неправый. Чем овладел я в своем искусстве — не откажусь от того и не смирюсь.
Александр, не прерывая, выслушал речь мастера, которого ценил и о чьем таланте с похвалою отзывался Макарий.
— Что желал видеть монах в иконописной палате? — спросил.
— То, княже, чтобы не отступало искусство наше от греков, чтобы время и умение наше пребывали в недвижности, как мертвецы.
— Справедливо ли понял ты суд? Не обида ли говорит твоими устами на то, что не восхитился монах твоим искусством?
— Седая борода у меня, княже, — ответил Дмитро Иевлич. — Не обидой скорблю, а тем, что преграждает хулитель путь искусству.
Александр помолчал. Его возмущало поведение митрополичьего книжника. Чтобы облегчить скорбь мастера, он сказал:
— Будь таким, каков ты есть, Иевлич! Не хулителями ремесла твоего поставлен ты, не перед ними и ответ держать тебе. Придет нужда — решу сам и скажу за тебя слово перед владыкой.
Макария и митрополичьего книжника Александр нашел в соборной церкви Спаса. После залитого солнцем дня прохладный полумрак церкви был как-то особенно плотен и ощутим. Неподражаемая по совершенству и хитрости замысла роспись стен, выполненная чуть не полста лет назад новгородскими искусниками, создавала впечатление мрачного, но чудесного, покоряющего красотой волшебного мира. Войдя в церковь, Александр остановился у входа. До слуха его донесся незнакомый голос:
— Не исправился ты от заблуждений, отче Макарий, упорствуешь в своей ереси… — Того, кто говорил, не видно Александру; голос доносился из-за столпа, поддерживающего свод, и, подхваченный голосниками, заполнял собою пространство церкви. — Не кощунством ли, — голос зазвучал еще выше, — не отступлением ли от установлений церковных внушена мысль о написании лика Ярослава владимирского, лика грешника, на месте, где подобает быть лику праведника…
— Какой мерой измерены грехи князя Ярослава? — выступая из-за столпа и остановись перед монахами, громко произнес Александр. — В чем ты, монах, в изображении Ярослава нашел отступление от установлений церкви?
Ни Феогност, ни Макарий, занятые спором, не заметили, когда вошел Александр. Высокая фигура его в безлюдной полутьме церкви возникла перед монахами так неожиданно, что Макарий невольно отодвинулся в сторону, а Феогност поднял руку, как бы ограждая себя. Смущение его при виде Александра усиливалось тем, что позади князя во всю стену раскинулось изображение страшного суда, написанное мастером Фомой, прах которого покоится ныне рядом с церковью. Грозные полуфигуры архангелов с изображения суда, казалось, спустились со стены и, следуя за разгневанным князем, приближаются к чернецам.
— Не зрелое суждение книжника, а голос пристрастия слышал я, — не скрывая возмущения своего тем, что услышал он от приезжего монаха, продолжал Александр. — Что есть противного церкви у ктитора сего? — Александр показал на изображение Ярослава. — В чем мера греха?
— В отступлении от канонов церковных, установленных вселенскими отцами и патриархами, — оправясь от неловкости, вызванной появлением Александра, нравоучительно произнес Феогност. Безбородое, обвисшее лицо его снова приняло выражение надменности. — Тебе ли, князь, заступать то, что осуждено богом и его церковью?
Последние слова Феогноста прозвучали жестким упреком. Порицая неосведомленность Александра в делах веры и церкви, монах тем самым отрицал право князя на участие в споре.
Александр приблизился к полукруглой нише, в глубине которой виднелось изображение Ярослава. Несмотря на полутьму, усугубляемую мрачной росписью, покрывающей стены церкви, фигура Ярослава в украшенной кругами и искусным узором красной одежде, в княжей шапке, опушенной черной куницей, на фоне зелени земли и голубого свода неба, радовала взор яркостью красок и совершенством письма.
— По обычаям нашим иконописные мастера не раз изображали в росписи церковной лики людей, коих желали возвеличить. Было это в Киеве, есть в Новгороде и во Владимире. Никем не осуждено написанное, — сказал он.
— Ия порицаю не написание лика, — ответил Феогност. — Было бы то на хорах или в переходах, позади молящихся, услышали б и писец и ты, княже, мою похвалу сделанному. А здесь? — Феогност показал на нишу. — Место ли быть лику сему?
— И ты требуешь уничтожить изображение? — спросил Александр.
— Не я требую, а вера и церковь, — ответил монах. — Изображение грешника во храме монастыря на месте, кое впереди и пред очами молящихся, найдет осуждение владыки новгородского и владыки митрополита.
— Пусть владыка своими устами молвит о том, — давая понять, что он не намерен продолжать спор, сказал Александр. — Изображение ктитора останется там, где оно есть. Я поставлен в Новгороде отцом моим и в том, что решу, ему дам ответ. Отче Макарий, проведи книжника в училищную палату нашу… Или вы обозрели ее?
— Нет, княже, — ответил Макарий. — Смотрели мы иконописную палату; отче Феогност строго судит наше искусство.
Сопровождаемый монахами, Александр вышел из церкви. Хмурая озабоченность, отражавшаяся на лице его, исчезла. Позвав Ивашку, Александр велел ему пустить коней на луг, а сам направился к срубленной в глубине монастырского двора просторной избе, в которой обучались юноши книжному искусству.
— Какое число отроков обучается грамоте, отче Макарий? — спросил Феогност, когда они, следуя за князем, подошли к училищной палате.
— Сорок семь отроков, — ответил Макарий, — знают они азбуку нашу, читают по складам псалтырь и могут начертать слова.
Изнутри палаты, в открытый волок оконницы, доносилось многоголосое, нестройное пение. Александр остановился у крыльца, послушал. Макарий и Феогност, как и раньше, держались позади.
— Без тебя, отче, кто обучает отроков чтению и что читают они? — спросил Феогност, обратясь к Макарию.
— Обучает здешний чернец Иона, а читают отроки псалом двадцать второй, — ответил Макарий.
Из оконницы неслось:
— У-глаголь-он — уго… уго, твердо-он — то… то, угото, веди-аз — ва… ва, уготова, люди-ер, уготовал; есть-слово-иже — еси… еси, уготовал еси; покой-арцы-есть — пре… пре, добро-он — до… до, предо; мыслете-наш-он — мно… мно, ю — мною; уготовал еси предо мною; твердо-арцы-аз — тра… тра, покой-есть — пе… пе, трапе, земля-у — зу… зу, трапезу. Уготовал еси предо мною трапезу…
В училищной палате на лавках, на полу, по пятеро над одной раскрытой псалтырью сидят отроки. В каждом пятке один водит указкой по строчкам, и все нестройно и громко выпевают «склады»: слово-он — со… со, покой-арцы-он — про… про, сопро, твердо-иже — ти… ти, со-проти, веди-ер, сопротив…
Плотный, с красным лицом монашек в крашенинной рясе и скуфейке, которая сидит у него на самой макушке, с тяжелой указкой в руке, ходит среди голосящих отроков и время от времени сам подпевает общему хору. Александр с любопытством смотрел на голосящих.
Отроки были в том возрасте, когда на верхней губе и подбородке начинают пробиваться борода и усы. Среди всех особенно выделялся крепкий и рослый юноша с русыми волосами, в длинной, ничем не опоясанной рубахе. Он так громко и истово выпевал «склады», что лицо его раскраснелось, на высоком лбу выступили капельки пота. Александру понравился юноша.
— Как зовут отрока? — показав на юношу, спросил Александр.
— Саввой. Прилежен и зело настойчив к учению, — объяснил Макарий.
— Из чьих он? Попович?
— Нет, княже, здешний, с Плотницкого конца, Антона-дегтярника чадо.
— Хорош молодец! Такому кольчугу на плечи да копье в руки заместо указки.
— Обучен он владеть копьем, княже. С воеводой Ратмиром не раз играли отроки в копейные и стрелецкие потехи…
— Ратмир… Догадался воевода, — рассмеялся Александр. — Доведется рать кликнуть, в училищной палате найдем десяток добрых воинов.
— Сколько болярских отроков обучаются книжному искусству? — спросил Феогност.
— Болярских детей нет в палате, отче. Учат их грамотеи в своих хоромах, поповичей и иных духовных наберется десяток, прочие отроки из ремесленных и сироты, — ответил Макарий.
— Что слышу я, отче! — возмущенно воскликнул Феогност. — Святейший Герман, патриарх Византии и Никеи, коему благословил бог блюсти церковь на Руси, давно, тому лет десять минуло, указал владыке митрополиту нашему, что непозволительно обучать грамоте холопов и черных людей. Владыка митрополит благословил училищные палаты в монастырях для обучения книжному и письменному искусству детей болярских и поповичей. Ты, отче Макарий, нарушил благословение владыки и послание святейшего патриарха, обучаются у тебя безвестные сироты и подлая чадь. Так ли надо пещись о научении книжном? Грех непослушания воле святительской ляжет на тебя и на игумена здешнего…
— Будет и на мне грех, монах, — Александр резко прервал речь Феогноста.
— Ты, княже, — осклабился монах, — в свете живешь, чужд священства и сана иноческого. Я молвил о людях духовных, коим бог и святая церковь его вверили попечение о стаде Христовом…
— Мною указано обучение отроков, и как указано, так и будет на Новгороде. Владыка новгородский благословил учение:
— Не пристало княжей власти вершить дела духовные, — растягивая слова, назидательно произнес Феогност. Лишенные растительности обвислые щеки его побагровели. — Князю свое, земное, положено ведать, людям духовным — пасти души людские. Учение книжное — дело церкви. Зрю здесь гордыню и непослушание монашествующих велению святейшего патриарха…
— Довольно, монах! — громко, зазвеневшим от негодования голосом Александр оборвал Феогноста. — Кто дал тебе власть судить меня и людей, поставленных мною? Труд учительный выше понимания твоего. Оставь этот дом! Ради сана твоего отпускаю тебя без зла.
— Не по злу я судил, княже, — мягче, чем говорил до того, начал было Феогност, оправдываясь, но Александр не дослушал.
— Ия сужу не по злу. Нарушишь указ мой — покараю ослушание, не пощажу.
Глава 9Сторожевой городок на Волхове
Ратник Михайло проснулся после полуночи. Высвободив из-под окутки руку, сунул ее под изголовье. Огнива, где Михайло всегда оставлял его, на месте не оказалось. Михайло привстал в темноте, послушал, что на улице.