омаху как ветром сдуло, шмыгнула в кусты и исчезла. Впрочем, надолго ли? Хитрая бестия поймет, что я беспомощен, и обязательно вернется.
А мороз крепчал, нога, зажатая капканом, замерзла так, что я перестал ее ощущать, даже боль притупилась. Руки тоже закоченели, особенно левая: стальные челюсти ловушки нарушили кровообращение. Я то и дело ронял голову на снег, щека горела, словно обожженная. Положение стало критическим, приближался конец.
Внезапно я успокоился, мне стало безразлично, что со мной будет. Я прекратил борьбу, сдался, бессильно опустил голову в снег. Затем, столь же неожиданно, — вспышка бешеной ярости: ни черта, я еще поборюсь! Вытянув руку, я вновь попытался дотянуться до карабина, покрывшегося морозным инеем. Не получилось. Поднимаюсь на локте и устремляюсь всем телом вперед. Дикая боль в ноге, варежка скользит по обмерзшему прикладу карабина. Зубами срываю варежку, негнущимися пальцами скребу по отполированному прикладу: не за что уцепиться, не за что! И вдруг ногтем ощущаю маленькую выемку, щербинку — какое счастье! Вся надежда теперь на эту крохотную ямку, даже не ямку, а едва заметную царапину на прикладе. Все охотники, военные, все люди, имевшие дело с оружием, от такого открытия огорчаются, это признак небрежного с ним обращения, я же готов кричать от восторга на всю тайгу — теперь есть за что уцепиться!
Медленно сгибаю палец, но карабин неподвижен, наверное, примерз, впрочем, нет, просто давит своей тяжестью. Снова и снова пытаюсь подтянуть оружие, дернуть его с места, но палец соскакивает. Отогреваю палец во рту и не прекращаю своих попыток. И наконец удача: карабин сдвинулся с мертвой точки. Еще несколько усилий, еще, и он рядом со мной. Рядом!
Сую закоченевшие пальцы в рот, боль неимоверная, даже зубы заныли. Постепенно кисть удалось отогреть, карабин, к счастью, заряжен: судорожно дернув негнущимся пальцем спусковой крючок, я раз за разом выпустил всю обойму. Выстрелы следовали один за другим. Когда кончились патроны, я уже не сумел натянуть варежку, рука одеревенела…
Лука разыскал меня под утро. Быстро высвободив из капканов, он принялся усиленно растирать мне ноги, руки, лицо. Очнулся я, когда он сидел рядом на корточках в одном свитере, из-под сбитого на затылок треуха торчали мокрые от пота волосы. Заметив, что я пришел в себя, Лука энергично встряхнул меня и рывком поставил на ноги, придерживая, подтащил к высокой сосне, прислонил меня к дереву. Я безвольно кренился, хотелось одного — спать, спать. Лука грубо встряхивал меня, тормошил, а меня клонило в сон. И тогда потерявший терпение Лука влепил мне пощечину, это отнюдь не медицинское средство оказало на меня разительное действие. Взревев от возмущения, я бросился на Луку, сбил его с ног и мял ему бока до тех пор, покуда не услышал смиренное:
— Хватит, однако. Хватит…
Так как я не сразу уяснил смысл сказанного, Лука всерьез испугался за целостность своих ребер; сильно оттолкнув меня, поднялся на ноги и, видя, что я готовлюсь атаковать его, примиряюще сказал:
— Хватит, однако, Юра.
— Хватит так хватит, — согласился я, тяжело дыша. Лука оделся, поднял втоптанный в снег карабин. Мы посмотрели друг на друга и захохотали.
— Домой надо, однако, — устало проговорил Лука. — Сейчас сниму капканы, язви их в душу, и пойдем.
В заимке я горячо поблагодарил Луку за спасение и с наслаждением растянулся на скрипнувшей скамейке. Уже окунаясь в сон, вспомнил о росомахе.
— Хитрый, однако, зверь, — пробормотал Лука. — Но ничего, быть треске на крючке…
А росомаху я с тех пор так и не видел, о чем и поныне жалею.
Глава пятаяСокровища хана Кучума
Лето в Западной Сибири протекает по-разному. Иной раз с июня до сентября идут обложные дожди, дует холодный, порывистый ветер, но такого теплого, как в 1954 году, даже дряхлые старики не помнили: стояла изнурительная жара. Солнце палило нещадно, поэтому всякий раз, когда выдавалась свободная минута, я шел на берег Иртыша, купался, дочерна загорал в песчаных дюнах. Река неспешно несла мутноватые воды к океану, вдали зеленел лес, в голубом небе парили коршуны.
Однажды подсел ко мне на пляже Петя Махлонов, наш редакционный шофер (в те годы я жил в маленьком городке, работал в местной газете), и предложил организовать экспедицию для поисков золота. Ни больше ни меньше.
— Золота?!
Кривоногий, приземистый Петька был совершенно серьезен, на мускулистом теле сверкали крупные капли, теплый ветер ласково теребил мокрые спутанные волосы.
— Не веришь, Юрыч? — Петя извлек из брезентовой сумки небольшую старинную книгу в кожаном переплете с позеленевшими медными застежками. Титульный лист с названием отсутствовал, выполненная тушью надпись на первой странице свидетельствовала:
«Книга сия принадлежит почетному гражданину Крайска, купцу первой гильдии господину Животикову и в его библиотеке быть имеет».
— Полистай на досуге. Поймешь, что к чему, отчего и зачем.
Библиографической редкостью книжка эта, конечно, не была, но прочитал я ее с интересом. Книга поведала о несметных сокровищах, зарытых в многочисленных буграх на берегах Иртыша, Тобола и Оби. Клады были оставлены неведомым народом, покоренным впоследствии сибирским властителем ханом Кучумом.
Прочитанное меня не удивило — в городском музее подобных произведений немало, доверия они не вызывали, хотя полвека назад местные жители, охваченные лихорадкой кладоискательства, усердно копали землю и подчас действительно находили разные золотые вещицы — украшения, фигурки людей и животных и даже золото в слитках. Мало того, до революции в городе существовали профессиональные бугровальщики. Заручившись поддержкой частных лиц, они разрывали многочисленные «бугры» — древние холмы-могильники — искали золото и нередко находили искомое. Впоследствии поиски кладов как-то сами собой прекратились — то ли все окрестные «бугры» были уже разрыты, то ли людям надоело гоняться за призрачным счастьем.
Утром я книгу вернул, мою ироническую улыбку Петька проигнорировал, достал из кармана засаленную, наклеенную на пожелтевшую марлю карту.
— В книжке была. Книгу я на чердаке нашел, когда наш дом ремонтировали, а карта точно указывает место, где клад зарыт.
— Ну, теперь все кучумское золото — наше!
— Смеяться-то погоди…
Карта воспроизводила небольшой участок местности, прилегающей к деревне Карачино, были приведены координаты клада, закопанного на высоком берегу реки. Заветное место обозначалось крестиком.
— С чего ты взял, что речь идет о кладе?
— А о чем же еще? Наверняка там золотишко спрятано. Давай попытаем счастья, Юрыч, вдруг повезет? У тебя ведь скоро отпуск, а я с главным договорюсь…
Отпуск мы получили, я телеграммой вызвал друзей, но приехали только Марк и Николай, Ваську угораздило сломать ногу, он ковылял на костылях, и можно было представить досаду Рыжего, привыкшего повсюду быть первым. Группа собралась немногочисленная: Петя привел с собой сестру Лену и приятеля Рочева — потомственного охотника, крепкого парнишку-коми. В самый последний момент к нам присоединился заведующий клубом деревни Карачино, видный пышноусый мужчина, носивший благозвучную фамилию Дуб, хорошо знающий родные края.
Транспортом мы не располагали, поэтому выбрали наиболее надежный на Руси способ передвижения — отправились за сокровищами пешком. Обязанности распределили заранее: кашеварить должен был каждый по очереди, копать обязаны были все. С последним Дуб не согласился, заявил, что у него одышка, зато кашеварить он готов за всех. Просьбу уважили немедленно — считалось, что готовить пищу гораздо труднее, нежели выполнять обязанности землекопа.
Деревня Карачино лежала в стороне от тракта, петлявшего в глухой тайге. Сравнительно недавно к ней проложили узкую грунтовую дорогу, однако мы избрали другой маршрут — решили двигаться берегом Иртыша. Веселой гурьбой вышли мы на окраину городка, миновали кладбище, углубились в лес. Вечером пробились к берегу реки, развели костер, поставили палатки; Дуб отрядил двоих за хворостом, а Лену послал за водой.
Пока варился ужин, Рочев решил наловить рыбы, размотал переметы, проверил крючки, теперь следовало раздобыть наживку. В качестве таковой использовались жирные метляки, обитавшие в придонном иле. Рочев рыхлил ил палкой, метляки всплывали на поверхность белыми комочками. Нанизывать скользких метляков на изогнутые жала крючков было до тошноты противно.
Но вот наживка готова, Рочев наступил ногой на длинную бечеву, к которой на коротких лесках были привязаны крючки, и, размахнувшись, швырнул грузило. Перемет взлетел в воздух, извиваясь, упал в реку, оставив на гладкой поверхности змеиный след. Привязав конец бечевы к вбитому в землю колышку, Рочев поставил второй перемет и улыбнулся:
— Ловись, рыбка, большая и маленькая!
Ждать нам не хотелось, выручил Дуб — призывно заколотил в пустой котелок: ужи-нать!
— Чего орет? — недовольно буркнул Рочев. — Рыбу пугает.
Мы проголодались, сидим у костра, отдавая должное кулинарному искусству Дуба. Говорим, разумеется, о кладах; предположения высказываются самые фантастические — тут и десятки килограммов драгоценного металла, принадлежавшего некогда исчезнувшим народам, и личное имущество супруги хана Кучума, красавицы Сугзе, и часть золотого запаса, вывезенного в годы Гражданской войны адмиралом Колчаком и не найденного поныне. Мне эти предположения кажутся детски наивными, но огорчать взбудораженных мечтателей не хочется. Иван Иванович Дуб подходит к проблеме иначе:
— Ежели подфартит, нам положено вознаграждение. Как думаете, процентов десять дадут?
— Какие десять? — подмигивает нам Лена. — Пятьдесят отвалят. Не меньше.
— Полста?! Быть того не могет! — У Дуба перехватило дыхание, задергались пышные усы.
— Не сомневайтесь, — подыгрывает сестре Петька. — В банк пойдете с чемоданом, а то и с двумя. У вас есть чемоданы, Иван Иванович?
Рочев, посмеиваясь, встал: пора проверять снасти. Идем за ним. Рочев подтягивает перемет, медленно ползет на берег мокрая бечева, звенит, дробясь о поверхность воды, капель. Один за другим показываются крючки, рыбы на них нет, не видно и наживки. Дуб улыбается, стерлядка рыбка ушлая, каждому в руки не дается. Рочев вытягивает другой перемет, результаты те же.