— Пойду-ка я спать, — сладко зевает Дуб, и его шаги замирают вдали.
Мы помогаем огорченному Рочеву ловить метляка, ставить переметы. Петя разводит небольшой костерок, отсветы пламени играют на черной воде. Лена сидит, обхватив руками коленки, неотрывно глядит на огонь. О чем она думает? Петя вполголоса мурлычет старинную сибирскую песню. Рочев прогуливается вдоль берега реки, в ночном воздухе звериным зрачком горит огонек его папиросы. Часом позже уходим и мы с Марком, где-то за мысом, играя, шлепает по воде лопушистым хвостом налим…
Разбудили меня птицы, воздававшие хвалу восходящему солнцу. Ребята уже успели умыться, Николай с этюдником стоял поодаль, увлеченно работал. Дуб помешивал поварешкой в котле:
— Уварилась юшка. Рыбак наш все ж таки добился своего. Упрямый, распроязви его…
Стерляжья уха оказалась превосходной, насытиться ею было невозможно, и это огорчало Дуба:
— Уху всю выхлебали, кашу оприходовали, да еще добавки просите! Эдак мне вас не прокормить!
— Не боись, Иван Иванович, золотишко все расходы окупит сполна, — утешал Петька. — И на нас не обижайся, не такие уж мы прожорливые.
Когда двинулись дальше, я с друзьями приотстал от остальных. Марк поглядел на меня испытующе:
— Ты всерьез веришь, что тут можно золото найти? Это же авантюра!
— Если так, почему ты здесь оказался?
— Во всяком случае, не золото меня прельстило. В этих краях мне еще бывать не приходилось, потому и приехал.
— А ты, Коля, что думаешь насчет клада?
— Мне клады не нужны, природа здесь роскошная, художнику есть где разгуляться…
На третий день утром мы пришли в Карачино, до заветного места оставалось одиннадцать километров. В деревне был объявлен короткий привал, мы остановились на околице, Дуб привел сгорбленного старичка, чтобы уточнить кое-какие детали. Услышав о кладе, старик тут же вызвался нас сопровождать, но вскоре отказался от своего намерения: здоровье не позволяло… Я потихоньку спросил старичка, что он знает о кладах, дед слышал о них очень много, но поклялся, что никто из его односельчан ничего ценного в земле не находил. Комментарии к этому заявлению не требовались.
Покуда мы выуживали информацию у аборигена, Дуб притащил бидон молока, напоил нас, наполнил фляги и хотел было продолжить заготовку съестного, но пора было идти дальше. Остаток пути мы проделали без приключений; увидев стоящую на высоком берегу реки деревянную часовенку, мы направились прямо к ней.
Часовню со всех сторон окружали высокие сосны. Дверь оказалась запертой, Рочев хотел вышибить ее плечом, но Марк запротестовал. Рочеву не понравилось, что им командует какой-то москвич, но зоолога поддержал Петя:
— Оставь часовню в покое, это ориентир, зачем же в нее ломиться? Карта что говорит? — Он достал карту. — «От задней стены часовни отмерь на восход двенадцать печатных сажен. Потом обернись и, глядя перед собой, отмерь три аршина ровно. И рой под сосной. Ищи и обрящешь».
Ребята загалдели, мы понятия не имели о печатных саженях, да и об аршинах имели довольно смутное представление. Дуб посмотрел на нас с сожалением:
— Эх вы! Да это в деревне каждый ребенок знает. Сажень — два нормальных шага, аршин — один шаг, чуть меньше нормального.
Объявив об этом с чувством собственного превосходства, Дуб склонился над землей, словно хотел проникнуть взглядом в ее глубины на энное количество печатных сажен или аршин, стоял, не обращая внимания на находившийся рядом хвойный конус муравейника.
— Осторожней, дядя Ваня! Муравьи в усы залезут, — засмеялась Лена.
— Хватит шутки шутить! Чего стоите, копайте!
Мы заработали лопатами, снимая верхний слой грунта. Петя замахал руками, крикнул издали:
— Не там, не там. Под сосной ройте.
— Нет здесь никакой сосны…
— Спилили. Ройте у пня.
Работали мы часа четыре, устали невероятно. Немного отдохнув, копали до тех пор, пока наконец взмокший от пота Петька не проклял громогласно купцов первой гильдии — всех до единого. Я разделял его возмущение: стояла немыслимая жара и копать землю под лучами палящего солнца было тяжко. Когда недовольство землекопов достигло апогея, подошел Дуб:
— До сих пор не вырыли? Сколько можно ковыряться?
Лучше бы он этого не говорил! Воспользовавшись тем, что Лена в данный момент плескалась в реке, Рочев не стал облекать свой ответ в мало-мальски приличную форму, послав Ивана Ивановича по известному адресу. Дуб взбеленился:
— Да я вам, да вы мне… Вы ответите!
— Подождите, друзья, подождите, — вмешался Петя. — Ошиблись мы, однако. Не тут роем. Надо там, — и указал на стоящую поодаль сосну.
Рочев, тяжело дыша, выбрался из ямы, сжал лопату:
— Ах ты…
— Я тут ни при чем. Иван Иванович напутал со своими нормальными шагами. Они у него как раз ненормальные. А я расстояние перемерил, только и всего.
Мы снова принялись за работу. Смущенный Дуб, стараясь загладить свой промах, забыл о достигнутой ранее договоренности и, взяв лопату, энергично отшвыривал землю, то и дело поглаживая распушившиеся усы. Копали молча, смахивая обильный пот. Всякий раз, когда лопата ударялась о камень, мы вздрагивали и ошалело смотрели друг на друга. Но вот в яме отчетливо звякнул металл. Петя упал на колени, быстро-быстро разгреб ладонями взрыхленную землю:
— Есть!
И показал нам какой-то предмет, обернутый толстой промасленной бумагой. Рочев выронил лопату, Петя выбрался из ямы, сорвал обертку, под ней оказался миниатюрный железный сундучок.
— Аккуратней открывай! — засуетился Дуб. — Держи платок. Подстелешь.
— Зачем?
— Чтоб ни одна монета, ни одно колечко не затерялись ненароком.
В сундучке хранилось нечто более ценное, чем все сокровища мира, — любовные письма настоятельницы крайского женского монастыря Аглаи сыну купеческому Илье Животикову, двадцать четыре перевязанных поблекшей розовой ленточкой письмеца. Конверты с изображением купидона, пронзающего стрелой чье-то бедное сердечко, еще хранили тончайший аромат дорогих духов.
Так вот почему купец так берег книгу о кладах и вложенную в нее карту! Неудивительно, спрятанный им клад был всем кладам клад.
Забегая вперед, скажу, что над нами смеялся весь город. Редакцию завалили письмами, непрерывно звонил телефон, каждому хотелось чем-нибудь уязвить горе-кладоискателей, хотя думаю, что многие нам просто завидовали: что ни говори, а наше путешествие было неординарным.
Трудно описать охватившие нас разочарование и досаду. Ребята обвиняли друг друга, скопом нападали на затеявшего поиски мифических сокровищ Петьку, мои же друзья не огорчились, проблемы кладоискательства их не волновали. Больше всех страдал Дуб, сокрушаясь о напрасно потерянном времени.
…Заметив, что атмосфера накаляется, я предложил пойти купаться. Мы сбежали с берега вниз, вздымая тучи мучнистой пыли, за нами текли песчаные ручейки. Река сильно обмелела, метрах в двадцати от берега виднелся островок, влажный песок был испещрен крестиками, мелкими стежками — тут отдыхали и промышляли рыбу птицы. Когда мы подплывали к острову, с воды поднялась утка, тревожным кряканьем предупреждая об опасности утят. Пушистые комочки, испуганно попискивая, беспомощно трепыхали неоперенными крыльями. Утиная флотилия отплыла подальше, утка, описав дугу, шлепнулась в воду, увлекла утят за собой.
Часть песчаного острова покрывал тонкий слой нагретой солнцем воды, мы лежали в воде, подложив руки под голову, в небе скользили перистые облачка, коршуны, распластав крылья, плавно кружили в голубой вышине. И так хорошо, так было тихо вокруг…
— Эй, на острове! Скорее сюда!
— Дуб орет, — недовольно сказал Рочев. — Клад нашел, не иначе.
— На-ше-ел, — доносилось с берега. — Наше-ел!
Мы бросились в воду, быстро вскарабкались на крутой, обрывистый берег. Дуб сиял:
— Рубашку я простирнул, сушить повесил. Хотел, стал быть, снять ее — она на сучке висела, гляжу, а сучок-то не сучок!
Из сухого суглинка торчал бурый отросток: кость!
— То ж рог коровий! Буренку дохлую тут закопали, — засмеялся Петя.
— Э, нет! Тащите лопаты!
Минут через сорок мы вырыли из земли громадный изогнутый бивень мамонта. Хотя подобные находки нередки на отмелях северных рек, размерами бивень превосходил все виденные нами ранее. Даже выставленный в городском музее череп мамонта был украшен бивнями гораздо меньшими, вдобавок обломанными. Наш же был совершенно целым, если не считать нескольких продольных трещин.
Мы оттащили бивень к реке, хорошенько обмыли, надеясь, что он приобретет молочно-желтый цвет и заблестит на солнце, как бильярдный шар, но бивень лишь чуть посветлел.
— Надо отправить его косторезам, — предложила Лена. Тобольская косторезная артель славилась у нас в стране и далеко за ее пределами замечательными изделиями из моржовой и мамонтовой кости.
— В музей отдадим, — возразил Дуб. — Пусть люди смотрят. А рядом будет табличка: «Бивень найден Дубом И. И.».
Однако дух тщеславия, гнездившийся в Иване Ивановиче, столкнулся с духом противоречия, присущим, по мнению Марка, всем современным женщинам. Завязался спор, в котором Дуб, несмотря на всю его нахрапистость, упорство и фамилию, был повержен в прах: переубедить Лену он так и не смог.
— Сдаюсь! Где начинается женщина, там кончается логика…
Утром Иван Иванович уехал в город, вместе с ним отбыли Петя и Лена. Рочев остался с нами, мы же решили продолжать путешествие, выбрав конечным пунктом маршрута затерянную в тайге деревушку с многообещающим названием Медвежье.
Мы шли вдоль берега, то и дело вспугивая стайки уток. Взлетев, они описывали большую дугу и приводнялись далеко впереди, чтобы вскоре снова взмыть над величавой рекой. Было раннее утро, равнинное левобережье тонуло в туманной дымке.
— Однако, сохатый плывет, — сказал Рочев. Марк вынул из чехла бинокль, но и без него был хорошо виден плывущий лось, голову животного украшали большие рога.
Укрывшись в молодом ельнике, мы наблюдали за лосем.