О л я. В общежитии, в тринадцатой комнате.
Т а н я. Тринадцатая комната! Хорошенькое начало семейной жизни!
У л ь я н а. Учишься?
О л я. В медучилище, на втором курсе.
Т а н я. Прекрасно!
Л и д а. Вот и вино пригодилось. Выпьем за здоровье молодых. Таня, дай рюмки, а ты, Федор, раскупоривай бутылку.
Федор берет бутылку, смотрит на отца, вроде спрашивая разрешения. Таня вносит рюмки, ставит на стол, Федор наливает.
Т а н я. Вот так суббота!
Л и д а. Оля, привыкай к этой прекрасной семье. Люди здесь очень хорошие, только неразговорчивые. За исключением моего Петра.
О л я. Павлик тоже разговорчивый…
Л и д а (поднимает рюмку). За здоровье молодых! Чтоб жили они дружно и счастливо.
Все пьют, только Оля и Платон держат рюмки, смотрят друг на друга. Наконец Оля пригубила рюмку и поставила ее на стол, а Платон выпил до дна.
У л ь я н а. Павлик, что это ты вроде не у себя дома?.. Оле стул принес бы.
Павлик выносит табуретку, но Федор забирает ее себе, а стул ставит Оле.
Перед людьми как-то неловко, скажут — тайком женили сына.
Т а н я. Заново переженим. Кто там видел свадьбу в тринадцатой комнате! А тут — такси с флажками, «горько» покричим, «Запорожец» по районным базарам пошныряет, дешевой свинины привезет, отец раскошелится, выдаст из своей казны рублей… Сколько, папа?
У л ь я н а. Ты бы меньше тарахтела.
Ф е д о р. Ольга, а родители у тебя есть?
О л я. Мама в Иванковском районе работает, медсестрой.
Ф е д о р. А отец?
О л я. Не знаю. Сбежал, когда я еще маленькой была.
У л ь я н а. Мама знает, что ты замуж вышла?
О л я. Мы с Павликом ей еще не говорили.
П л а т о н поднялся, ушел в дом.
Т а н я. Ты, Оля, уже ориентируешься — кто есть кто? Я — Таня, сестра твоего Павлика, это — Федор, брат твоего Павлика. Ульяна Ахтисьевна — мама твоего Павлика. А это Лида, жена нашего старшего брата Петра. Ну и отец Павлика. Наш отец! Он в дом пошел.
Л и д а. Вроде мимо гроза прошла. Платон Никитич угомонился.
У л ь я н а. Если бы…
Л и д а. Ну как, ребята, будете настоящую свадьбу справлять? Или остается в силе то, что было в тринадцатой комнате?
Ф е д о р. Разве это свадьба была? Надо как у людей.
У л ь я н а. И так все о нас судачат: «Скупые, зажимистые»… И всякое такое…
Т а н я. Небось веселую свадьбу справили в тринадцатой? Ты, Оля, в фате была?
У л ь я н а. Уж больно дорого они теперь стоят.
О л я. Мы с Павликом фату не покупали. Я взяла у одной подружки — она уже три раза замуж выходила, а фата — как новенькая.
Т а н я. Мама, ты выпытай, может, и Федор уже женился, так две свадьбы вместе бы справили. Расходы меньше будут.
У л ь я н а. И чего ты к Федору привязалась?
Т а н я. Он знает.
Ф е д о р. Много болтаешь, Татьяна. Если бы столько же и работала…
Т а н я. А ты все одним аршином меришь. Жить тебе, Оля, у нас будет хорошо, но и работать заставят как каторжную.
У л ь я н а. Как будет, так уж и будет!.. Ты, Оля, собери свои вещички да и переходи к нам. Федор завтра свободен, поможет все перевезти…
О л я. Да что вы… У меня один чемоданчик легонький… Я его с собой взяла. Он там, у ворот.
Т а н я. Еще украдет кто-нибудь приданое… Неси скорее в дом.
О л я. Я забрала, как Павлик сказал. (Выбегает.)
Л и д а. Вот повезло мне — на свадьбу угодила.
У л ь я н а. К следующему воскресенью, думаю, успеем все приготовить. Надо, чтоб и Петр приехал.
Л и д а. На свадьбу приедет.
У л ь я н а. Ох, Павлик, Павлик, не признался отцу. Что он теперь о тебе подумает?
Л и д а. У родителей сердце доброе.
Входит О л я с небольшим чемоданчиком, со связкой книг и тетрадей.
О л я. Вот мои вещи. А это книги и конспекты. Павлик велел все захватить.
Т а н я (улыбнувшись). Вот мы и переехали.
Л и д а. А жить где будете?
О л я (глянула на Павлика). Павлик…
У л ь я н а. У нас, где же еще…
Т а н я. Я в мамину комнату перейду, а они — в моей.
Входит П л а т о н с двумя чемоданами в руках, ставит их у стола.
П л а т о н. Твои вещи, Павел. (Вынимает деньги.) А вот девяносто семь рублей, это все, что от твоих осталось. Бери — и, как говорят, в добрый путь! Живите!
У л ь я н а. Куда ты его гонишь?! Опомнись, Платон!
П л а т о н. Сам себя выгнал. Женился — своя семья, своя жизнь. С нами не советовался, выходит, у него свои планы. Выбрал себе дорогу — пусть идет!
У л ь я н а. Господи! Да куда же им идти-то?
Пауза. Тишина.
О л я. Павлик, лучше уж я… куда-нибудь, чтоб тебя из дома не выгоняли.
Ф е д о р. Пусть у нас живут, отец…
Т а н я. У нас ведь места — хоть танцуй.
П л а т о н. Выбрал дорогу — пусть идет, и точка! (Павлику.) Вот так, сынок! Живи своим умом. (Сел к столу, ест.)
Немая сцена. Все поражены решением Платона.
О л я (подошла к Павлику, тихо). Может, ты останешься, а я пойду?
П а в л и к (берет чемоданы). Пошли!
О л я и П а в л и к уходят.
У л ь я н а. Сыночек, обожди! Платон, останови его! Павлик! (Выбегает.)
Ф е д о р. Это уж слишком, отец. (Выходит.)
Т а н я. Феодализм какой-то! (Убегает.)
Л и д а. Сомневаюсь в мудрости вашего поступка, Платон Никитич.
П л а т о н (выпил рюмку). Не вмешивайся, Лида. Павлик — мой сын. (Идет в дом.)
Л и д а (ему вслед). Неужто у вас нет ни любви, ни жалости к сыну? Куда они все?.. (Выбегает за ворота.)
Из дому выходит П л а т о н с курткой в руках.
П л а т о н. Как же я забыл куртку положить?.. Вернется — заберет… Не вернется… (После паузы.) Жалости у меня, видишь ли, нет. Не люблю, видишь ли, своего сына… Может, и он меня разлюбит. (Выходит на авансцену.) А что скажут люди? Иные родители покупают любовь своих детей: маленьких — за игрушки, за мороженое, потом — за пять, десять копеек, за двадцать, за рубль, за трояк. А потом «дитя» уж само — к ним в карман. А там, смотри, и жену приведет — кормите! Хочешь, отец, чтоб тебя любили, — сиди да помалкивай… Нет, я на это не пойду. «Прогнал сына!» Ну и пусть. Пусть его жизнь помнет, поморозит, попечет. Жизнь — не отец, не мать, подарков не подносит. Жалости у меня, видишь ли, нет! Да кто его без меня-то пожалеет? Люди? У них своих забот полон рот.
Возвращается Л и д а.
Л и д а. Пошли на автобусную остановку… Куда же теперь Павлику с женой?
П л а т о н. Это его дело.
Входит К р я ч к о. Он тут частый гость. Садится на лавочку, старательно причесывается и только после этого обращается к Лиде.
К р я ч к о. В гости, Лида?
Л и д а. В гости.
К р я ч к о. Тогда здравствуй.
Л и д а. Доброго здоровья.
К р я ч к о. Петр жив-здоров? В начальстве ходит? Мы вот с Платоном в самом высшем ранге пребываем — пенсионеры! Живем лучше всех. Работать — не работаем, а деньги получаем. Разговоры разговариваем, развлекаемся, как собственный умишко подсказывает. Тот, что еще остался. Никто уж ничего к нему не прибавит и от него не отнимет!.. Смотрю — пошел Павлик с чемоданами. Догадываюсь: погнал Платон парня куда-то деньги зашибать. А зачем они тебе, Платон, деньги? У тебя и так добра всякого на десятерых. Знаю я тебя без малого тридцать лет, и все тебе покоя нет. Работаешь, зарабатываешь, подрабатываешь, сверхурочные, премиальные… Уж, казалось бы, на пенсию, так нет! Устроился приемщиком в хлебный магазин. Ночью товар принимает, или сам, или Федора посылает, чтоб не упустить из рук несчастные шестьдесят рублей. Такие, как ты, Платон, обдирают государство как липку.
Л и д а (наливает). Выпейте лучше, дядя, пива.
К р я ч к о. Выпьешь пива, а у Платона кровь закипит — добро его переводят… За копейкой он не то что нагнется, — а и в пыль ляжет!.. Была революция, политкружки, наглядная агитация, пятилетки, соцсоревнование… А Платон выстоял со своей идеей: «Гони копейку!»
Л и д а. Живете — значит, и зарабатывать надо.
К р я ч к о. У меня вон и домик похуже, чем у Платона, нет ни «Запорожца», ни цветного телевизора, ни сберегательной книжки. Я не признаю капиталистической философии, не позволю, чтобы копейка мной руководила…
Платон засмеялся.
Что это с тобой, ты ведь раз в году смеешься.
П л а т о н. Нищетой человек похваляется…
К р я ч к о. Не нищетой, а социалистическим сознанием. Я не голодный и не голый, что мне еще нужно? (Наливает пива, пьет. Снова сел на скамейку.)
П л а т о н. У тебя, Крячко, мировоззрение как у козы: летом она пасется, а зимой ест, что дадут.
Л и д а (умиротворяюще). Живите как считаете нужным, а Платон Никитич будет жить по-своему.
К р я ч к о. Нет уж, я всю жизнь активист! Пока на заводе работали, я его на всех собраниях песочил. А теперь приходится в индивидуальном порядке. Я все ему готов простить, а вот стяжательства не могу. На фронте мы в одном взводе служили. Платон летом шапку в ранце носил. Кто тогда знал, доживет ли до зимы. А он шапку берег. Все старается, все ему мало. Думаешь, сто лет проживешь? Нет! А впрочем, ты крепкий, как дуб, может, и до ста дотянешь.
П л а т о н. Ты чего пришел?
К р я ч к о. Дай пятерку до пенсии.
Платон дает деньги.
Оно, правда, не годилось бы деньги брать у подсудимого. Ну да ладно, до суда отдам. А куда сынок-то подался? Может, и моего бы прихватил, никак на работу не пристрою.
П л а т о н. Потому что ворюга.
К р я ч к о. Что?
П л а т о н. Ворюга твой сын!
К р я ч к о. Как ты смеешь! Да он свое готов отдать, не то что украсть.
П л а т о н. Не работает, а ест — значит, ворюга. Не заработал, а тратит.