Рассвет чуть забрезжил, когда возле кухни замаячила долговязая фигура, наклонилась над кастрюлей, осторожно приподняла крышку и тотчас ее опустила. В тот же миг я очутился рядом и схватил фигуру за рукав штормовки.
— Попался, Рыжий! Ах ты… — Слова застряли у меня в горле, когда из соседнего куста выскочил Васька и схватил фигуру за другую руку. Уставившись друг на дружку, мы оцепенели.
— Достаточно, уважаемые коллеги. Полагаю, вы можете безбоязненно меня отпустить.
Энергичным движением головы фигура откинула капюшон, и мы с Васькой дружно ахнули: профессор!
— Вы не ошиблись, друзья…
— Эразм Модестович! Но зачем же…
— Видите ли, батеньки мои. — Цыпленкин снова стал осанистым, вальяжным. — Мне хотелось несколько разнообразить наше бытие, подбодрить наш народ, пошутить, если хотите, разыграть кого-либо…
— Разыграть?! — Васька оторопело заморгал, ему и в голову не приходило, что на планете может быть кто-то еще, любящий шутки, розыгрыши и всякие мистификации. — И ради этого… вы брали змей? И не боялись?
— Бестактный вопрос, батенька вы мой…
…Мы поднимались все выше и выше в горы, прошло уже три недели, как мы приехали сюда, но результатов никаких — таинственный снежный человек так и не появился, ничем себя не проявил, существуя лишь в рассказах жителей горных кишлаков, пастухов и охотников. Но когда Гриша и Миша начинали их «допрашивать с пристрастием», выяснялось, что сами рассказчики таинственного йети не видели, а лицезрели косматого гиганта либо живущие Бог знает где дальние родственники, либо незнакомые дехкане в районном центре, в чайхане. Мы долго выискивали среди горцев непосредственных очевидцев, и все же нам повезло — нашли-таки двоих пастухов, которые не только столкнулись с таинственным снежным человеком непосредственно, но и натерпелись по его милости страху. Тем не менее, к нашей вящей досаде, самого йети пастухи, увы, не видели, зато слышали его дикие крики, тяжелые шаги на крыше хижины, где они заночевали во время отгона скота на альпийские пастбища. Снежные люди — их было двое — не снимали осаду хижины до самого рассвета, но с первыми лучами солнца исчезли, словно провалились сквозь землю, оставив многочисленные следы своего пребывания на мокром песке у бурного ручья. Говоря о величине этих следов, пастухи менялись в лице, широко разводили руками.
— Рыбацкий синдром, — насмешливо заметил Васька. — Все рыбаки размеры своих трофеев преувеличивают, наверное, и овцепасы от них недалеко ушли…
Я тоже не слишком верил услышанному, однако на остальных участников экспедиции эмоциональный рассказ пастухов произвел большое впечатление. И надо же было так случиться, что ночью таинственный и неуловимый йети наконец-то напомнил о себе, вызвав в лагере страшную панику.
…Костер у палаток давно прогорел, участники экспедиции досматривали третий сон, когда с вершины горы с грохотом посыпались камни и большой котел для варки плова загудел тревожным колоколом. Мы вскочили на ноги с мыслью о землетрясении, что в Таджикистане нередки, но вскоре убедились, что стихия тут ни при чем — земля под ногами не тряслась. Повар Абдулло, особой храбростью не отличавшийся, на сей раз держался спокойно, никакой опасности не чувствовал, объяснив, что камнепады в горах явление обыденное, но все же будет лучше укрыться под скалой, а утром перенести стоянку в более спокойное место. Камни и впрямь сыпаться перестали, Гриша, взяв гитару, дурашливо запел:
Где ж ты парень снежный,
Где ж ты парень нежный,
Девушки скучают без тебя…
Посмеиваясь над своими страхами, мы легли досыпать, утром нам было уже не до смеха: прибежал бледный до синевы повар Абдулло:
— Товарищ профессор, товарищ профессор! Ночью в лагере был снежный человек!
— Он вам явился во сне, любезный? — улыбнулся Эразм Модестович. — И как же он выглядел, любопытно узнать?
— Был! Клянусь хлебом, был! Как выглядел — не знаю, но зубы у него как мои пальцы!
Раздался дружный хохот, заливисто смеялся и Цыпленкин, бедный Абдулло прижал руки к груди:
— Клянусь, не вру! Посмотрите сами.
Перебрасываясь шуточками, мы последовали за поваром на кухню, подошли к походному столику, на котором Абдулло готовил пищу. И ничего необычного не заметили.
— Сюда смотрите, сюда! — Абдулло с мистическим ужасом указал на большой брусок сливочного масла, угол бруска был начисто срезан, четко виднелись отпечатки зубов. — Он откусил! Он!
Окружив столик, мы рассматривали желтый брусок, увиденное сомнений не вызывало — зубы! И какие!
Лица участников экспедиции вытянулись, Васька толкнул Гришу локтем:
— Парень нежный, парень снежный! А он, оказывается, рядом с нами был. Накаркал, студент!
— Он мог на нас напасть! — ужаснулась Люся. — Вы представляете, что он мог с нами сделать!
— Прежде всего тебя бы похитил, — сказал Васька. — А потом… Потом добрался бы и до нас. — Василий хорохорился, но ночной визит и его озадачил.
— Надо скорее уходить отсюда. — Абдулло покосился на профессора. — Плохое место, шайтан место…
Цыпленкин только отмахнулся: не мешай! Замерив спичкой следы зубов, оставленные на бруске масла, профессор путем несложных расчетов пришел к выводу, что побывавший в лагере йети был четырехметрового роста и имел соответствующий вес.
— Боже мой! — Муся боязливо оглянулась по сторонам. — Да он же всех нас съест! А вы не ошиблись, Эразм Модестович?
— Расчеты точные, моя милая. Наука. А она, как известно, иногда требует жертв.
— Не хочу, — плаксиво заныла Люся. — Не хочу быть жертвой. Не хочу!
В лагере царила растерянность, Миша предложил немедленно «сниматься с якоря» и «плыть куда-нибудь подальше». Для повара эти слова прозвучали сладчайшей музыкой. Я решил не высказываться, есть начальник экспедиции, ему и решать, а Васька использовал сложившуюся ситуацию в своих целях — принялся еще больше запугивать обескураженных спутников, «развлекая» их байками одна другой страшнее. В байках фигурировали целые стада нежных-снежных, взбешенных бесцеремонным вторжением в их пределы людей, обглоданные скелеты несчастных, осмелившихся появиться на территории, где властвует йети…
— Что вы такое несете, Вася! — завизжала Люся. — Они же вегетарианцы, эти снежные!
— Вот попадетесь им в лапы, они вам покажут вегетарианцев. Обглодают, как селедку!
Назревал бунт, участники экспедиции потребовали от профессора немедленно сменить место стоянки, откочевать куда-нибудь подальше. Цыпленкин, которому совсем не улыбалось возвращаться в Москву с пустыми руками, попытался воздействовать на своих товарищей, но переубедить их не смог. Неожиданно ему на помощь пришел Васька.
— Вы совершенно правы, Эразм Модестович. Уходить нам нельзя. Снежные подумают, что мы сдрейфили, бросятся вдогонку, настигнут и в лапшу порвут. Собака тоже не терпит, когда от нее убегают…
Напряжение в лагере росло, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не ослик, возивший кухонную утварь. У всех на глазах он подошел к столику, на котором стоял злосчастный желтый брусок, примерился и откусил большой кусок масла. Абдулло замахнулся на глупую скотину, но рука его повисла в воздухе:
— Начальник! Начальник! Ходи сюда скорей, пожалуйста!
И молча указал нам на брусок, на котором отпечатались два здоровенных зуба.
— Такие же! — охнул Миша. — Один к одному.
— Ах ты, черт лопоухий. — Васька легонько постучал кулаком по лбу ишака. — Ты же нас до полусмерти напугал, ишачишка поганый!
— Вот так рушатся мифы, — с сожалением заметил профессор, уже видевший себя на Международном симпозиуме выступающим с сенсационным сообщением…
Еще недели две мы лазили по горам в тщетных поисках, но «нежных-снежных» так и не нашли. Зато наша с Василием тайна стала секретом Полишинеля. Виной тому была внушительных размеров кобра, невесть каким образом оказавшаяся в лагере. Миша с Гришей, не ведая, кто перед ними, намеревались ее схватить, но были вовремя остановлены Василием, после чего мы с ним, попросив участников экспедиции отойти подальше, продемонстрировали им некоторые приемы охотников за змеями, поймали оказавшую упорное сопротивление змею, упрятали в мешок, унесли на противоположный берег ручья и отпустили с миром. После этого пришлось поведать нашим спутникам о себе.
Рассказывал конечно же Васька, я помалкивал, изредка одергивая приятеля, когда он уж слишком увлекался. Через несколько дней во время ужина Люся поинтересовалась, что мы сделали с коброй, которую поймали в лагере:
— Вы ее отпустили, конечно?
— Зачем отпускать? — ответил Васька. — Ядовитая змея больших денег стоит. Сдам ее в Москве в научно-исследовательский институт, получу денежку. А пока она в моем рюкзаке живет. По ночам я ее выпускаю и пасу. Показать?
Заявление Василия вызвало страшный скандал, с трудом удалось успокоить наших спутников. Больше других кипятился и негодовал профессор: как-никак он являлся руководителем экспедиции, отвечал за всех, и если бы кобра кого-либо укусила…
— Ерунда! — сказал Васька, выслушав мои упреки по этому поводу. — Профессор просто-напросто труса празднует. Он же Цыпленкин, и этим все сказано!
Спорить с Василием было бесполезно.
И еще один эпизод из раннего детства.
Как-то в воскресенье возвращаюсь из зоомагазина с очередным приобретением. Оно невелико, свободно уместилось в кармане, поэтому шагаю по Москве, засунув руку в карман. Поначалу приобретение слабо сопротивлялось, затем, видимо смирившись со своей судьбой, успокоилось и притихло. Неожиданно из притормозившей у тротуара машины меня окликнули по имени. Дядя Петя!
Да, это он. Рослый, перетянутый крест-накрест блестящими ремнями снаряжения, выправка гвардейская, чапаевские пышные усы, на широкой груди два боевых ордена — по тем временам большая редкость. Герой Гражданской войны, лихой кавалерист, дядя Петя много лет служил на дальневосточной границе.
— Здорово, племяш! Как жизнь? Мать с отцом здоровы? Ну, потом доложишь все по порядку, а сейчас поедем навестим твою тетку, она в клинике, на обследовании. Садись в машину.