— Специально для вас организуем, — убеждал Марк, — ловить будем мы, а вы только при сем присутствовать.
Геологи вежливо отнекивались, но в конце концов согласились.
На рассвете мы вышли из лагеря. В «показательной» охоте приняла участие вся наша экспедиция. Курбан, Марк и бородатый Саша шли в авангарде, Николай и я замыкали шествие. Вскоре мы добрались до невысокого плато.
Тщательно осматриваясь вокруг, мы двигались между обломками скал, из-под ног то и дело выскакивали ящерицы и удирали в расселины, крупные черные жуки неторопливо ковыляли мимо, на сером камне нежился на солнце рыжеватый скорпион. Васька с удовольствием хлестнул по нему прутом, и страшный хвост с ядовитой колючкой упал под ноги геологу, который окинул Ваську испепеляющим взглядом.
— А если бы ты мне на голову сбросил?
— Если бы да кабы, — невозмутимо ответил Васька. — В нашем деле с опасностью, да еще проблематичной, считаться не приходится.
— Давно ли ты стал таким храбрым? — усмехнулся Марк.
…Через полчаса мы поймали несколько желтопузиков, трех степных удавчиков и тонкую, как плеть, стрелу-змею. Саша принимал в охоте самое активное участие, проявляя при этом такую ретивость и несдержанность, что осторожный Курбан только головой покачивал да цокал языком.
Несмотря на то, что место по всем признакам обещало быть «урожайным», змей не было видно. Они попрятались в расселинах, под обломками скал.
— Надо камни переворачивать, — посоветовал Курбан.
Марк промолчал.
Тотчас Василий и Саша опрокинули огромный камень, но, кроме пары ящериц и небольших желудеобразных жуков, под ним ничего не оказалось.
— Не везет нам, — заметил Саша. — Это я такой невезучий.
— Повезет, не хнычь! — успокаивал Васька.
Курбан, усевшись по-турецки, стал набивать трубочку. Николай достал блокнот и карандаши, готовясь сделать несколько зарисовок. Я возился с фотоаппаратом, прикидывая, какую выдержку нужно дать на таком солнце, только Васька и Саша неутомимо прыгали по камням в поисках пресмыкающихся.
Николай повертел в пальцах карандаш, сунул блокнот в полевую сумку.
— Не получается что-то сегодня, — виновато улыбнулся художник. — Бывает такое: когда рука не идет.
— Лишь бы ноги шли! — крикнул Васька. — Не унывай, Коля, лучше присоединяйся к нам, вместе ловить веселее!
— Иду! — отозвался Николай.
Они отошли на порядочное расстояние. Мы с Курбаном следили за плавным полетом орлов. Восемь громадных птиц кружили неподалеку, не делая ни одного взмаха могучими крыльями, планировали в незримом токе воздуха.
— Это грифы, — определил Марк.
— Над падалью кружат, — задумчиво проговорил Курбан.
Я лег на скалу и навел бинокль на грифов, парящих в бездонной голубизне. Какие великаны! Какой размах крыльев! Сильный полевой бинокль позволил разглядывать изогнутые клювы хищников, пестроту маховых и хвостовых перьев.
— Курбан, добудем птенца, а?
Курбан не успел ответить. Послышался выстрел. Мы поднялись, всматриваясь в даль.
— Васька кого-то стрельнул. Смотри, Саша бежит.
— У них что-то случилось, — догадался Марк. — Бежим.
Мы бросились навстречу Саше. Еще издали, едва переводя дух, он крикнул:
— Скорее! Змея укусила художника!
Похолодев от страха, мы помчались вперед. Николай лежал навзничь на песке с почерневшим от нестерпимой боли лицом. Изредка сквозь сжатые губы прорывался стон.
— В ногу его, — испуганным шепотом докладывал Васька. — Наступил он на змею. Она и цапнула.
Курбан выхватил нож, мгновенно вспорол штанину. На колене темнели два пятнышка — следы укуса. Марк тотчас наложил жгут выше колена, связав два платка и пропустив сквозь них винтовочный шомпол. Я торопливо протирал шприц, Васька открыл ампулы с противозмеиной сывороткой. Пока мы готовили лекарство, Курбан кривым туркменским кинжалом сделал на коже крестообразный надрез. Николай застонал громче, потекла густая кровь.
— Ничего, потерпи, — успокаивал Курбан, — кровь пусть течет, яд пусть вытекает.
Я сделал Николаю укол. Он потерял сознание.
— Умрет? — Саша с ужасом смотрел на пострадавшего. — Он не дышит.
— Не каркай, — необычайно сурово сказал Васька. — Дышит, и не наводи панику.
Отойдя в сторону, мы посовещались. По совести говоря, было над чем призадуматься. Нашему товарищу грозила смерть. Противозмеиная сыворотка в то время еще не находила такого широкого применения, как теперь. Кое-кто из медиков, не имея возможности проверить сыворотку в действии, относился к ней скептически, не веря в удачный исход. Теперь это замечательное противоядие имеется в любой больнице или амбулатории. Мы же имели всего несколько ампул и боялись, что нам может их не хватить.
Николая укусила гадюка — одна из опасных ядовитых змей. Укус гадюки очень болезнен и нередко приводит к длительной потере трудоспособности.
Мы соорудили носилки и доставили художника в лагерь. Начальник группы вызвал по радио помощь, вскоре Николая увез самолет санитарной авиации. Наш друг пролежал в больнице несколько недель.
ГЛАВА 3По Южной Туркмении
Август в Южной Туркмении — месяц невероятной, одуряющей жары. Раскаленный воздух обжигает легкие.
Жара выводит нас из себя. Васька говорит:
— Хватит! Попутешествовали. К аллаху эту затею!
— Шофер, а нервничаешь, — ворчит, отбиваясь, Марк.
— Да, водитель! — взъерошился Васька. — Шофер первого класса, а не змеелов какой-нибудь! Сматываться надо отсюда на третьей скорости. И так всю пустыню исходили, всех змей переловили, будь они трижды прокляты!
— Правильно, — поддержал приятеля Николай. — У меня краски сохнут, ничего писать не могу, а вчера каракурты[3] по мольберту шмыгали, того и гляди цапнут. В такой обстановке сам Рафаэль ничего путного не создал бы.
К полудню солнце палило так, что исчезло желание разговаривать. Багроволицые, мокрые от пота, забились мы в палатку и сердито молчали.
Но Марк не завершил свои изыскания, а чувство товарищества превыше всего. Это чувство и вело нас через пески Чильмамедкуля к озеру Карателек. Каждое утро Марк и новый проводник Шали, сухощавый смуглый красавец в белой лохматой папахе, тыкались носами в истрепанную карту, намечая трассу движения, глубокомысленно мыкали, кряхтели, ругали картографов на двух языках… Шали неважно владел русской речью, но когда волновался, виртуозно изъяснялся по-русски.
На коротких стоянках Николай работал карандашом и подчас так увлекался, что забывал посматривать вокруг. Когда я снял с его плеча жирную самку каракурта, Николай побелел, как высушенная солнцем пустыни кость, но этюд мужественно закончил.
— Попробовал бы Тициан работать в таких условиях…
— Вредное производство, что и говорить, — подшучивал Васька.
Пески. Серо-бурые, унылые. Чахлые кустики, скудная растительность, ослепительно белые, очень похожие на перевернутые блюдечки солончаки. Я бродил с ружьем по окрестностям в поисках дичи. Над головой в желтом небе постоянно висели орлы. Но у меня никогда не поднималась рука на гордую, смелую птицу. Однообразие пустыни выводило нас из себя, и только один зоолог, казалось, считал себя счастливым в этом пекле.
Марк увлекся насекомыми. Целыми днями ползал он по окрестным буграм с лупой в руке, глубокомысленно разглядывая пойманную добычу. Как-то днем, когда термометр показывал совершенно невероятную температуру, мы были поражены невиданным зрелищем: зоолог плясал на холме в полном одиночестве нелепый танец, воплотивший в себе лихие русские коленца, умопомрачительные телодвижения негров Замбези и основные элементы нанайской национальной борьбы.
— Наше-ел! — пел во все горло зоолог. — Обнаружил! — И он протянул нам какое-то шевелящееся создание. — Термит! Вот это экземпляр!
Николай, подбежавший к зоологу первым, отпрыгнул.
— Какая мерзость!
— Что-о? Что ты сказал, несчастный… Да я…
— Успокойся, Марк, — остановил я товарища. — Аллах с ним, с термитом. Когда дальше пойдем?
Но тут в разговор вмешался Шали:
— Зачем аллах? Аллах ни при чем. А этот зверь — тьфу! Вредитель, диверсант, вот он кто.
Местное население ненавидит термитов, зная повадки маленьких разбойников. Туркменские термиты устраивают свои жилища в глинистых и лессовых почвах под землей; прокладывают длинные коридоры, соединяя ими жилища. Они совершают опустошительные набеги на соседние селения и способны уничтожить все, кроме рельсов, утверждал Шали (раньше он работал на железной дороге).
— Дерево грызут, шпалы, кирпичи, телеграфные столбы. Дома падают, подточенные этими насекомыми. Лет сорок назад они даже целую станцию съели — Ахча-Куйму. Дедушка мой там работал, клянусь предками, не вру.
Уловив в наших глазах сомнение, а в Васькиных кошачьих зрачках полускрытый смешок, Шали горячится, доказывает, посматривает на Марка. Зоолог солидно кивает, но молчит.
Ночью набегает прохладный ветерок. Мы лежим, с наслаждением вдыхая чистый воздух. Над нами рваным цыганским шатром раскинулось черное небо с золотыми гвоздиками звезд. Отыскиваю Большую Медведицу. Знакомый ковш опрокинулся на самом краю неба. Шорохи, неясные звуки, плач шакалов на далеких холмах. Ночь…
Утром Марк копается в термитнике, улыбка не сходит с его заросшей физиономии. Шали зашивает порванные брюки; я брожу по холмам, спугивая проворных гекконов, каких-то длиннохвостых, узкотелых ящериц. Натыкаюсь за гребнем бархана на птиц, терзающих падаль. Хищники неторопливо взмывают в поднебесье, оставив полуобглоданную тушку корсака. Пройдет несколько часов, и от тушки почти ничего не останется: «похоронная команда» закончит свою работу.
Возвращаюсь в лагерь. Здесь перепалка. Николай и Васька обрушились на Марка, упрекая его в черствости и бесчеловечном эгоизме. Зоолога взяли в оборот основательно: достается ему за задержку в пустыне и за многое другое. Вспоминаются разные допотопные промахи и грехи. Шали, натура экспансивная и горячая, к моему удивлению, в споре не участвует, сосредоточенно поворачивает над огнем шампуры с шашлыком. Тихонько осведомляюсь у Шали, что произошло. Заговорщически подмигивая и поглаживая острую бородку, Шали шепчет: