От прогулок по городу мы все же не отказывались, хотя это было довольно рискованно, можно было запросто нарваться на штраф или, в лучшем случае, подолгу объясняться с блюстителями порядка. Выводили Мишку поздно вечером: маленький дворик, заваленный аппетитно пахнущими коробками из-под бисквитов, служил медвежонку своеобразным манежем.
Дома Мишка в общем-то вел себя прилично, тем не менее нередко его, что называется, заносило, и он выкидывал какой-либо фокус, порождавший споры среди домашних. Почти всегда Мишкины проказы сопровождались порчей вещей, что, естественно, сильно накаляло обстановку и обрушивало на голову озорника проклятия раздосадованных владельцев разорванного, изгрызенного либо иным способом приведенного в полную негодность имущества. Особое внимание Мишка почему-то уделял обуви, лихо расправляясь с неосмотрительно оставленными на полу ботинками и тапочками, что же касается женских туфель, то с ними медвежонок почему-то расправлялся с особой жестокостью, превращая их в кучку изжеванных лохмотьев.
Мало того, медвежонок рыскал по всей квартире, выискивая ненавистные туфли. Приметив подходящий объект, Мишка долго подкрадывался к ним, прячась за стульями, а последний метр, отделявший его от вожделенной цели, проползал, периодически поднимая голову и поглядывая, не удрала ли ценная дичь. Но туфли были на редкость инертны и, на свою беду, не делали никаких попыток спастись. Это обстоятельство вызывало у Мишки лютую ярость, и он, рывком преодолев оставшееся расстояние, с ревом бросался на несчастные «лодочки» и драл их нещадно.
Потерпев значительный ущерб, мы пришли к запоздалому выводу, что обувь необходимо прятать от медвежонка подальше, иначе вся семья, во всяком случае лучшая ее часть, будет ходить босиком.
Лишившись желанного объекта охоты, Мишка отправился на поиски, долгое время шарил по комнате и, убедившись, что «дичь» бесследно исчезла, сосредоточил свое внимание на мебели. У медвежонка были очень белые и очень острые зубы, сделанные, по мнению Васьки, из высококачественной стали, во что мы почти поверили, когда старинный дубовый обеденный стол неожиданно охромел, внезапно накренившись так, что едва удалось спасти стоявшую на нем посуду.
Экстренно был созван семейный совет — стол не ботинки, его в тумбочку не спрячешь. Заседание было длительным и бурным, но закончилось, можно сказать, безрезультатно, рефреном на нем повторялись бесконечные призывы к постоянной бдительности, которые сам возмутитель спокойствия хотя и слышал, так как вертелся тут же, тем не менее полностью игнорировал, я же с горечью сознавал, что приближается грустный час расставания и что он не за горами…
А жизнь между тем текла своим чередом.
Наблюдать за медвежонком — а это удавалось не часто, лишь когда я оставался дома один и Мишку никто не отвлекал, — было интересно. Мишка очень любил играть, воображая себя охотником, выслеживал неведомую добычу. Чаще всего это была какая-нибудь вещь, легкомысленно оставленная без присмотра, несмотря на постоянные призывы тещи к бдительности. Едва такая вещь попадала в поле зрения медвежонка, он тотчас же уделял ей повышенное внимание.
Выслеживая добычу в естественных условиях — в лесу, медведи больше, чем на зрение, кстати сказать довольно острое, и на слух, полагаются на обоняние. Нос помогает медведю безошибочно найти съедобное, всегда приводит его в нужное место. Не знаю, что подсказал носишко, только медвежонок шмыгнул за кресло, спрятался, лег на живот и прямо-таки по-пластунски, старым казачьим способом пополз к заинтересовавшему его предмету. Им оказалась картонная коробка, кокетливо перевязанная розовой атласной ленточкой, — подарок внучке приятельницы, к которой вечером собиралась теща. До вечера, однако, было достаточно далеко, завлекательная коробка находилась рядом, сама же потенциальная дарительница ненадолго отлучилась по каким-то неотложным делам, скорее всего отправилась потолковать о том о сем с соседками на кухне. Покуда я, не ведая о промахе тещи, преспокойно брился в ванной, медвежонок метеором выскочил из-за кресла, схватил коробку, разодрал ее железными когтями, извлек симпатичную куколку с наивными голубенькими глазками и в одно мгновение выпотрошил ее. Розовые ручки-ножки разлетелись в стороны, а отделенная от туловища голова безмятежно воззрилась на меня незабудочными глазками, когда я вернулся в комнату.
— Мишка! Что же ты наделал, негодник! Знаешь, что теперь будет?!
Однако то, что произошло позднее, не мог представить себе не только юный разбойник, но даже и я. Возвратившаяся теща застала страшную картину — я сметал веничком в совок опилки, коими была набита павшая ужасной смертью кудрявая красавица, руки-ноги лежали в кучке отдельно, превращенную в обслюнявленные клочки картонную коробку Васька — он, как всегда, появлялся либо в самую неподходящую, либо в самую нужную минуту — успел до тещиного прихода вышвырнуть в форточку, второпях заодно отправив туда и розовую ленту.
— Бог ты мой! Что это значит?! — возопила теща, уставившись на жалкие кукольные останки. — Что это, скажите на милость?
— Видите ли… — замялся я, не зная, что ответить, однако у Васьки таких проблем никогда не было, за словом он, как говорится, в карман не лез и посему авторитетно заявил, нахально щуря зеленые кошачьи глаза:
— В наших магазинах и не такое можно приобрести. Вы проверяли покупку? Ну, правильно, вы пошли в кассу денежки платить, а вам тем временем и подложили…
— Какое похабство! — Теща пустила в ход любимое словечко, не сходившее с ее сахарных уст. — Какое невероятное похабство!
— Похабство?! Гм… Впрочем, можно и так сказать… Невероятное похабство. Вчера покупаю кружку пива, а там…
— Подождите, подождите, — прервала Ваську теща. — А где же коробка?
— Коробка?! — Васька покосился на меня: вопрос, а главное тон, каким он был задан, поверг его в замешательство. Впрочем, Васька не был бы Васькой, если б не смог на него ответить. — Ах, коробка! А ее просто не было. Была оберточная бумага какая-то, так я ее выкинул.
— То есть как — не было?! Я же ее сама принесла из магазина!
— Не было, — стараясь не покраснеть, подтвердил я. — И естественно, что не было — с тарой в стране напряженка.
Хлопая короткими ресницами, женщина пристально глядела на нас, строящих невинные рожи, и закончила излюбленным — нашла наше поведение невероятно похабным.
Очередное «похабство», совершенное бурым озорником и не заставившее себя ждать, породило у женской половины семьи искреннее недоумение и длительные тягучие размышления, ничем, впрочем, так и не закончившиеся, ибо ни к какому выводу прекрасная половина так и не пришла. Мы с тестем происшедшего не видели, хотя и догадывались, что именно произошло и кто сыграл в случившемся далеко не последнюю роль. Утвердились же мы в своем предположении значительно позже, когда вывезли Мишку на природу и увидели, как ловко и умело он ловит в крохотной безымянной речушке юрких пескариков, выхватывая их когтистой лапой из воды и швыряя через себя на прибрежный песок.
Вернемся, однако, к событию, этому предшествующему. В доме по случаю юбилея тестя ожидались гости, и женщины, подискутировав по поводу праздничного меню, решили порадовать юбиляра жареной рыбкой, отправились за оной в магазин и принесли несколько жирных карпов. Не успевшие уснуть рыбины трепыхались, кошелка ходила ходуном, и Бог знает из каких соображений, быть может, даже из гуманных — пусть бедная рыбка поживет еще немножко, прежде чем сплясать свой прощальный танец на раскаленной сковородке, карпы были пущены в наполненный водой таз, где тотчас же начали бесконечное движение по кругу, без устали кружа по ограниченному пространству, напоминая своеобразный вечный двигатель. Но последнее плавание, увы, оказалось недолгим: стоило женщинам отлучиться на кухню, где они тотчас же зацепились язычками со словоохотливыми соседками, медвежонок, который до этого сладко спал в своем устланном куском моей фронтовой шинели ящике, мгновенно пробудился — верный дружок нос уведомил его, что дрыхнуть в столь ответственный момент просто преступно. Раздразнив Мишку заманчивым запахом, нос безошибочно указал ему верное направление и привел медвежонка к тазу, который простодушные кулинарки почему-то оставили на полу, значительно облегчив Мишке задачу, с которой он справился блестяще, причем в предельно сжатые сроки. Не знаю, как долго продолжались разговоры на кухне, но когда обе дамы вернулись в комнату, то были озадачены чрезвычайно. Удивлению женщин не было предела — таз оказался пустым, карпы исчезли бесследно, именно бесследно — капли воды, оставшиеся после того как Мишка выловил злосчастных рыб, уже высохли, разделывал добычу и с наслаждением уписывал ее Мишка, благоразумно забившись под тахту, а насытившись, тотчас же снова улегся в свой ящик и к моменту возвращения поварих уже спал сном праведника и даже слегка посапывал во сне.
Куда же подевались рыбины? Ломая голову над этой загадкой, но так ее и не решив, теща повернулась к дочери, та, в свою очередь поразмышляв над проблемой, почему-то пристально поглядела на меня:
— Это, конечно, твои с Васькой штучки? Ну, пошутил, а теперь отдай рыбу, мама же не успеет ее приготовить!
Я-то сразу смекнул, о чем идет речь, — приметил на потешной Мишкиной мордочке несколько блеклых чешуек — все, что осталось от злосчастных рыбех. Но выдавать друзей не в моих правилах, поэтому пришлось наводить тень на плетень, как-то выкручиваться, но в конце концов признаться. Теща закатила истерику, обрушивая на мою и Мишкину голову страшные проклятия, истерика грозила затянуться, но ее прекратил вернувшийся домой юбиляр. Узнав, в чем дело, он расхохотался и успокоил взбесившуюся супругу трогательными словами сочувствия, произнесенными проникновенным голосом:
— Проворонила рыбку, дорогая? Сама виновата — не хлопай ушами.
Теща ничего не ответила, но с этой минуты завела своеобразный дневник, куда каллиграфическим почерком подробно заносились все бандитские деяния медвежонка и соответственно давалас