[7], мы с триумфом обнесли на руках вокруг всей палубы двух участников этой битвы — капитана Ямагуши и одного кондуктора.
В этот же день мы прошли мимо нескольких групп островов… Прямо перед нами виднелся длинный, высокий остров. За ним находился сборный пункт всего флота адмирала Того, известный целому миру только под кратким названием — «известное убежище». Мы обогнули мрачный, высокий мыс и перед глазами иностранцев в первый и последний раз поднялась завеса с таинственного «известного убежища». Готовые к немедленному отплытию, с поднятыми парами, там стояли длинные ряды военных кораблей во главе с грозным «Микаса», флагманским кораблем адмирала Того. Открывшееся зрелище на несколько минут захватило наше дыхание. В густом дыму, заволакивавшем бухту, корабли казались какими-то сказочными богатырями, производившими потрясающее впечатление силы и могущества. На своем веку я видел много морских смотров, но никогда нигде мне не представлялось более великолепного зрелища, чем эти могучие корабли, одетые стальной броней, которые, подобно сказочным драконам, дышали огнем и дымом. Их уединенное пристанище было со всех сторон ограждено бонами и минами от внезапных атак. Беспроволочный телеграф беспрерывно передавал известия о малейших движениях русских судов, за которыми неотступно наблюдали быстроходные крейсеры. Над бухтой господствовала гигантская скала, напоминавшая Гибралтар.
Бинокли и зрительные трубы, — все было пущено в ход. Недовольные и нетерпеливые члены нашей компании, и те, наконец, вполне удовлетворились: наше давно лелеянное, заветное желание наконец исполнилось: мы находились на театре настоящих активных операций. В каждый момент мы могли стать действующими лицами в сражении, от решения которого зависела бы участь народов. Приблизительно в двадцати милях виднелся маньчжурский берег; его белые утесы, блестевшие подобно меловым скалам Англии, были так тихи и невозмутимо спокойны, точно за ними не крылось никаких кровавых тайн. В защищенной бухте был разбит большой военный лагерь, к которому и направился наш пароход. С замиранием сердца ожидали мы высадки на берег, но нам не позволили подойти ближе и сигналом приказали остановиться.
Этот достопамятный день, таким образом, в общем скорее принес нам разочарование: мы должны были ошвартоваться во внешней гавани, под прикрытием орудий с судов адмирала Того.
Вечером на пароход возвратился Такараби. Его посылали с поручением к генералу Ноги, главнокомандующему армией, осаждавшей Порт-Артур. Он обещал на следующий день сообщить нам результаты своей интересной поездки. Оказалось, что он доезжал до передовых линий и видел неприятельские армии на позициях в восьми милях друг от друга. По его мнению, было очень вероятно, что Порт-Артуру удастся продержаться долее предполагаемого срока, так как встретились непредвиденные затруднения при взятии некоторых фортов. Вследствие этого, нам приходилось отказаться, по крайней мере, в ближайшем будущем от проектированного посещения Дальнего и Талиенвана. Японцы опасались даже возможности внезапного нападения со стороны русских и потому «Маншу-Мару» приказано было сняться с якоря и отойти в совершенно защищенную, укромную бухту в тылу позиции адмирала Того. Там нас окружили рыбаки на своих лодках и началась оживленная торговля. Забавно было наблюдать, с какой осторожностью и недоверчивостью относились продавцы-китайцы к покупателям — они ни за что не выпускали рыбу из рук, пока на ладони не было соответствующей монеты.
Вид на Парт-Артур
Мы все впали в глубочайшее уныние, прочтя утром вывешенное на доске объявление: «пароход немедленно возвращается в Нагасаки». Этот удар нас ошеломил. Подойти так близко к интересному месту и возвратиться назад, даже не побывав на театре военных действий! Мне сказали частным образом, что единственной причиной отсылки нас в Японию было опасение внезапного движения со стороны русских. В этом случае «Маншу-Мару» мог в любой момент оказаться в безвыходно критическом положении. Мы немного воспрянули духом, когда около 10 часов вечера нам сигнализировали, что на следующее утро мы будем приняты адмиралом Того на его флагманском судне. Предварительно же, нам разрешалось подойти на расстояние 10 миль к Порт-Артуру, чтобы окинуть взглядом театр общих военных действий. Затем, в сопровождении быстроходного крейсера «Тсукай»[8], первого из вновь построенных в Японии судов, мы должны были идти на соединение с адмиралом Того на другой его сборный пункт, у островов Блонд.
Мы двинулись к Талиенванскому заливу; там были целые флотилии миноносцев и контр-миноносцев, идущих или возвращающихся со своих позиций в блокаде. Ровно в полдень мы увидели ожидавшие нас в назначенном месте броненосцы «Микаса» и «Асахи»[9]. На броненосце «Микаса» офицеры приняли нас очень любезно и провели в очень просто убранную свою кают-компанию. На буфете лежал осколок 12-дюймовой бомбы, вырвавшей кусок из ноги лейтенанта Матсумура, — тяжелое, но славное воспоминание!
Скоро вышел к нам и адмирал Того. Ему лет 50 с лишком. Он высокого роста, хорошо сложен, но немного сутуловат. При появлении человека, имя которого было на устах всего цивилизованного мира, все разговоры разом замолкли. Лицо его несомненно должно производить сильное впечатление, хотя общее его выражение добродушно приветливое, часто встречающееся у людей науки. Оно все изрезано глубокими морщинами, — результат сознания тяжелой ответственности и постоянных забот в течение последних шести месяцев. Глаза у него черные и блестящие, как и у всех японцев; легкие морщинки в углах глаз указывают на прирожденный юмор. Небольшой отвислый нос, сжатый рот с немного выдающейся верхней губой, большая голова хорошей формы с ясно обрисованными выпуклостями, жидкие, очень коротко остриженные волосы, — вот главные черты его наружности. Он носит небольшую бороду, уже седеющую на подбородке, хотя жидкие усы еще совершенно черны. Подобно всем великим людям, он легко может обходиться без всякого общества. Говорят, что он в состоянии целые недели проводить в полном одиночестве, не имея другого товарища, кроме своей трубки, без которой, подобно Бисмарку, он не может обойтись ни минуты. Ни с кем из нас он не вступил в какой-либо продолжительный разговор, хотя очень любезно заметил, что считает наш визит большой для себя честью.
Были поданы бокалы и шампанское. Выпив за наше здоровье, он пожелал нам благополучного возвращения в Японию. «Микаса» выглядел таким изящным и безупречно чистым, что свободно мог бы участвовать в любом смотру на Спитхедском рейде. Мы сидели группами на палубе, весело разговаривая с японскими офицерами. Оркестр исполнял типическую английскую программу… А между тем, мы находились вблизи сферы действия русских орудий, злобно рявкавших целый день. Единственным видимым доказательством того, что и «Микаса» принимал участие в сражении, был след, оставленный бомбой на грот-мачте. Мы обошли весь броненосец. Казалось, на всей команде лежал отпечаток томительного шестимесячного напряжения, так ясно заметного на их адмирале! За все это время немногим матросам удавалось спать больше 4 часов каждую ночь.
Адмирал Х.Того
Броненосец «Микаса»
Как только мы вернулись на «Маншу-Мару», якорь сейчас же был поднят, и мы без всяких остановок пошли прямо в Японию. До Нагасаки мы дошли без всяких приключений. Здесь наш маршрут снова изменился — было получено известие о вторичном выходе владивостокской эскадры. Нам пришлось возвращаться внутренним морем, оставив дорогу Тихим океаном в руках неприятеля. Извещение главной квартиры гласило: «рыбаки доносят, что владивостокская эскадра идет через пролив Хокдидо». Мы были принуждены зайти в Кобе и ожидать там дальнейших известий. По прибытии туда оказалось, что никаких новых сведений мы там получить не могли. Не желая беcцельно ждать, все наше общество разъехалось по разным направлениям. Большинство направилось в Токио. Мне хотелось попасть в Иокогаму на пароходе общества Р. и О.[10], но агенты не могли ручаться за безопасный переход. Вскоре они получили телеграфное распоряжение из Лондона выгрузить весь груз в Кобе и отослать пароход обратным рейсом в Англию[11]. Делать было нечего: я поехал в Токио по железной дороге. Прибыв туда, я снова начал делить свое время между посольством и морским министерством.
Уличная жизнь в Токио представляет для европейца особый интерес. Там совсем неизвестны грохот и суматоха наших европейских городов. Почти вся переноска тяжестей совершается носильщиками, ловкие, бесшумные движения которых поражают непривычного человека. Шум колес джинирикшей[12], заменяющих наши кэбы, едва слышен. Единственным уличным шумом являются крики разносчиков, продающих разный товар, да заунывный свист автоматического парового свистка. Разве изредка долетит до слуха прохожего грустное пение работающих кули… Впрочем, толпы веселых детей, два раза в день, по дороге в школу и на обратном пути, оживляют тихие улицы своим веселым щебетаньем и криками. Большею же частью город молчит. Но это безмолвие отнюдь не сопряжено с праздностью: наоборот, — на каждом шагу видна работа, напряжение, тяжелый, упорный труд.
В Токио два с половиной миллиона жителей и каждый из них обязательно по крайней мере раз в день берет ванну. Это прекрасный обычай и многие из цивилизованных центров могли бы с успехом последовать примеру японцев и не без пользы у них поучиться. От берега моря вплоть до вершин гор вся Япония блещет чистотой. Народ чист не только по виду, он опрятен в действительности. Японцы настойчиво трудятся, но в них нет того бешеного стремления к наживе, которое является проклятием нашего современного промышленного строя. Они всегда веселы, довольствуясь малым. Прогулка за город всей семьей, чтобы полюбоваться кленами, или цветущими вишневыми деревьями, катанье в джонке вдоль по реке, — это их любимые удовольствия, поражающие своей простотой. Японцы любят природу; они наслаждаются ею и умеют ценить ее чудеса. Весь строй жизни этой страны, — наглядный урок жизни простой, патриархальной, не пресытившейся наслаждениями всякого рода; словом, той самой жизни, недостаток которой начинает так сильно чувствоваться за последнее время в Англии.