Наконец была произведена решительная атака, подробности которой известны всему миру; японцы заняли позиции на 203-метровой горе; это решило судьбу крепости и оказалось началом конца.
На следующий день мне был сделан сигнал следующего содержания:
«Сеппингс-Райт от командира Ионахары. «Пересвет» сильно поврежден, оставлен командой; «Ретвизан» накренился на левый борт, ошвартовался на канатах, укрепленных на суше; «Полтава» погрузилась по верхнюю палубу; один снаряд попал в истребителя».
В эту ночь, в первый раз за все девять месяцев, Порт-Артур был погружен во мрак: прожекторы не светили. Накануне все суда получили предупреждение от адмирала Того внимательно следить за всем происходящим вокруг, так как в любой момент на следующую ночь можно было ожидать выхода русских истребителей. Предполагали, что они постараются сделать вылазку, но не исключалась возможность и того, что они захотят прорваться в Чифу, где суда взорвут, а команда перейдет на берег или на китайские корабли.
С минуты на минуту можно было ожидать конца. Японские войска стояли напротив Мукдена и только ждали замерзания реки для облегчения переправы. По сведениям сигнальной станции почти все русские броненосцы были выведены из строя. Собственно говоря, Порт-Артур уже находился во власти Японии, хотя фактически он еще не был в наших руках.
С заботливой предусмотрительностью, характеризующей всякую японскую организацию, уже был назначен адмирал для командования портом, чтобы в тот же момент, когда над городом взовьется флаг Восходящего Солнца, вошедший в него со своим штабом адмирал мог принять в свое заведывание оставленные доки, мастерские и магазины.
Затопленные русские корабли на рейде Порт-Артура. Слева направо: броненосцы «Пересвет», «Полтава», «Ретвизан», «Победа» и крейсер «Паллада».
Я обратился с просьбой к адмиралу Того разрешить мне снова возвратиться в Дальний на «Тайнан-Мару», чтобы присутствовать при падении Порт-Артура. Фактически блокада кончилась и командир миноносца, капитан Миаки приехал проститься со мной перед отправлением в Японию.
Многие суда уходили и целые флотилии сампанов вылавливали мешки с углем, упавшие за борт при торопливой нагрузке миноносцев.
Сбор был очень обилен: некоторые лодки шли к берегу, нагруженные до самого верху. Мой вестовой Фукушима усердно трудился над укладкой вещей. Так как очередное почтовое судно отходило на следующий день ровно в восемь часов утра (к слову сказать, в это расписание входили только два миноносца, поддерживавшие постоянное сообщение между Дальним и различными флотами и гаванями), один из моих приятелей предложил довезти меня до Дальнего на миноносце № 62 из 20-го отряда, который должен был выйти немного позднее.
В девять часов утра вещи были уложены и капитан Кимура прислал за мной с просьбой прийти в кают-компанию, где собрались все офицеры. Там он простился со мной от имени всего корабля, прибавив несколько очень лестных слов по моему адресу. Выпив саке, я сказал небольшую речь, в которой поблагодарил их за дружбу и доброту, оказанные мне во время моего пребывания на их корабле.
Из порт-артурской гавани вышел «Севастополь», единственный броненосец, оставшийся у русских, очевидно с намерением прорваться в море и сделать отчаянную попытку к бегству. Но командир его, должно быть, изменил первоначальный план, так как «Севастополь» стал на якорь на внешнем рейде. Японцы считали его выведенным из строя с тех пор, как он за несколько месяцев перед тем наткнулся на мину, а оказалось, что он спокойно в это время чинился. Как бы то ни было, русские основательно починили Севастополь и вывели его из дока[25] в ту ночь, когда мы заметили отсутствие прожекторов; нужно сознаться, что он не имел никаких шансов на успех, находясь между японской армией и эскадрой адмирала Того.
«Севастополь»
В 9 1/2 часов утра я спустился в паровой катер, провожаемый прощальными криками «Банзай». Расставание с моими японскими сослуживцами глубоко отзывалось в моем сердце, потому что они относились ко мне очень дружелюбно, помогая мне всем, что только было в их силах, так что из всех пережитых мною кампаний проведенное с ними время было безусловно самым приятным. Офицеры и матросы долго махали мне платками и фуражками в знак прощального привета.
Миноносец № 62 вышел сразу из гавани, и мы полетели стрелой с волны на волну в сопровождении остального отряда. После часового нырянья, обогнув южный мыс, мы вошли в более спокойные воды Талиенванского залива. При входе в гавань Дальнего нигде не было видно «Тайнан-Мару» и я отправился на «Фусо», флагманское судно адмирала Ямада. Там мне сообщили, что «Тайнан-Мару» ушел на вылавливание мин и вернется не раньше вечера, так что временно я поместился на «Кантон-Мару».
Этот великолепный пароход принадлежал прежде русским, но был захвачен у Дальнего. Японцы сделали из него род плавучей мастерской. Рядом с ним стоял русский истребитель, взятый японцами в плен в гавани Чифу; на нем делались некоторые мелкие исправления с целью приспособить его для перехода в Японию; по приведении его там в полный порядок он будет назначен в состав одного из отрядов. Транспортом «Кантон-Мару» командовал капитан Наикао, франтовато выглядевший изящный моряк, который очень любезно принял меня в своей собственной каюте и приказал тотчас подать завтрак. Поговорить с ним было очень интересно, так как он командовал злополучным «Хатцусе», когда тот взлетел на воздух. Он рассказал мне следующее. «Когда в 10 часов утра мы коснулись мины, я стоял на переднем мостике; хотя мина нам причинила и очень незначительные повреждения, но они были совершенно достаточны, чтобы лишить нас возможности идти далее под собственными парами, так что нас взял на буксир «Асахи». В полдень страшный взрыв потряс весь броненосец, и через полторы минуты он пошел ко дну, увлекая за собой почти всю команду. Грот-мачта точно перевесилась через передний мостик и с треском упала, раздробив рубку. Я помню, как барахтался в воде и что образовавшийся при взрыве водоворот втянул меня на глубину почти десяти футов. Когда я вновь появился на поверхности, меня подобрала одна из спущенных шлюпок. Это был ужасный опыт и большая потеря, потому что при взрыве погибла большая часть экипажа и кроме того, сам «Хатцусе» считался одним из наших лучших боевых судов».
Капитан пригласил меня в кают-компанию, где я провел все остальное время до вечера, рассматривая великолепные сабли и перелистывая чрезвычайно интересную старинную книгу с рисунками всех сортов сабель и указанием различных закалов стали.
Гибель «Хатцусе». Рисунок А. Чикина, 1904 г.
Владельцем этой книги и самой замечательной сабли был лейтенант Сато, пригласивший меня навестить его в Токио, где у него имеется редкая коллекция сабель числом около семидесяти штук.
В это время был сделан сигнал о приближении «Тайнан-Мару» и с закатом солнца вельбот с «Фусо» доставил меня на крейсер. Все приветствовали меня самым сердечным образом; мой старый вестовой Араи отвел меня в мою старую каюту, имевшую такой вид, точно я оставил ее за час перед этим. Но маленький садик в кают-компании имел совсем плачевный вид, а все сверчки умерли, хотя китайский угорь не пострадал от холода и по-прежнему оживлялся, если удавалось его расшевелить. Капитан Такахази сказал мне, что теперь в круг его обязанностей входит вылавливание мин в порт-артурском заливе и крейсер целый день проводит в разыскивании их, выходя на работу ежедневно в 8 часов утра.
Со времени моего последнего посещения Дальний очень вырос: явились целые ряды новых бараков, выстроенных для приема будущих порт-артурских пленных. Капитан над портом был новый и держал свой флаг на «Тайко-Мару», однотипном пароходе с «Тайнан-Мару».
Как я уже об этом упоминал выше, он был предназначен для занятия должности капитана над портом в Порт-Артуре — на ту же должность, которую он занимал десять лет тому назад после китайской войны. Он нисколько не сомневался, что четыре затонувших русских броненосца будут подняты, и с полной уверенностью говорил о будущем присоединении их к японскому флоту.
На следующее утро в 8 часов мы ушли на работы, производившиеся против самого Порт-Артура. Дул сильный северный ветер, делавший наше занятие еще более рискованным, чем обыкновенно, так как в свежую погоду мины часто скрываются под самой поверхностью воды, и мы очень легко могли наткнуться на таковую. Весь 20-й отряд миноносцев укрылся в Дальнем и не выходил оттуда целый день. У нас были выставлены лишние часовые, находившиеся все время на своих местах, с которых открывалось обширное поле зрения: двое сидели с подзорной трубой в вороньем гнезде на верхушке фок-мачты, трое или четверо стояло на баке, один или два с каждой стороны спардека и наконец, с обеих сторон мостика тоже было расположено по одному человеку. Ветер немного стих и при нашем возвращении часовые заметили плавающую мину. К рулю немедленно встал штурманский офицер и маневрировал таким образом, чтобы поставить крейсер на расстояние около 300 ярдов с наветренной стороны от ядовитой маленькой черной точки. Капитан и офицеры были на мостике, один лейтенант у дальномера и кроме обыкновенных часовых для наблюдения были вызваны на палубу все свободные люди.
На верхней палубе, под командой артиллерийского офицера, было собрано подвахтенное отделение и с расстояния 300 ярдов был открыт огонь, продолжавшийся около трех минут, так как движение волн сделало мину очень неустойчивой.
Несмотря на несколько удачных выстрелов, взрыва не последовало, пока ядро не попало в колпак; тогда мина взорвалась со страшным гулом и на большом пространстве кругом вода почернела от разлетевшегося пироксилина.
В шесть часов вечера мы возвратились на нашу якорную стоянку, где к нам подошел угольщик «Вестминстер»; от замерзших брызг воды нос его совершенно обледенел.
Каждый день мы неизменно отправлялись на вылавливание мин и особенно после бывшей недавно бури мы надеялись найти много этих опасных скитальцев. «Севастополь», все еще стоявший вне гавани, находился так близко к минным заграждениям, что нападение на него было бы слишком рискованным. Наступила совершенно зимняя погода и вода в чанах для купанья команды превратилась в крепкие куски льду; кроме того, я заметил, что в некоторых местах море дымилось, — верный признак, что оно было близко к замерзанию.