Постепенно как-то незаметно мы привыкли друг к другу, но Рыська, хоть и стала ручной — милой, доброй и ласковой, была тем не менее совершенно неуправляемой и не давала ни малейшего основания думать, что когда-нибудь удастся ее остепенить. Настоящему дрессировщику задача укрощения строптивой была бы, наверное, по плечу, мне же, не владевшему даже азами дрессировки, совладать с Рыськой было не по силам, и о том, как сложатся наши отношения в будущем, даже не хотелось думать.
А пока Рыське была предоставлена полная свобода; жить в сумке она больше не захотела, однако шапку мою, Бог знает во что превратившуюся, Рыська забрала с собой на антресоли, где обосновалась на одной из полок, предварительно сбросив оттуда все лишнее. Все, кроме утюга.
Новое жилье, находившееся под самым потолком, Рыське нравилось, забиралась она туда по дверному косяку, безжалостно обдирая его когтями. Спускаться тем же путем Рыська могла, но делать это не любила и, когда еще немного подросла, стала попросту спрыгивать с антресолей на пол либо на мое плечо и всякий раз здорово пугала меня, заставляя вспоминать таежное приключение Афанасия: о похожих на рыболовные крючья когтях Рыськи я никогда не забывал, так как с их разрушительными способностями сталкивался почти каждодневно и забыть об этом грозном оружии было просто невозможно.
Справедливости ради скажу, что Рыська больше ни разу, с тех пор как малышкой я пытался извлечь ее из сумки, меня не поранила, широкие лапы ее были мягкими, розоватые, ненамозоленные их подушечки — нежными, поэтому приземлялась Рыська после прыжка почти бесшумно.
Любопытное зрелище являла собой Рыська поздним вечером или ночью, зажигая на антресолях два ярких янтарных фонарика, и создавалось впечатление, что они светят прямо на тебя. Во многом Рыська походила на обычную домашнюю кошку, так же играла с привязанной на веревке бумажкой, носилась взад-вперед по квартире, легко преодолевая все препятствия, и обязательно бумажку настигала. Поначалу бумажке ничего не грозило, когда же Рыська входила в раж, от бумажки оставались мелкие клочья. Словно сожалея, что игрушка растерзана и гоняться больше не за чем, Рыська садилась рядом и долго созерцала содеянное, время от времени косясь на меня, — не предложу ли я ей новую игрушку взамен уничтоженной. Но я не предлагал, и разочарованная Рыська неспешно удалялась, то и дело оглядываясь, то ли надеялась, что я передумаю, то ли что бумага оживет.
В спортивном магазине я купил ей теннисный мячик, вещь более прочную, но, как выяснилось, столь же недолговечную, как и бумажка, привязанная к веревочке. С мячиком Рыська расправилась быстро, пришлось заменить его хоккейной шайбой — литую резину не так просто разодрать когтями или разгрызть. Шайбу Рыська гоняла целыми днями и так увлекалась, что, разлетевшись в погоне за неуловимой шайбой, опрокидывала стулья, могла запросто и человека с ног сбить, поэтому, когда дома начинался «хоккей», я забирался на тахту и с интересом следил за игрой. Но ролью стороннего наблюдателя ограничиваться не удавалось — Рыська так увлекалась, что шайбу приходилось изымать, однако делать это нужно было незаметно, молниеносно, в противном случае можно было заработать десяток глубоких царапин. Никакие перчатки от этого уже не спасали…
Лето выдалось жарким, душным; частые грозы облегчения не приносили, небо быстро очищалось от туч, и солнце вновь начинало палить. В первых числах сентября я получил отпуск и вместе с Рыськой уехал к своему дальнему родственнику, лесничему. Рыську я, невзирая на ее отчаянные протесты, с трудом запихал в служившую ей некогда сумку, застегнув «молнию» почти до конца. Рыська оказалась тяжеленькой, основательно прибавила в весе.
Лесника я заранее предупредил о приезде, однако о своей четвероногой спутнице умолчал: будь что будет, не прогонит же меня дед Степан, а упреки, которые наверняка последуют, я как-нибудь стерплю, чего не сделаешь ради Рыськи…
Ничего страшного, однако, не произошло, дед Степан, плечистый, кряжистый бородач, увидев выпрыгнувшую из сумки Рыську, дернул спутанную бороду:
— Дожили! Из Москвы рысей везут! Эка невидаль! Ну чего ты извиняешься, пусть живет. Да у нас их, если хочешь знать…
— Оставить было не с кем, потому и привез. Вы уж простите.
А Рыська, очутившись посреди двора, обнесенного низеньким забором, растерялась: непривычная обстановка, долгое заточение в темной сумке, дорожная тряска, шум, незнакомые запахи и звуки — все это сильно подействовало, и Рыська, прижав украшенные кисточками уши, прошлась по двору на полусогнутых лапах, тревожно озираясь, готовая ежесекундно пуститься наутек.
— Сразу видать, городская, — усмехнулся дед Степан. — Ничего, милая, приноровишься…
Я потрепал Рыську по спине; приободрившись, она обнюхала куст шиповника, уколовшись, отпрянула назад, подошла к мачтовой сосне, заинтересовалась цепочкой муравьев, снующих вверх и вниз по стволу, и, словно соревнуясь с ними, вскарабкалась на дерево, залезла на обломанный толстый сук, с опаской поглядывая вниз; к нам подбежал в это время лопоухий веселый щенок, такого зверя (как, впрочем, и других) Рыське видеть не доводилось, и она застыла, не зная, как ей быть — спускаться на землю или карабкаться вверх: от незнакомого существа всего можно ожидать — вдруг пустится вдогонку! Но щенок Рыську не замечал, движимая любопытством, она стала медленно слезать с дерева и наконец очутилась на земле.
Увидев ее, щенок отважно устремился навстречу. Рыська подбежала к дереву, готовая в любую минуту вскарабкаться на него, затем все-таки решила не рисковать и с того же толстого сука внимательно разглядывала незнакомца. А песик обнюхал дерево и отбежал в сторону, Рыська, осмелев, спрыгнула на землю… Вечером они уже носились по желтеющей траве взад и вперед, играли: щенок тявкал, пытаясь схватить Рыську за ногу, Рыська увертывалась, отбегала, останавливалась, словно поддразнивала собаку, и та снова пускалась в погоню.
— Детишки, — ероша кудлатую бороду, сказал дед Степан. — Им лишь бы поиграться.
С лопоухим Шариком Рыська подружилась, на кур она, к счастью, внимания не обращала. Но с одноглазым котом отношения явно не заладились. Старый кот, считавший себя полноправным хозяином, присутствием Рыськи явно тяготился, о чем извещал воинственным урчанием и соответствующим видом. Рыська не обращала на него никакого внимания, старательно притворялась, что его не замечает, сама же исподволь зорко следила за каждым движением кота, полагая, очевидно, что от подобного типа можно ожидать всяких пакостей.
И Рыська не ошибалась: своенравный, злой кот к чужим людям относился с недоверием; завидев на кордоне посторонних, раздраженно подергивал хвостом и даже выкормившего его деда Степана переносил с трудом. Кто-то сказал, что кошки терпят человека как приложение к мышам, не берусь утверждать, что это так, не берусь и оспаривать данное суждение, но похоже было, что Циклоп — так звали одноглазого кота — своим поведением наглядно это подтверждал.
Циклоп считал себя местным властелином, за всю жизнь не встретив со стороны обитателей лесного кордона какого-либо сопротивления. Собак он не боялся, смирную лошадку и домашнего кота в грош не ставил, даже деда Степана изволил замечать лишь тогда, когда тот давал ему что-нибудь вкусненькое. Окрестный лес был в полном его распоряжении, мыши на кордоне водились в избытке, не было недостатка и в пичугах, которые стайками слетались к конюшне; весной и в начале лета можно было с успехом разбойничать, разоряя птичьи гнезда. В юности Циклоп этим постоянно занимался, но, заматерев, обленился: зачем прыгать по ветвям, ежели во дворе сколько угодно глупых воробьев? Беспечные, жирные по осени, они сами идут в лапы…
И вдруг появляется какая-то образина с кисточками на ушах, бесцеремонно вторгается на его законную территорию и ведет себя так, словно все здесь ей принадлежит. Возмутительно! Придется навести порядок!
Циклоп терпеливо ждал подходящего момента — затевать свару при свидетелях не хотел, инстинктивно предвидя заступничество двуногих: дед Степан в этом отношении был суров, распри между своими питомцами пресекал самым решительным образом, под горячую руку мог и метлу в ход пустить, такое бывало, поэтому кот выжидал, бесясь от того, что Рыська его упорно игнорирует.
Однажды Циклоп все же улучил удобный момент: дед Степан косил на поляне траву, я сидел за столом и писал, а Рыська, растянувшись во всю длину, нежилась под ласковым солнышком. Убедившись, что реальной опасности нет и ему никто не помешает, Циклоп, нервно подергивая хвостом, занял исходную позицию для атаки, напрягся перед броском, и его единственный глаз вспыхнул злобным огнем.
Мне из окна были хорошо видны маневры Циклопа, сперва я решил, что он крадется к какой-нибудь незадачливой птахе, собирается ее изловить, но вскоре понял, что кота интересует вовсе не птица: неужто же он рискнет напасть на рысь?
К вящему моему удивлению, Циклоп рискнул, поскакал галопом, выгнул спину дугой, распушился, хрипло заорал: «Я-а-ууу!» — и, ничтоже сумняшеся, схватил Рыську за шиворот. Рыська вскочила на ноги и легко стряхнула нападавшего, кот снова прохрипел свое: «Я-а-ууу!» — и бросился вперед, но получил такую оплеуху, что отлетел как мячик. Преодолев расстояние одним прыжком, Рыська влепила коту вторую плюху, третью, быстро-быстро заработала лапами, привстав на задние ноги, чем-то напоминая атакующего боксера. Ловкая, сильная Рыська не только отбила нападение, но и, в свою очередь контратаковав противника, привела его в состояние, именуемое в боксе «состояние гроги», проще говоря и опять-таки используя боксерскую терминологию, кот «поплыл». Шок!
Наступило короткое затишье, оглушенный котяра сверлил Рыську своим единственным оком, горевшим дьявольским огнем, мужское достоинство не позволяло ему признать свое поражение: я же был наслышан о его похождениях — Циклоп слыл стойким бойцом.
Стряхнув вызванное шоком оцепенение, кот с истошным криком «Я-а-уу!» вновь ринулся в атаку, но получил такую трепку, что, вмиг утратив весь свой воинственный пыл, постыдно бежал с поля боя. Да не тут-то было — от рыси не убежишь! Самоуверенный Циклоп мог бы юркнуть под дом, где был недосягаем, более крупная Рыська в отверстие, ведущее в подвал, пролезть при всем желании не смогла бы; но кот бросился в конюшню, ворвался в распахнутые настежь ворота. Рыська последовала за ним, кот пулей вылетел во двор, роняя приставшие к шерсти соломинки, кинулся было в лес, но рысь бросилась наперерез, и тогда Циклоп совершил непростительную ошибку — вскарабкался на росшую во дворе ель и оказался едва ли не на самой макушке. Удивленная ловкостью и проворством противника, Рыська остановилась под деревом, а Циклоп, вообразив, что он в безопасности, обнаглел до того, что спустился пониже, прошел по толстому суку, нависшему прямо над находившейся под деревом рысью, и, торжествуя победу, проорал свое «Я-а-уу!».