К л а в а. Тебе уже хватит.
М а л я р. Между прочим, Клавочка, больше я пить не стану… Сейчас мы зайдем домой за дочкой — и айда все вместе в парк… Я вас на чертовом колесе покатаю. Люблю радовать семью. А сегодня просто удача: пришел, договорились, выпили, а тут тебе и супруга. История с эпилогом. Давайте еще по одной. (Берет бутылку, наливает.)
П л а т о н (забирает бутылку). Успеем. А сейчас поговорите… У вас есть о чем поговорить.
Пауза. Федор и Клава поняли намек Платона.
М а л я р. Хитрец ты, Платон Никитич, устроил театр на дому. Захотелось интересные истории послушать. Вот я расскажу одну: дело было в СМУ-3. Узнает один парень, что товарищ к его жене, так сказать, неравнодушен и она тоже, взаимно… Что делает парень? Покупает жене билет на БАМ и говорит: поезжай, поостынешь там, одумаешься, вернешься через год, упадешь передо мной на колени, а я посмотрю, простить тебя или нет. Что было дальше, и не угадаете. Взяла она билет и поехала. А дальше… еще удивительнее! Его дружок тоже махнул на БАМ. И, наконец, — балдеж! Муж бросил все — и вдогонку за ними. Что там в тайге между ними тремя происходит, одни медведи, поди, знают. Вот вам и история с эпилогом. Понравилась?
П л а т о н. Понравилась.
М а л я р. А теперь о деле! Триста целковых… Пять дней… Я знаю, вы тугодум. Завтра забегу, скажете — да или нет. Пошли, Клавочка.
П л а т о н. Может, еще у кого-нибудь есть история с эпилогом?
М а л я р. Бутылку на стол — и у меня историй до рассвета хватит. (Наливает рюмку.) Пей, Клава, для общности духа. Сердись, Клавочка, только люби меня. (Целует ее.)
Пауза.
К л а в а. Я Федора люблю.
М а л я р. И я люблю Федора, хороший парень. (Хотел выпить, но поставил рюмку.) Клавочка шутит — хорошая примета.
К л а в а. Я не шучу. Федор — родной мне человек. Я все думала, как тебе об этом сказать. Теперь ты знаешь.
М а л я р. Что за театр?! Что за комедия?! Поиздеваться решили над пьяным? Да я трезвее вас всех! Я пью, потому что хочу, потому что моей душе так хочется! Я живу!.. Живу сегодня!.. Пью сегодня!.. Завтра — никто не знает, какое оно будет. Что такое завтра? Его может и не быть. Бомбочка… шарахнет — и нет тебе ни Федора, ни стола, ни меня, ни Клавы, ни даже Платона Никитича, вот так… Кучка пепла — и все. И никого на свете. Ни амебы, ни президента!
К л а в а. Ты понял, что я тебе сказала? Я люблю Федора…
Пауза.
М а л я р (трезвым недобрым голосом). Меня разлюбила Клава-Клавочка, мурашечка моя. Ха-ха… Отчего же ты, мурашечка, разлюбила?
К л а в а. Ты сумасшедший! Не могу я изо дня в день видеть дома… твое лицо.
М а л я р. Бил? Щипал? Кусал?
К л а в а. Тихий или буйный — все равно пьяный, сумасшедший. Сумасшествие твое невзлюбила, а потом и возненавидела.
М а л я р (встал, подошел, отошел, словно захотел издали взглянуть на Клаву). Когда-то этот сумасшедший купил тебе красную кожаночку, ты надела и, чтоб увидеть себя в зеркале, стала на табуретку… Понравилось, полюбилось, прямо с табуретки повисла у меня на шее. Чуть не задушила, целуя: «Любимый, родной мой, труженик, спасибо!..» Помнишь?
К л а в а. На первом курсе, восьмого марта…
М а л я р. А как квартиру мне дали и я ее покрасил под янтарь и под синь небесную… Руки целовала, х-ха… Мурашка, было?
К л а в а. Было.
М а л я р. Федор, посмотри мне в глаза. Что ты в них видишь?
Ф е д о р. Шары лупатые.
М а л я р. А Клава в них озера увидела и в тех озерах — искорки солнца… Она говорила это, у меня память острая. И мечтала, чтобы дочь была на меня похожа. Так и получилось — похожа, особенно глазами. Теперь мурашечка-потаскушечка переметнулась… Теперь Федор любимый-родной, у него — озера, и в них плавают искры солнца… Теперь будем мечтать, чтобы на него были дети похожи… ха… ха… (Недобрый смех.)
Федор не выдержал, поднялся, подошел к маляру.
П л а т о н. Сядь, Федор!
К л а в а. Любила. Было. Потом ты начал убивать нашу любовь. Травил, травил… Я ее лечила, спасала, ночами над ней плакала, а она все чахла да чахла. И умерла.
М а л я р. Где же ты ее закопала? Пойду на могилку, погляжу, помяну, выпью, оградку, памятничек поставлю.
К л а в а. Любовь где родилась, там и хоронят. В сердце.
М а л я р. Ишь ты, поэтесса! Я и не знал. А может, просто шлюха? (И уже совсем другим голосом.) Пора домой! Дочь одна, будет бояться.
К л а в а (поднялась). Пора.
Маляр достает игрушечную машину «Волга», заводит ее и ставит на стол. Игрушка объехала стол.
(Всем.) До свидания. Спасибо за чай! (Быстро направляется к воротам.)
Ф е д о р (преградив путь маляру). Смотри! И пальцем не смей тронуть Клаву! Не один, сто вас, маляров, станет меж нами — всех смету! Люблю Клаву… Она моя судьба! (Выходит.)
М а л я р (едва не задохнулся от злости. Молчит, затем с нескрываемой ненавистью Платону). Вот как вы, Платон Никитич, изволите развлекаться? Театр на дому? А я-то и вправду подумал, что вам ремонт нужен, что магарыч приготовил старик… Наслушался ее, теперь меня послушай! Все, что она здесь болтала, Клава-Клавочка, ромашечка-мурашечка, я собрал, все! Собрал до последнего слова и верну ей, заткну в глотку, чтобы не захотелось еще раз пускать на волю-вольную! Я это сделаю! Потому что это наше семейное дело! А если вы, порядочные люди, Ангелы, станете разорять мое гнездо, я ваши крылья огнем спалю! Любит — не любит, это никого не касается. У меня семья, дочь! А Федору своему передайте: бороться с ним я не буду, он посильнее меня. Бороться не буду, а убить — убью! (Криво усмехнулся.) Вот вам и история с эпилогом! А кто ее рассказал? Я? Федя? Клава? Нет! Ты ее молча рассказал, старый Каин! Ты!.. (Усмехнулся.) Историю с эпилогом.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Двор. П л а т о н мастерит. Входит К р я ч к о.
К р я ч к о (садится на лавочку). Дай выпить!
П л а т о н (кивнул на бутылку). Пей, если осталось.
К р я ч к о. Да нет, не этого. Валерьянки…
П л а т о н ушел в дом.
Все чаще и чаще хватает. (Берет бутылку.) Что это они запивали? Может, магарыч ставили маляру, чтоб жену Федору уступил?..
Входит П л а т о н, дает пузырек и чашку с водой.
П л а т о н. Сколько капель? Тридцать?
К р я ч к о (выпил). Гадость! Это уже в третий или четвертый раз меня так. Словно гвоздь под лопатку. (После паузы.) Хочу, Платон, посоветоваться, как дальше жить. Тебя дети малость шарахнули, теперь ты и меня скорее поймешь… Вчера вечером Ваню моего забрали. Нализался, скандалил… Постригут, метлу в руки — и подметай на виду у всех. Что делать? Ну что?.. (Берет рюмку, вылил из бутылки остатки водки, выпил.) Как мне, отцу, в такой ситуации? Говори… Ты ведь считаешь, что ты умный, вот и говори… Что делать? Он на виду у всех улицу будет подметать, а я?
П л а т о н. Достань и себе метлу, стань рядом, вдвоем и подметайте.
К р я ч к о. С какой это ты стороны заезжаешь?
П л а т о н. С какой надо, с той и заезжаю.
К р я ч к о. Нет, не туда поворачиваешь. Вот я скажу! В воспитании молодежи ошибочки были! И есть! Учится балбес кое-как, а ему все равно троечки ставят. Потому как школа соревнуется с другой школой — и надо победить по успеваемости. Балбесничал, не учил и не учит, а его переводят из класса в класс, потому что нужно опередить соседнюю школу; и в комсомол бездельника приняли, потому что нужно, чтобы росла организация… Возьмем милицию… Вот мой оказался в плохой компании. А почему эта компания существует? Потому что милиция ходит — руки в брюки. А нет того… Встретил милиционер хулигана — по башке, по башке! Где там?! Дунет в свисток, а сам наутек! Вот тебе и страж порядка.
П л а т о н. А ты сам не пробовал сына… по башке?
Пауза.
К р я ч к о. Уже не осилю… Да и Жалко. Сызмалу надо было учить. Но как?
П л а т о н. Трудом! Здоровую руку привяжи, чтоб не двигалась месяц-другой, а потом освободи: ослабеет рука, стакан воды не удержит! А если твой сын не два месяца, а двадцать лет ничего не делает, то ясно, что калекой стал… Есть-пить ему хочется, а работать — нет. Калека и есть калека.
К р я ч к о (взорвался). Других учишь, а у самого?.. Федор с врачихой… Младшего с женой прогнал! Видно, царство твое уже развалилось, а я все хожу сюда на экскурсию — на последнюю семейную монархию взглянуть! (После паузы.) Твои-то ведь трудились! Ты их с трех лет приучал к работе, а теперь что?! Ну что? Ты для них ноль без палочки! Десять нолей без палочки! Нечему мне у тебя учиться, да и не хочу! Будь здоров! Меня учит, а у самого полная разруха в семье.
Затемнение.
Утро. У л ь я н а хлопочет у стола. П л а т о н сидит в стороне, рассматривает куртку Павлика.
У л ь я н а. Базар был хороший, и мясо дешевое, и овощи, я и для соседа нашего Крячко купила кое-что. А машин понаехало — и из города и из села. Один на «Ладе» прикатил — поросят продавать.
П л а т о н (теребит куртку). Пуговицы укрепи, а то потеряются. Таких теперь не найдешь. Немецкие.
У л ь я н а. Забыл куртку положить?
П л а т о н. Забыл — и точка.
У л ь я н а. Спрашиваю, куда ж вы? Куда, Павлик? А он молчит… Садится в автобус… Заходи, говорю, а он молчит! И она, пичуга, льнет к нему. Выгнать ребенка! И бог и люди нам не простят.
П л а т о н. Самостоятельно жить захотел.
У л ь я н а. Души у тебя нет!
Платон подошел, включил репродуктор, услышал слова: «Поставьте ноги на ширину плеч» — и выключил.
П л а т о н. Люди давно работают, а оно говорит — «на ширину плеч».
У л ь я н а. Где они будут жить, где есть? Во что одеваться?