Ива над Прутом. Голоса старых друзей.
Г о л о с Г р у и. Ладно тебе печалиться, Кэлин, ведь свадьба-то какая получилась!
Г о л о с К э л и н а. Свадьба, конечно, была на славу. После свадьбы тот свистун набрал такого авторитета, что чуть не свалил председателя и не стал сам на его место. Теперь ходит гоголем и еле-еле здоровается с народом.
Г о л о с Г р у и. Не нужно держать на него зло. Все мы люди-человеки, у каждого — своя судьба, своя планида…
Г о л о с К э л и н а. А я и не держу на него зло. Хотя, чего греха таить, бывают дни, когда чувство ненависти захлестывает так, что прямо света божьего не вижу…
Г о л о с Г р у и. Да стоит ли тот фармазон, чтобы из-за него прямо-таки весь белый свет…
Г о л о с К э л и н а. Да нет, я не его возненавидел.
Г о л о с Г р у и. Кого же?
Г о л о с К э л и н а. Тебя.
Г о л о с Г р у и. А я-то при чем?
Г о л о с К э л и н а. Да неужели ты не понимаешь, что я приезжал тогда в Кишинев не для того, чтобы ты помог мне потерять, а для того, чтобы ты помог мне вернуть Марию. Терять я мог ее и без тебя, без шумной свадьбы и полкового оркестра.
Овчарня на склонах Карпат. В подвешенных котелках готовится ужин. К э л и н хлопочет у огня, а С а н д у разворачивает вовсю военные действия.
С а н д у. Рота, слушай мою команду! Высота триста, прицел двести, по вражеским позициям — огонь! Огонь! Огонь!
К э л и н. Ну зачем столько крику! Солдаты не любят, когда их дергают. Скомандовал — и уже не суйся, пока не изменится обстановка.
С а н д у. А если враг подпирает, а стрельба в моих рядах идет на убыль?
К э л и н. А ты оглянись и вникни. Солдат не меньше тебя жаждет победы, и, если враг подпирает, а стрельба твоих бойцов пошла на убыль, значит, что-то не так. Либо боеприпасов маловато и солдаты их берегут, либо силы слишком неравны и они опасаются, что не выстоят, либо в воздухе запахло окружением. У командира, так же как и у каждого бойца, должен быть точный слух, и нюх, и зрение.
С а н д у. А если и вправду окружают, тогда что?
К э л и н (подумав). Ну, на худой конец надо отойти на заранее подготовленные позиции.
С а н д у. А если уже поздно? Если и туда пути отрезаны?
К э л и н. Тогда остается круговая оборона. Увести раненых в укрытие, подсчитать патроны, гранаты, распределить бойцов, дать каждому задание и ждать атаки. Бить только в упор, только наверняка. Кидать гранаты в самую гущу…
С а н д у. И потом?
К э л и н. То есть как — потом?
С а н д у. Ну, били наверняка, стреляли в упор, покидали гранаты в самую гущу, а потом что делать?
К э л и н. Да, невесело будет, что и говорить! Надо драться и ждать своих.
С а н д у. А если свои не подоспеют?
К э л и н. Этого не бывает. Свои рано или поздно придут, потому что им иначе, как по этой дороге, к победе не пройти. Другое дело, что иной раз они приходят слишком поздно, когда из обороняющихся в живых-то никого не осталось, но все-таки приходят…
С а н д у. А тогда, если и в живых-то никого не осталось, какой толк…
К э л и н. Санду, как ты можешь так говорить!! Если для павших не так уж и важно, то для живых, для дела победы…
С а н д у. А был ли у вас такой случай, когда вот ты окружен, и боеприпасы кончились, и никакого спасения, и вдруг — свои…
К э л и н. Был такой случай.
С а н д у. А расскажите.
К э л и н (после большой паузы). Дело было уже после войны, и случилась тогда у нас жуткая заваруха. Хотя поначалу все выглядело прилично и даже шикарно. Республиканский слет коневодов. Посылают и меня. Два дня сижу в президиуме как пришибленный, так что ни покурить, ни по своей нужде не выйдешь. Потом начали раздавать подарки. Лично мне достался приемник «Беларусь» — красивая такая штука, но тяжелая, собака. Пуда четыре в нем, не меньше. Пока дотащил до вокзала, пока пролез с ним в вагон, света божьего невзвидел.
Холл в общежитии Высшей партийной школы.
Д е в у ш к а в б е л о м п л а т о ч к е, дежурная по общежитию, читает, сидя за столиком. Дверь тихо открывается, и входит статная ж е н щ и н а, несколько медлительная и по-деревенски нерешительная.
М а р и я. Добрый вечер.
Д е в у ш к а. Вы по какому вопросу?
М а р и я. Мне нужно видеть одного человека. Его зовут Михай.
Д е в у ш к а. Время приема давно прошло. Теперь в общежитии все спят.
М а р и я. Скажи как они тут рано ложатся! Кто бы мог подумать!
Д е в у ш к а. У вас было условлено, он назначил вам время?
М а р и я. Как мы с ним могли условиться, когда он тут, а я — вон где, в Молдавии!
Д е в у ш к а. Как же вам выписали пропуск?
М а р и я. Какой пропуск?
Д е в у ш к а. Послушайте, да вы откуда взялись, как проникли сюда?
М а р и я. А, вы о том старичке, что торчит в проходной! Да он меня с самого обеда не пускает, и, пока не подъехала какая-то важная машина и он не побежал открывать ворота, я так и не смогла проскочить.
Д е в у ш к а. Дела творятся в наше время, дела… Ну а этот ваш… Как его фамилия?
М а р и я. Груя Михай.
Д е в у ш к а (изучая висящий на стене список). Кем он вам доводится? Кум, брат, племянник?
М а р и я. Нет, мы с ним не состоим в близком родстве.
Д е в у ш к а. Но в таком случае кем же вы ему доводитесь?
М а р и я. Я его возлюбленная.
Д е в у ш к а. Слушайте, что вы тут городите!! Это же Высшая партийная школа! Вы хоть соображаете, где вы находитесь? Выражаются прямо так, что уши вянут.
М а р и я. Вы не волнуйтесь, у нас с ним давно все было. Он, верно, уж и не помнит меня.
Д е в у ш к а. Ну хорошо. Положим, возлюбленная. А понимаете ли вы, что теперь уже без пяти двенадцать, что все уже спят?
М а р и я. Скажи как время быстро пролетело! Тогда, с вашего позволения, я посижу тут на стульчике и подожду, пока он проснется.
Д е в у ш к а. Пожалуйста. (После паузы.) И вы что же, так думаете тут всю ночь и проторчать?
М а р и я. Большое дело! Вон, чуть что — и уже петухи поют, а от петухов и до первой зорьки — рукой подать…
Д е в у ш к а (выудив из списка какие-то цифры, набирает номер). Михал Ильич?.. Что, уже спит?.. А не смогли бы вы его разбудить? Тут к нему приехали… Нет, дежурная по корпусу говорит… Что, не спит еще? Да вы мне толком объясните… А, это вы, Михал Ильич?.. Добрый вечер. К вам тут приехали… Имя не знаю, но она заявляет, что она ваша любовница… Нет, я не острю, нам во время дежурства запрещено острить… Спросить, как зовут?
М а р и я. Марией меня зовут, Марией.
Д е в у ш к а. Говорит — Мария… Что, святая? Да теперь уже вы надо мной издеваетесь?!
М а р и я. Святая, Святая! О господи, он меня узнал, еще не видя, узнал!
Д е в у ш к а. Михал Ильич, ну сами посудите, какая она святая… Алло, алло, да что они там, на самом деле!!
Набирает снова и снова номер, и тут Г р у я скатывается с лестницы…
Г р у я. Мария, милая ты моя…
Маленькая гостевая комнатка. Два стакана чая и два человека: один — в одном конце стола, другой — в другом. Сидят тихо, не шелохнувшись.
М а р и я. Я приехала упросить тебя, чтобы ты заскочил к нам, хотя бы на несколько дней. Очень я тебя прошу, Михай.
Г р у я. Это невозможно. У нас завтра начинается сессия. Больных и тех вон накачали антибиотиками, а о краткосрочном отпуске не может быть и речи.
М а р и я. Сессия — это что такое?
Г р у я. Ну, понимаешь, что-то вроде экзаменов.
М а р и я (после долгой паузы). Если ты не приедешь, Кэлин погибнет. Увезут — и больше мы его не увидим.
Г р у я (рассеянно). Кто увезет? Куда увезет?
М а р и я. Разве я тебе не говорила, что он арестован?
Г р у я. Кэлин арестован? Да когда, за что? Расскажи мне толком.
М а р и я. А за вооруженное нападение.
Г р у я. Что за чушь, какое там вооруженное нападение? Он же заведовал конефермой?
М а р и я. Вот с той самой конефермы все и началось. С одной стороны, все было хорошо, а с другой — все было плохо.
Г р у я. То есть как это — с одной стороны, хорошо, а с другой — плохо?
М а р и я. Хорошо, что лошадей много и выкормлены все. Плохо было то, что поля пашут и убирают тракторами, а лошадям работы нету, они все по конюшням с жиру бесятся. Зерно им полагается по закону. Людям закон не гарантирует зерно, люди делят то, что остается, а лошадке килограмм зерна вынь да положь. Получалось как-то так, что лошади нас объедают, и пришел приказ сверху что-то делать с лошадьми, слово какое-то странное, я позабыла…
Г р у я. Выбраковать.
М а р и я. Вот-вот, выбраковать! Кэлин об этом знал и не ерепенился, потому что поначалу лошадей грузили в вагоны и отправляли их туда, где они были нужны. Потом, то ли вагонов уже недоставало, то ли вывозить уже было некуда, но пришел другой приказ: выбраковывать лошадей на месте и только шкуры сдавать.
Г р у я (тихо). Идиоты.
М а р и я. Шутка ли сказать, из четырех конюшен оставить только двести лошадей, а остальных браковать и сдавать шкуры! Ты-то вот наш и небось помнишь, что у нас не то что убивать — у нас считалось дикостью бить лошадей, грехом считалось есть конину, а тут целые конюшни сразу! (Передохнула, отпила глоток чая.) Долго откладывали, боялись Кэлина: он ведь у нас контужен, у него и справка есть. Правление тянуло, тянуло, а тут как раз Кэлина вызвали в Кишинев на слет коневодов, и колхоз решил быстро, пока его нету в деревне, избавиться от лошадей. Подрядили двух ублюдков, которые все спорили меж собой и никак не могли договориться, кто из них лучше стреляет. Согнали из реутских конюшен лошадей в ту закрытую балку, а там, где выход из нее, там, где горловина, залегли те ублюдки, с винтовками…
Г р у я. О господи, что за кретины, что за канальи!!
М а р и я