Таким образом, в течение моего четырех- или пятинедельного пребывания в горном лагере почти половина команды перебывала в должности моих караульных. Действительно, со мной обращались почти как с владетельной особой. Доктор навещал меня два раза в неделю и всякий офицер, которому случалось быть вблизи вершины холма, обязательно заходил ко мне.
Я обставил свою палатку на манер японского дома. На полу лежали разостланные травяные циновки. Я и все мои друзья обязательно снимали сапоги перед входом, что обеспечивало безусловную чистоту. Я носил кимоно и большую часть своей работы исполнял на полу на японский манер. Сначала меня беспокоили мухи, но я отодвинул кухню подальше и перевел ослов на другой холм. Оставшихся мух уничтожили японцы-караульные. Они сделали остроумную хлопушку из гибкого обломка бамбука, которая действовала без отказа, и скоро моя палатка совершенно очистилась от этого бича.
Освоившись вполне с окружавшей меня обстановкой, большую часть дня я проводил на вершине горы с подзорной трубой и акварелью. Я оставался там обыкновенно до захода солнца. Оно великолепно закатывалось за горы, на которых кипел бой, и черные силуэты сражавшихся резко выделялись на красном диске. Тяжелые орудия грохотали все ночи подряд, но суда, набрасывавшие мины, не могли работать хорошо, так как стояли светлые лунные ночи.
На второе утро я выкупался в тазу, поставленном для питья кур. По этому случаю его особенно тщательно вымыли и вычистили; один из матросов вытер мне спину и окатил водой. Немного спустя другой караульный прибежал сказать, что на гору поднимается мой приятель переводчик и несет мне подарок, прекрасную рыбу «тай». Это род морского окуня, справедливо называемого японской лососиной; он одинаково вкусен холодный и горячий. Японцы считают его особенно тонким лакомством в сыром виде. Конечно, бросив все, я должен был идти навстречу приятелю. Выразив ему свое удовольствие и благодарность за принесенный подарок, я пригласил его разделить со мною обед. Это был очень приятный и знающий человек, сообщивший мне много сведений об окружающей местности: имена гор, долин и мест, где происходили самые значительные сражения. По его словам, высокая гора Шо-хо была театром одной из самых ужасных кровопролитных битв, и хотя прошло уже несколько недель, много трупов русских солдат еще до сих пор лежат не погребенными на тех местах, где они пали. Именно здесь, на этой горе, неприятель впервые прибегнул к помощи камней и скал, которые русские сбрасывали вниз на атакующие колонны. Он также указал мне новое место, куда был перенесен один из русских прожекторов; его вполне ясно можно было различить на ближайшем мысе, находившемся во власти русских; от действия японских орудий его защищал выдающийся утес.
В это утро «выколачивалась» вновь установленная русская батарея. Сосредоточенный огонь нескольких батарей и 11-дюймового орудия постепенно разрушал горный хребет, под прикрытием которого находилась эта батарея. Я наблюдал попадавшие в батарею японские снаряды, которые разрывались между орудиями, и я изумлялся, как могли русские выдерживать такой адски-губительный огонь. Раненых уносили с позиции, но многие фигуры, неподвижно лежавшие ничком, — были убитые наповал. Несмотря на громадные потери, русские весь день держались у своих орудий и продолжали стрелять.
Осеннее солнце слишком палило после обеда — в пальцах появилось колотье, а на поверхности кожи — опасные красные пятна. Поэтому я решил работать после четырех часов. Стояла очень благоприятная погода для уборки сена. Косили каждый крошечный кусочек, где только росла трава; для срезывания ее употребляли род грубо сделанного серпа, нечто вроде широкого ножевого лезвия, вставленного в рукоятку под углом сорока пяти градусов. Китайцы брали с собой на сенокос ослов и работали целыми семействами.
Навестившие меня морские офицеры сказали мне, что предстоит большое сражение, так как японцы намереваются взять Северный форт, иначе называемый форт Двойного Дракона. Это грозное укрепление уже несколько раз почти переходило в руки японцев, но скорострельный огонь пулеметов, установленных под прикрытием в разных местах, не позволил нашим солдатам удержать его за собой. Штурм форта начался вскоре после того, как мы сели между скалами на вершине горы, откуда был хорошо виден Порт-Артур.
С этого места можно было ясно различить общий план кольца фортов, военную дорогу, соединявшую их сзади, также и передвижения русских войск. Насколько я мог судить, движение по дороге было совершенно безопасно, так как японские ядра перелетали через нее. Мой обсервационный пункт был так же удобен, как место третейского судьи на военных маневрах: я мог свободно видеть обе стороны — нападающих и защищавшихся.
Сражение началось самой оглушительной бомбардировкой — число действовавших орудий никак не могло быть менее 500.
В кратких словах положение дела было следующее: первая оборонительная линия и форт «Куропаткин» уже были взяты японцами, которые оттеснили русских за городские укрепления. Настоящая битва была попыткой со стороны японцев прорваться на флангах и захватить остальные укрепления.
Волна сражения перекатывалась справа налево. Белые клубы дыма росли и носились в воздухе, как куски сложенных кружев; от страшных взрывов гранат, начиненных порохом шимозе, казалось, содрогалась земля и поднимались густые облака грязно-черного дыма. В подзорную трубу я увидел спускавшееся на землю снежно-белое облако; на моих глазах оно вдруг разорвалось и, подобно утреннему туману, унеслось к вершинам холмов. Это был дым 11-дюймового орудия. Внезапно огонь японских орудий прекратился. Пехота двинулась на приступ. Я наблюдал неровные ряды, впереди которых был виден человек с очень заметной белой перевязью. Это был, как я потом узнал, генерал Ихинохи. Стена китайских укреплений, казавшаяся непреодолимым препятствием, задержала наступление — атаковавшим пришлось здесь остановиться. Вдруг ужасный взрыв потряс воздух, и когда дым рассеялся, я увидел в стене пролом, через который и ворвались победоносные войска. Сотни маленьких флагов «Банзай» взвились в рядах японцев, сделав их похожими на рощу цветущих деревьев.
Позиция была взята и на этот раз удержана. Еще некоторое время продолжалась отрывочная перестрелка, но сражение, длившееся с утра до заката солнца, было окончено. За ночь японцы укрепили свои новые позиции. На следующий день военные действия прекратились — обе стороны отдыхали и хоронили своих мертвых.
Присылавшийся ко мне ежедневно осел доставил мне на этот раз письмо от нашего ревизора Оно. Он сообщал мне, что в виду начатого обстрела гавани японскими орудиями становилось очень вероятным, что русские корабли выйдут, а в таком случае миноносцы отойдут на свои места — в тылу флота.
Запас моего топлива таял очень быстро, потому что китайцы тратили, — или по крайней мере, говорили, что тратили, — целую вязанку дров для жаренья одного цыпленка! С корабля прислали мне немного мяса: мои японские матросы состряпали из него какое-то кушанье с сахаром, и я нашел его превосходным.
Эскизы для задуманной мною большой панорамной картины занимали все мое время, но на следующий день после приступа я не работал совсем, и занялся приведением в порядок моего лагеря, а затем просто предался «сладкому безделью». Бродя по бивуаку я увидел, что повар-китаец процеживает суп сквозь полотенце, служащее в то же время для вытиранья посуды. Сделав ему строгое замечание, сначала я отказался от супа, но китаец принял такой удрученный вид, что в конце концов мне пришлось проглотить его стряпню. Нужно признаться, что суп совершенно остановился у меня в горле, когда китаец на моих глазах вытащил утопавшую в нем муху своей зубочисткой.
Два великолепных орла летали и описывали круги так низко над моей головой, что я свободно мог различить их глаза. Конечно, притягательная сила была не во мне — орлы имели особые виды на Чизи, который неподалеку грыз кость, совершенно не подозревая о неминуемой опасности. Подобрав камень, я намеревался отогнать орлов, когда вдруг заметил, что камень этот сверкает на солнце. Рассмотрев его ближе, я нашел в нем очень значительную минеральную примесь; сделанный же дома анализ дал очень хорошие результаты. Мой слуга-китаец принес мне пучок диких хризантем с очень мелкими ярко-желтыми цветами, и этот букет явился прекрасным светлым пятном в моей палатке.
Вечером снова началась канонада из тяжелых орудий, и чтобы наблюдать бой, я поднялся на вершину горы. Очертания возвышенностей ясно вырисовывались на звездном небе, более бледном к краю горизонта; местность же вокруг Порт-Артура была покрыта красноватым сумраком. Пять прожекторов представляли из себя огромную, блестящую звезду и лучи ее скользили по всей окрестности, резко выделяя вершины гор и останавливаясь дольше на тех местах, где русские предполагали найти наши скрытые батареи. Иногда могущественный луч освещал и меня, одиноко стоявшего на своем наблюдательном посту, и мне хотелось знать, последует ли затем выстрел… Но к счастью, русские не находили нужным делать из меня мишени.
Сторожевые огни неприятеля мелькали тысячами светлых точек в ущельях осажденного района. Тяжелые орудия грохотали через правильные промежутки времени с деловой точностью. Самым драматическим моментом был тот, когда лучи прожекторов все сосредоточились высоко в небе на одной точке, а одинокая световая ракета грациозным изгибом очертила свой огненный путь и осветила всю местность, разлетевшись тысячей падающих звезд. В одно мгновение все холмы оделись пламенем: из японских позиций, находившихся до сих пор в темноте, вырвались огненные снопы и русские укрепления были засыпаны градом снарядов из скрытых до тех пор японских батарей. Рев и грохот орудий были ужасны. Шла ночная атака: слышались дикие крики, боевая команда, не смолкавший треск ружей… Местами электрические лучи меркли от страшных вспышек снарядов. При ярком блеске световых ракет я мог различить атакующие колонны, движение которых походило на черные, движущиеся тени на белом полотне. Гром орудий, ослепительный блеск разрывавшихся снарядов, несущиеся темные облака дыма и похожие на гномов, маленькие