Солнце ярко светило. Дорога была почти безлюдна; за все время мы встретили только торговца рыбой и китайского мелочного разносчика, которые несли свой товар на манер наших молочниц, затем небольшую вереницу навьюченных ослов и несколько японских кавалеристов, ведших в поводу своих лошадей. Горы довольно пустынного вида и не отличаются богатой растительностью; на них растет преимущественно жесткая трава и мелкие, хилые кустарники. Из цветов я заметил некрупные колокольчики, маргаритки розово-желтоватого цвета и чертополох; кое-где по скалам цеплялся дикий виноград, а между камнями ютился род карликового дуба с широкими листьями. По всем предположениям, здесь есть богатые минеральные залежи: между сланцем выделялись резко обозначенными линиями слои кварца. Общий характер местности благоприятствует разведению овец; я заметил стада ангорских коз и несколько хороших выносливых лошадей. С большими усилиями мы то поднимались, то спускались, пока наконец не дошли до перевала, лежащего на вершине первого хребта. На этой вышине жара умерялась холодным ветром, и мы с удовольствием освежились после нашего утомительного карабканья.
С этого пункта перед нашими глазами развернулось глубоко заинтересовавшее нас зрелище. Происходившее вдалеке сражение было все-таки настолько близко, что ухо могло отличить треск ружей от гула тяжелых орудий и резкого покашливания разрывных гранат.
Но нам предстояло взобраться еще на одну гору и как нам этого ни хотелось, но время не позволяло остановиться и посмотреть на битву.
Следуя вдоль извилистого горного отрога, мы дошли до узкой тропинки, приведшей нас к слегка наклонному плоскогорью, защищенному от северных ветров естественными валами из скал. По моему мнению, это было самое подходящее место для того, чтобы разбить мою палатку.
Горы спускались к морю огромными уступами, которые достигали до тридцати футов вышины… А внизу, точно на карте, расстилался весь Порт-Артурский залив, где ясно были видны каждая скала, каждый островок и каждый корабль. Залив простирался до самых краев горизонта. Самый дальний распознаваемый пункт был рандеву Того: большой круглый утес казался темным пятном на полированной серебряной полосе отсвета на воде утреннего солнца. Дым броненосцев Того стлался темными линиями в густой атмосфере. Я мог различить отряды миноносцев, шедших на смену в залив, и даже с помощью подзорной трубы я мог видеть островки, отмечавшие крайние пределы блокады.
Нам предстояло подниматься еще около 400 футов до вершины горы. Усталые, мы поплелись по извилистой козьей тропинке, шедшей зигзагами, ежеминутно скользя и падая на короткой гладкой траве. Пройдя небольшую лощинку, мы добрались до вершины.
Открывшаяся панорама была одной из самых замечательных, которые когда-либо мне доводилось видеть. Треугольное плато с сигнальным шестом находилось на самой вершине. Горизонт не прерывался нигде, кроме одного направления, где вершина Шо-хо (двухголовая) закрывала очень небольшую часть поля сражения.
К западу, в пыли, дыму и грохоте битвы лежал Порт-Артур. Холмы в городе и вокруг него были изрезаны сетью траншей. На их вершинах коричневого цвета была выжжена вся растительность опустошительным огнем японских орудий. Вокруг нас и над нами небо было ясно-голубого цвета, но над городом висели тучи.
Казалось, там находились все разновидности облаков, начиная от легких перистых до черных грозовых и надвигающихся тяжелых кучевых… Но из этих облаков лились смерть и разрушение. Они были, в буквальном смысле слова, облаками войны. Более легкие и светлые происходили от взрыва гранат, разрывавшихся в виде парашютов; тяжелые кучевые от черного порохового дыма русских орудий большего калибра; порох шимозы давал грозовые облака с кругообразными огненными стрелами, являвшимися при разрыве бомб, начиненных этим могущественным взрывчатым веществом.
Зрелище, открывавшееся перед нашими глазами, было очень красиво, но барабанная перепонка сильно страдала от треска и грохота этих губительных снарядов.
При входе в порт-артурскую гавань работало шесть минных судов, а несколько миноносцев и рыбачьих лодок двигались взад и вперед по небольшой водной площади… Только эту бесконечно малую частицу видимого огромного пространства могла назвать могущественная Россия своей! Сзади Порт-Артура поднимался трагический 203-метровый холм[19]; налево находился полуостров Ляотешань. Дымные смерчи, поднимавшиеся с его вершины, указывали положение тяжелых орудий. Русские генералы намеревались выбрать эту возвышенность своим последним убежищем.
Мирный залив Дальнего блестел на востоке, как изумруд, а дым, поднимавшийся из его высоких фабричных труб, напоминал о промышленности. Горы между нами и этим прекрасным заливом уже носили названия, данные им победителями. Один небольшой остроконечный холм, — Маленький Фудзияма, был так назван в честь священной японской горы. У его подножия пролегала военная дорога, проведенная русскими для соединения Дальнего с находившейся внизу гаванью. Она шла по плодородной равнине, окаймленной полями с созревающим хлебом… Это была прекрасная картина мира! К северу панорама дополнялась непрерывною цепью гор.
Мы продолжали наблюдать за ходом битвы, но склонявшееся к западу солнце напомнило нам, что мы должны быть на берегу до наступления сумерек. Поспешно спустившись с горы, мы добрались до берега в 6 час. 30 мин., но низкий еще пролив задержал нас до семи часов, и все-таки, чтобы добраться до катера, пришлось взять сампан.
Я очень обрадовался, увидев, что катером командовал один из моих друзей, накануне вечером отправившийся в ночную экспедицию для постановки мин. Он не вернулся вовремя и мы очень беспокоились об его судьбе.
По его словам, причиной задержки была необходимость ожидать восхода луны. Затем пришлось укрыться за мысом и выжидать, пока не представится удобный случай благополучно уйти от русских орудий. Он рассказывал о всем происшедшем в шутливом тоне, но капитан сказал мне, что не рассчитывал больше видеть его живым, так как он слишком рисковал, забравшись чересчур далеко.
Когда мы возвращались назад, на другом конце бухты взорвалась мина заграждения и выбросила в воздух огромный столб черного дыма высотой почти в 200 футов. Мы пристали к кораблю в 7 ч. 30 минут.
Я долго не ложился спать в этот вечер, следя за световыми ракетами и за разнообразно окрашенными вспышками при взрывах различных снарядов.
Позавтракав рано утром, я отправился на берег со вчерашним конвоем и с капитан-лейтенантом Ионахара, которому также хотелось посмотреть на бой. Немного задержали нас ослы: пришлось нанять двух свежих, потому что бедное животное, навьюченное накануне моим багажом, сегодня захромало. Слух о моем прибытии, должно быть, распространился очень широко, потому что весь город собрался смотреть на первого высадившегося здесь англичанина. Дорога показалась мне очень твердой, а ноги еще болели от вчерашнего хождения по горам. Дойдя до первой вершины, мы увидели, что битва хотя еще продолжалась, но с промежутками, то ослабевая, то усиливаясь. Сегодня японцы, овладев накануне одной позицией, нападали уже не так яростно. Однако же я заметил, что русские установили новую батарею в четыре орудия.
Самое интересное зрелище было в стороне моря, где с помощью минных истребителей усердно работали тралящие суда. На противоположной стороне Ляотешаня одна из наших канонерок поддерживала оживленную перестрелку с русским судном, которому наконец пришлось войти в гавань. Сопоставляя этот факт с тем, что русские очищали проход через свои собственные минные заграждения у входа, приходилось предположить, что они намереваются прорваться во Владивосток.
Работавший как раз под нами минный истребитель нашел плавающую на поверхности мину; с нашего места прекрасно был виден весь ход действий. Стрельба в мину не дала никаких результатов; тогда истребитель ее поджег[20], а сам бросился в сторону полным ходом со скоростью 25 узлов. Эта мина поступила очень благородно, истратив всю энергию на пламя и дым, хотя на случай несчастия к истребителю направился его товарищ. «Ниссин» и «Кассуга», два итальянских крейсера, проданных японцам эльсвикской компанией, держались миль на десять мористее[21]. За ним, на таком далеком расстоянии, что даже нельзя было его ясно различить, держался крейсер, грузившийся с транспорта углем.
Накануне меня так опалило солнце, что я отказался сопровождать лейтенанта Ионахара, который с одним из моих провожатых поднялся на самую высокую точку (Шо-хо), рассчитывая насладиться оттуда более широкой панорамой.
Назад они пустились бегом, наперегонки, как школьники и возвратились совершенно измученные и запыленные, с высунутыми языками от жажды. Бутылка холодного пива скоро восстановила их утраченную энергию. В их отсутствие я занимался рисованием. Китаец — погонщик ослов оказался настоящим художественным критиком: в промежутках охоты за насекомыми в окрестностях своей косы он совершенно свободно и смело критиковал мой рисунок.
На этот раз мы отправились домой раньше и по кратчайшему пути. Перед уходом Ионахара сделал с нас с помощью своей камеры несколько очень удачных снимков. Было очень забавно смотреть, как работавшие на полях китайские женщины быстро убегали при нашем приближении. Мы не сожалели о такой чрезмерной пугливости: внешний вид их был слишком возмутителен и исключал всякое желание рассмотреть их поближе. У горного источника мы остановились, чтобы напоить ослов, и я опять заметил, о чем уже упоминал и раньше, что китайцы вообще очень сострадательны к животным.
Возвратившись на корабль в шесть часов, я закончил день хорошим японским ужином из куриного супа. Заметив, что из чайника плохо наливается чай, мой новый вестовой, Фукисима, быстро схватил чайник и начал с азартом дуть в носик, пока не послышалось бульканье. Тогда он с триумфом налил мне чашку, которую я смиренно выпил, не проронив ни одного слова.