Дети постоянно одеты в самые яркие цвета. Если на Сеул смотреть издали, с холмов, то кажется, что целые стаи разноцветных попугаев наполняют его предместья… По улицам тянутся бесконечными вереницами малорослые лошади, нагруженные разными сельскими продуктами, и многострадальные корейские волы, навьюченные такими тяжестями, сдвинуть которые, кажется, не под силу даже и слону! Лучше всех живется в Сеуле собакам: украшенные широкими разноцветными ошейниками, они бегают везде, где хотят, пользуясь полнейшей свободой. Корейцы верят в существование души у собак, чем и можно объяснить удивительную свободу, даваемую этим животным. Дома в Сеуле низкие, без малейших попыток к каким-либо архитектурным украшениям, если не считать тех случаев, когда на стене кричащими красками грубо намалеван какой-нибудь тигр необыкновенно яростного вида. Один кореец, высокий, благообразный старик, с апостольским выражением лица, с гордостью показывал нам свой дом. Он был оклеен обоями. Хозяин употребил на это все старые газеты, попадавшиеся ему под руку, не разбирая годов и форматов! Запахи Сеула ужасны — помойные ямы, колодцы, склады сухой рыбы соперничают друг с другом, заражая воздух отвратительным зловонием. А молодое поколение весело резвится посреди всех этих отбросов и гниющей падали!
Перед городскими воротами высится 3-ярусная пагода, служившая в старину караульней и сторожевой вышкой. Прекрасные старинные железные ворота мирно ржавеют на своих петлях. Камни ограды уничтожены. Круглая стена, защищавшая главный вход от внезапных нападений, вся искрошилась от времени и небрежного отношения. Мчащийся мимо электрический трамвай представляет разительный контраст с этой картиной печального запустения. Вскочив на него, я быстро доехал до гостиницы. По дороге пришлось проезжать мимо рынка, расположенного в Сеуле под открытым небом. Особенность рынка та, что не хозяйки, а мужчины закупают провизию. Надо видеть, с каким достойным видом они торгуются, покупая лук и салат, — главные составные части корейской кухни.
Всюду проникающая грязь все облепляет и в мясных лавках: мясо рубится без всякого разбора большими кусками. Голова и ноги продаются отдельно для супа, или выварки клея; в Корее не существует большой разницы между тем и другим. Толпа, одетая в белые платья, спокойно отходит, давая дорогу пробегающему трамваю; другие же экипажи пробираются, как умеют, между горами рыбы, овощей, дров и иных подобных продуктов, наполняющих рынки восточных городов. В 12 часов была назначена аудиенция во дворце, но в этот раз император нас лично не принял; все обязанности по встрече и приему иностранных гостей были возложены на гофмейстера и других высших придворных сановников. У императора два дворца: находящийся в городе носит название дворца Неба; другой — дворец Благоденствия и Добродетели находится в очаровательной загородной местности и обнесен широкой стеной.
Мы были приглашены во дворец Благоденствия и Добродетели. При входе нас встретила стража, осмотревшая наши паспорта раньше, чем разрешить нам идти дальше. Пейзаж внутри стен походил на прелестный английский ландшафт: мелкий зеленый кустарник в тени красивых больших деревьев живо напоминал родные деревья английских парков. Широкая, хорошо содержимая дорога, обсаженная по обеим сторонам красивыми старыми деревьями, вела к внутренним воротам дворца, где нас ожидали чиновники, тотчас взявшие нас на свое попечение.
Мы подошли к главному входу, прекрасному образчику древней китайской архитектуры, блиставшему ярко зеленой, алой и пурпуровой краской, сливавшимися в одну удивительную общую гармонию. Второй придворный взял наши визитные карточки для передачи их первому министру. Пожав каждому из нас руку, он обратился к стоявшим рядом придворным с просьбой показать нам дворцовые сады. Здесь на некоторое время нас оставили одних, и мы могли спокойно насладиться восхитительным ландшафтом. Всюду раскиданные пруды, поросшие лотосом, мостики, причудливые беседки разных форм и величин, невольно переносили мысль в седую древность. Казалось, что весь сад был точной копией знакомого с детства рисунка старинных английских столовых сервизов.
Завтрак подали в главном, двухэтажном павильоне, великолепно раскрашенном и славящемся красотой лакированных красных колонн, поддерживающих потолок средней залы. Несколько ступенек вели в верхнее помещение, где нас ожидал приготовленный холодный завтрак, сделавший бы честь лучшему европейскому ресторану. Подавалось шампанское и другие вина. Кореец-дворецкий рассказал с большой гордостью, что сервировать и приготовлять кушанья на европейский манер выучили их японцы. Гостей было много, места же — мало и не всякому удалось пробраться к самому столу. Познакомившись с несколькими придворными, пришедшими, как и я, слишком поздно, мы отправились собирать лакомые кусочки, взяв в одну руку палочки, а в другую большую тарелку. Набрав достаточное количество кушанья, мы удобно уселись на широкую низкую балюстраду балкона, находившуюся по счастью в тени, и основательно насладились импровизированным пикником. В моих похвалах удавшемуся завтраку, я между прочим заметил:
— Вы много чем обязаны японцам.
— «Мы им обязаны буквально всем, — отвечали мои собеседники. — Под их благодетельным руководством и управлением Корея будет великой и богатой провинцией славной японской империи».
После завтрака мы снова долго гуляли по прекрасному саду, где точно по мановению волшебного жезла мгновенно являлись сигары, кофе и прохладительные напитки во всяком павильоне, куда бы мы только ни заходили. Закончилась наша длинная прогулка у подножия скалы, из-под которой бил хрустально чистый источник, снабжавший водой все дворцовые владения. На этой скале крупными буквами высечена странная китайская надпись:
«Дворец Благоденствия и Добродетели.
С трехсот футов вышины, высоко с неба спадают воды!
Посмотри, — вон там появилась белая радуга и поток будит громовый ветер в десяти тысячах холмов!»
Наши фотографические аппараты усиленно работали. Вероятно, они были первыми под сенью этих древних аллей! Возвратившись к ожидавшим нас паланкинам и рикшам, мы скрылись в облаках пыли от любопытных взоров целой толпы собравшихся корейцев. Они были так поражены невиданным зрелищем, что на этот раз даже выпустили изо рта свои неизменные трубки. День закончился блестящим приемом в японском клубе.
На следующее утро мы получили приглашение присутствовать на императорской аудиенции, назначенной во дворце Неба в 3 ч. 30 м. пополудни того же дня. Гостеприимные хозяева предложили руководить нами с условием, что мы заранее все соберемся в Hotel de Palais. Большинство поехало на джинрикшах, хотя, по-видимому, избранное сеульское общество отдает предпочтение паланкинам старинного фасона, выкрашенным мрачной черной краской. Ехать пришлось по узким, пыльным улицам; носильщики и рикши немилосердно толкали друг друга, всячески стараясь перегнать, чтобы первому приехать во дворец. Мы сошли у первых ворот: остальное пространство нужно было, согласно этикету, пройти пешком. За несколько времени до нашего приезда дворец сгорел; было выстроено временное здание для приемов знатных иностранных посетителей.
Нас пригласили прежде всего в большую залу, откуда несколько дверей вело в другие приемные комнаты. Встретивший нас придворный здоровался с каждым по мере того, как мы мимо него проходили. В комнате, куда нас провели, были поданы сигары, сладости и чай. Судя по температуре воздуха, было бы приятнее обойтись без последнего! Мебель и вся обстановка производила впечатление будничной, мелкобуржуазной среды, но две великолепные эмалевые вазы клуазонне странно дисгармонировали с окружавшими их мещанскими вещами. Церемониймейстер установил порядок, в котором должно было состояться представление императору… Его помощники провели нас к двери, задрапированной тяжелой портьерой, откинув которую мы очутились в присутствии Сына Неба.
На дальнем конце комнаты, на возвышенной эстраде между двумя окнами, стояли император и наследный принц перед великолепно вышитой шелковой ширмой. Из придворных при аудиенции присутствовал только главный евнух, высокого роста, но дурно сложенный, небрежно прислонившийся к одной из колонн, и два иностранных военных агента, благоразумно державшихся на заднем плане.
Император — полный, добродушного вида человек, держится с достоинством, хотя веселый блеск маленьких глаз выдает человека, любящего весело пожить и насладиться жизнью. Лицо наследного принца было совершенно бесстрастно; по-видимому, он совершенно не интересовался происходившим вокруг него. Он очень любит чеснок, а чтобы скрыть эту слабость и уничтожить его едкий запах, он постоянно сосет кусок имбиря, перебрасывая его со щеки на щеку, подобно матросу, жующему табак. Отец и сын были одинаково одеты в белых национальных костюмах; на голове — волосяные «формы». Поочередно проходя мимо императора, мы кланялись ему два раза, а наследному принцу — один. Некоторые из нас с подобающим уважением раскланивались даже и с евнухом! По окончании церемониального приема, мы поехали в японское посольство, где нас ждал ужин, поданный al fresco. Ели мы его палочками под звуки отрывков из опер, исполненных дворцовым оркестром. День блестяще закончился прочтением только что полученной телеграммы от адмирала Того, возвещавшей о вторичном поражении русского флота. На следующий день мы возвратились в Чемульпо и на свой пароход. Снявшись рано утром с якоря, мы пошли умеренным ходом, — но куда — нам не сказали.
Оказалось, что целью этого перехода был дикий и уединенный залив Хайджу, служивший адмиралу Того секретной базой в первый период войны. (Не лишнее вспомнить, что русские донесения обвиняли англичан в данном адмиралу Того разрешении пользоваться, как базой, Вейхавеем).
Главной привлекательностью залива Хайджу была глубокая таинственность, его окружавшая. Адмирал Того устроил здесь телеграфную станцию, работавшую так успешно, что, несмотря на расстояние в 1700 миль от Токио, депеши доходили туда в десять минут. Такараби любезно разрешил нам высадиться на берег, предупредив только не ходить по траве, в которой кишат ядовитые змеи. Обойдя ближайшие окрестности в сопровождении офицера, заведовавшего станцией, мы возвратились на пароход, нагруженные целыми снопами полевых цветов.