке…
Приемная в ЦК комсомола Молдавии.
Д е в у ш к а - б р ю н е т к а украдкой подводит брови. К э л и н, проторчав некоторое время в приемной, старается проскочить в какой-то кабинет.
Д е в у ш к а - б р ю н е т к а. Товарищ, вы куда?
К э л и н. Солдата не спрашивают — куда. Он идет туда, куда ему приказали. Солдата самое большее можно спросить — на сколько.
Д е в у ш к а - б р ю н е т к а. Ну и — на сколько?
К э л и н. Минут десять, пятнадцать. Не более.
Д е в у ш к а - б р ю н е т к а (упорно занимаясь своим туалетом). Товарищ Груя занят.
К э л и н. А вы думаете, что вчера вечером, садясь в поезд, я не догадывался, что он занят? Мне прямо сердце говорило: зря деньги проездишь, зря мир перебаламутишь. Но, как видите, отход на заранее подготовленные позиции — это не моя тактика.
Д е в у ш к а - б р ю н е т к а. У нас сегодня важное совещание.
К э л и н. А вы думаете, что всю прошлую ночь, трясясь в битком набитом вагоне…
Зазвонили сразу два телефона. Девушка в одну трубку кинула как-то безразлично: «Минутку», а другой трубке любезно улыбнулась, сказав кокетливо: «Слушаю вас». И пока она с трубками возилась, Кэлин прошмыгнул мимо.
Большой кабинет, два стола — рабочий и для заседаний. За длинным столом заседает ч е л о в е к в о с е м ь.
К э л и н (стоя в дверях). Здравствуйте, товарищи!!
О д и н и з з а с е д а ю щ и х. В чем дело?
К э л и н. Разве в этом городе на «здравствуйте» принято отвечать «в чем дело»?
З а с е д а ю щ и й. Чего-чего?!