Японские матросы моют палубу очень оригинальным способом, совершенно отличающимся от способов, принятых во всех флотах. Они размещаются длинными рядами друг за другом, сидя на корточках. Передние ряды скребут палубу щетками, а задние моют швабрами, подпрыгивая как лягушки. Подобное мытье палубы, право, является прелюбопытным зрелищем.
Однажды на рейде, посреди всех кораблей, взорвалась мина заграждения; гул отдался по всему заливу, осколки кружились и свистели в воздухе подобно гранатам, но никто не обращал на них особого внимания; несколько кусков упало к нам. Плавание по этим водам, усеянным минами, — очень рискованное предприятие.
Одним из самых странных ощущений, испытанных мною на крейсере, было бритье японским цирюльником, исполненное с обычной японской добросовестностью. У него был с собой удивительный подбор инструментов, начиная от круглой щетки и кончая ящичком с лезвиями бритв, самое маленькое из которых скорее походило на расплюснутое шило. На мой вопрос о их назначении он объяснил мне, что эти маленькие лезвия предназначаются для бритья внутренности носа, и тотчас же приступил к демонстрированию своего искусства. Взяв прежде всего крошечными щипчиками кусок мягкой корпии, он проворно и ловко повертывал ее в носу до тех пор, пока волосы внутри не смягчились в достаточной степени. Потом, пустив в ход одну из маленьких бритв, он с дивной ловкостью и точностью удалил все волосы, не причинив ни единого крошечного пореза. Это была очень деликатная, но не особенно приятная операция; долгое время спустя у меня продолжали слезиться глаза.
Глава VII
Я перехожу на «Никко-Мару». Госпитальное судно «Кобе-Мару». Миноносец № 67. За мной посылает Того. Свидание с адмиралом. Джонка с грузом ослов. Перед Порт-Артуром. Блокада. Я служу на миноносце № 67. Русские пробуют сделать выстрел на дальнее расстояние. Взрыв на Северном форте. Выход «Ретвизана». Предостерегающий сигнал Того.
Жизнь в Дальнем начала утомлять меня своей монотонностью и я стремился к чему-нибудь более возбуждающему. Поэтому меня очень обрадовало неожиданно полученное предписание перейти на минное судно «Никко-Мару», стоявшее в скрытой бухточке почти на расстоянии ружейного выстрела от Порт-Артура. Это назначение возбудило во мне надежду, что быть может, мне удастся присутствовать при всех минных операциях.
На мое новое судно меня должен был доставить миноносец № 67, который после донесения адмиралу Того, шел в эту таинственную бухту. Сделав прощальный визит адмиралу Хосойя на флагманском судне, я также побывал перед отъездом на плавучем госпитале «Кобе-Мару», где у меня был знакомый доктор. Он сообщил мне, что мои друзья, два японских художника — Тоги и Мурати, наводили обо мне справки и надеялись по возвращении повидаться со мной. После обеда мне показали весь госпиталь. Везде было безукоризненно чисто и опрятно; операционные палаты были снабжены всеми нужными приспособлениями для поддержания равномерной температуры, несмотря на изменения погоды. Вместо обычных круглых иллюминаторов в каютах были большие четырехугольные окна. Выздоравливающие могли прогуливаться по палубе, для чего на ней отведено обширное место. Все пациенты одеты одинаково в белые кимоно и белые шапочки, что очень удобно и вместе с тем прохладно. Во время моего присутствия прибыло двое раненых. Их подняли на борт в ящике из бамбука. Это — превосходное изобретение, так как эластичность дерева избавляет пациента от всяких толчков и тряски. До войны «Кобе-Мару» совершал рейсы между Глазго и Америкой.
Возвратившись на «Тайнан-Мару», я провел мой последний вечер на палубе, разговаривая с капитаном и ревизором и наслаждаясь прелестной лунной ночью. Прожекторы все время светили. В 8 часов утра к борту подошел за мной миноносец № 67 под начальством лейтенанта Таира. Капитан любезно разрешил мне взять с собой своего вестового Араи. Миноносец № 67 носил на себе следы войны: на бортах виднелись впадины и зазубрины; около трапа, ведущего в капитанскую каюту, была заделанная пробоина, — память русской бомбы, ранившей матроса, спускавшегося в это время по трапу. Другое круглое пятно на палубе указывало место, куда проник 4,7-дюймовый снаряд, взорвавшийся в машинном отделении. Против всякого ожидания, он не причинил никакого значительного вреда, только перерезав паровую трубу. Все это случилось во время третьей попытки закупорить Порт-Артур. Это хорошенькое маленькое судно, носившее на себе следы непогоды и тяжелой службы, было построено исключительно японцами и прослужило во все время блокады без перерыва.
Кроме всякого другого груза, палуба миноносца была загромождена почтовыми чемоданами, большим количеством мешков со свежим хлебом для эскадры Того и моими вещами. Мы шли ходом в 17 узлов, хотя нам приходилось менять курс из-за встречавшихся на пути блуждающих мин; мы их расстреливали из ружей. На встречу нам попадалось много джонок. Длинная полоса моря разнообразилась броненосцами, входившими в состав четвертой эскадры, главная квартира которой находилась в той уединенной гавани, куда мы направлялись. Эта бухта была одним из маленьких тайных местечек, избранных Того для починок, отдыха и общего пересмотра кораблей. Мы надеялись быть на месте не позже, как через два часа.
Кроме меня, на миноносце находился еще другой пассажир — капитан Иошитаро-Мори, принадлежавший к штабу главной квартиры и ехавший по особому поручению. Место его службы было Чифу. Он рассказывал, что между Дальним и Чифу совершает рейсы небольшой пароходик, специально перевозящий кули для работ на железной дороге, по переноске тяжестей, очистке лагеря и т. п. Он не рассказывал мне о своей специальной службе, и я его не спрашивал, хорошо зная о существовании приказа по министерству о том, что офицеры, во время совместных путешествий, не должны упоминать о данных им поручениях и вообще вести разговор о возложенных на них обязанностях. Иошитаро-Мори ездил повидаться со своим другом, генералом Ноги и жаждал присутствовать при последней атаке Порт-Артура. Он говорил, что его друг генерал обещал ему телеграфировать, когда момент падения крепости будет уже близок.
На этот раз эскадра Того расположилась к югу от своей обыкновенной стоянки, находившейся между «известным» островом и «известным» пунктом, лежащим напротив Вейхавея. Мы подошли к эскадре около часу дня. Окрашенная в боевой цвет, она имела могучий и зловещий вид. Корабли стояли в двойной колонне, обращенной к Порт-Артуру. У борта некоторых из них находились угольщики и пароходы с припасами. Рядом с кораблем Того стоял угольщик и я заметил, что мостики и марсы предохранялись канатными мантелетами и койками. Только что мы успели подойти, как адмирал Того прислал за мной. Он ожидал меня в своей каюте, держа в левой руке веер, с которым не расставался во все время свидания. Прежде всего он спросил, успел ли я позавтракать. Получив утвердительный ответ, он приказал подать чай и папиросы. Каюта его была убрана очень просто; на камине стоял подарок почитателей из Кобе — корзина искусственных цветов из перьев, а в самом камине, в китайских вазах стояли два карликовых дерева — 500-летний кедр и сосна приблизительно такого же возраста, — оба дерева были подарены адмиралу графом Окума. По обеим сторонам каюты были диваны. На левом лежало два чертежа последнего сражения под Порт-Артуром. Адмирал указал мне на них, говоря: «Это сделал мой буфетчик и они очень точно передают все происшедшее». На одном из чертежей было обозначено положение судов в минуту взрыва «Петропавловска»; другой изображал план сражения. На стене висело несколько фотографий и картина масляными красками, изображавшая учебную эскадру под командой адмирала Того во время тайфуна на пути в Австралию. На иллюминаторах были желтые занавески. На диване справа лежала голубая подушка и грубое шерстяное одеяло; очевидно здесь адмирал отдыхал после обеда. Маленький стол, который ставится на колени работающего, висячая решетчатая полка, набитая картами, стол, два или три стула дополняли незатейливую обстановку. В каюте находились три зловещих воспоминания войны: русская бомба, чуть не убившая адмирала Того, обломок которой глубоко ранил в ногу лейтенанта Матсамура; другой снаряд, с отбитым концом, и головная часть мины, запутавшейся в сеть. Куски бомбы были заботливо собраны и склеены цементом.
Адмирал говорил со мной о Дальнем, Токио и живописи. Когда к разговору присоединился его секретарь, хорошо знавший Великобританию, наш разговор естественно перешел на Англию и воспоминания Того. «Мне очень нравилась Англия», заметил он. Отозвавшись с похвалой о наших городах, он очень тепло вспоминал о многих друзьях, с которыми сошелся во время службы на английской учебной эскадре. Через дверь, открытую на кормовой балкон, виднелся уединенный остров, — место рандеву Того. Его яркая белизна, похожая на белизну восходящей луны, глубоко прорезала лазурь моря и неба. Адмирал говорит по-английски неправильно, но понимает язык в совершенстве. Во время нашего разговора продолжалась погрузка угля; все двери и окна каюты были заперты во избежание пыли. Адмирал на короткое время открывал то одно, то другое, жалуясь на жару.
Указав на остров, он спросил меня:
— Знаете ли вы имя этой скалы?
После моего утвердительного ответа он продолжал:
— Я буду помнить этот остров всю свою жизнь; я так долго имел его постоянно перед глазами.
Пристально всматриваясь в этот утес, я старался запечатлеть в памяти малейшие его подробности. Он почти круглый, несмотря на глубоко врезывающуюся в него бухту. От берега на вершину острова ведет неясная, местами совсем незаметная тропинка. На вершине водружен флагшток, с которого широкими складками величественно реет Восходящее Солнце Японии. Два или три скалистых островка гнездятся около главного утеса, окруженного кружевом пены от вечного морского прибоя. Мы долго смотрели на остров и временами наш разговор снова возвращался к Англии. Адмирал поинтересовался узнать, где я живу, и лицо его загорелось живым