Три столетия назад захват немецкими правителями земель залабских славян положил начало движению немцев на восток. Немецкие рыцари истребили славянские племена лютичей и прусов; продвигаясь дальше на восток, захватили земли лэттов, ливов и эстов. Ныне войско Ордена на рубеже Руси.
Как ни тревожила фон Балка весть о битве на Неве, все же она не поколебала веры командора в свою звезду. Шведы начали поход, грозя русичам порабощением и пленом, он, фон Балк, вступит в Псков со словами дружбы. Пусть русичи видят в меченосцах не врагов, а друзей, союзников своих в борьбе с Ордой. «Умная хитрость в делах воинских — путь к победе», — рассуждал фон Балк.
Он снарядил гонца в Ригу; кроме грамоты князю-епископу, гонец повез грамоту боярину Нигоцевичу.
«Спеши, боярин, к войску, — писал фон Балк Нигоцевичу. — Твой глаз и твой ум нужны нам».
Глава 3Победители
Новгородское войско вернулось из похода к невскому рубежу. Ликующими кликами встречал победителей Великий Новгород. Владыка архиепископ с собором попов в облачении и с хургвями вышел из Детинца навстречу войску. Впереди возвращающихся новгородских полков — князь Александр Ярославич. На встрече он сошел с коня, приблизился к владыке и опустился на колено.
— Радуюсь, княже, что вижу тебя на Новгороде, — в наступившей тишине громко и отчетливо прозвучал тонкий, высокий голос владыки. — Да будет слава тебе и войску твоему, поразившему врагов земли нашей. Аз, смиренный архипастырь и настоятель дому святой Софии, в память победы твоей над войском вражеским, волею Господина Великого Новгорода, сказанною в грамотах веча и совета господ, нарекаю тебя именем Невский, да пребудет оно по вся дни славою тебе и потомству твоему…
— Слава!..
Не слышно последних слов владыки. Их заглушили громкие клики новгородцев и войска.
Три дня звонили колокола церквей и монастырей в Великом Новгороде. Праздновали новгородцы победу своих полков над шведскими крестоносцами.
На городских улицах с утра до вечера полно людей. На Буян-лугу, на Гулящей горке шапке негде упасть. Далеко разносились над Волховом песни голосовые; то протяжные, трогающие за сердце, то игровые, веселые. Не было конца забавам богатырским; пытали в забавах удалые головы свою силу. Чуть примолкнут песни, слышно перебор гуселюшек. Рожками и гуслями, звонкими сопелями зазывали людей скоморошьи ватаги. Не умолкая трещали голоса веселых петрушек.
Где бы ни собрались люди — на вольном ли воздухе, за чашей ли меду, — везде разговоры о походе. Да и как молчать, не сказать о горячей сече со шведами у невского рубежа! Ратники, бывшие в походе, сказывали о том, что сами видели, о чем от людей, от товарищей по походу слышали на пути. Переплетались в рассказах были с небылицами. Остер язычок у молодца, так всякое слово складно.
— Так-то и молвлю я, братцы милые, — начиналась речь. — Кто не видел битвы на Неве-реке, тому на ладошку не выложишь. Люто, во всю мочь и силу свою, бились наши полки. Первым начал сечу головной полк. По колено в крови стояли ратники. Солнце высоко поднялось, печет. В ту пору как выбежал берегом на поле полк правой руки с воеводою Спиридоновичем, день-то, казалось, остановился. Так вот! Неделю сказывай, не расскажешь дива, какое видели очи.
— Страшное было диво?
— Страшное ли? — вздохнул рассказчик. — Страшно вспоминать, а когда бились, страх поодаль стоял.
— Не страшно биться в сече, была бы сила да рука крепкая, — сказал стоявший близ рассказчика молодец в алом кафтане с наборным поясом; сказал и повел темной бровью.
— А что диво, Анфим, молви! — узнали люди в статном молодце Анфима, щитника с Рогатицы.
— Своими очами видел я диво, — щитник вышел вперед, усмехнулся, глядя на раскрытые от любопытства рты слушателей. — Кто силою не обижен, тому легко в бою, а кто мал и неказист, тому свой топор в тягость. Бился в сече молодец удалой, не топором бился — стрелами меткими. Припадет на колено, натянет тетиву — ни одна стрелочка не падет мимо. Есть в Новгороде Великом искусники в стрелецких потехах, но метче стрелы, чем у того молодца, о коем сказываю, не знал я ни в Новгороде, ни инде.
— Уж не свей ли стрелец?
— Не свей. Небось дюжина свеев от его стрел пала на землю. В новгородском полку бился молодец. Пришел он из Карелы.
— Ой, Анфим, неужто там метче новгородских лучники?
— Может, стрелы завороженные у того молодца? Люди в Кареле не нашему, своему, лесному богу молятся.
— Заворожить бы твой язычок, Офоня, то-то бы укладно молвил.
— С Офоней говорить — решетом воду лить, — пробиваясь сквозь плотную толпу вперед, скороговоркой прочастил Омоско-кровопуск. — Кланялись бы Офониной чести, да язык у Офони на сыром месте. Молви, Анфим, — Омос остановился перед щитником. — Каким ремеслом промышляет тот молодец?
— Князь он тамошний. Охотник, метко бьет зверя.
— Коли так, то и дива нет. Глаз у молодца по звериному следу наметан.
Близ Мстиславова дуба на колоде сидит Игнат-гвоз-дочник. Он в красной рубахе с узенькой плетеной опояской; волосы расчесаны, борода ровная, словно кужель у прядеи-мастерицы. Лишек меду выпил вчера Игнат, нынче хоть и опохмелился, но голос у него осип; говорит Игнат покашливая:
— Шагал с нами в походе ратничек… Кх! Ростом — верста немеряная; я не мал, а он на полголовы меня выше. Смеялись над ратничком в походе: «Эко, мол, чадушко! Рос — с елками в бору мерялся, троим положи бог столько росту — не обиделись бы». Шел детинушка на встречу с недругом, а на плече нес не копье, не рогатину — игрушку, топоришко легонький. Лезвие у топора изогнуто навроде молодого месяца. Только и виду у топоришка — ратовище, схваченное кольцами, длинное, как у рогатины.
— Откуда взялось экое чадушко? — усмехаются вокруг.
— Сказался со Мшаги, кузнец тамошний, — прокашлялся и ответил гвоздочник. — Ратники смеялись над его топориком, а он хоть окрысился бы на кого, скалил зубы вместе со всеми. О моем топорике, говорит, после битвы слово будет. А в битве, кто смеялись над ратником, прикусили язычок. Правду молодец молвил. При моих глазах махнул он топориком, вражий шелом рассек надвое. Не поломался, не погнулся топоришко, будто не железо рубил. Александр Ярославич видел в бою ратника, хвалил его. Добро бы, сказал, всем кузнецам такие, как у этого молодца, топоры ковать. Может, сила хитрая скрыта в железе, может, колдовство — не скажу про то, не ведаю.
— Хитры наши кузнецы! — прозвучал голос.
— Хитры-ы!
— Чьим копьем — заморских мастеров аль новгородского изделия — бился Ярославич с правителем свейским?
— Наших мастеров копье. Страшко ковал.
— Вправду?
— Почто врать? Страшково копье держал Ярославич. Правителя свейского с поля унесли замертво.
— Не сказка ли? Сам ты, Игнат, видел, как несли свея?
— Не сам, а знаю. Верные люди сказывали.
— Слыхали и мы от верных-то людей небылицы в лицах… То-то долгие, то-то гладкие.
— Дурак, коли не сумел отличить от вранья правду, — в толпе кто-то резко и грубо оборвал черномазого детину в серебряном поясе, напомнившего о небылицах. — В гридях болярских ходишь, а почто сам отлынил от похода, голову свою берег…
— Жаль небось головы-то, — засмеялись.
— А почто жалеть, коли пустая… Видел я, братцы, бой Александра с правителем Биргером… Не небылицу люди молвили, а быль.
Все глаза обернулись на того, кто сказал, что видел поединок. Узнали — Устин. Стоит он с нахмуренным челом, руку, оцарапанную шведским копьем, держит на рушнике, перекинутом через плечо. Он только что подошел к толпе, слушавшей рассказ гвоздочника, и, услыхав речь гриди, рассердился.
— Устин! Выйди-ка вперед, покажись! И о твоих подвигах рассказывают сказочки.
— От сказок я не вырасту, а в бою, как и все, бился.
— Видел поединок княжий?
— Привелось, близко был.
— Скажи, пал свей с коня?
— Пал. В чело шелома угодил ему копьем Ярославич.
— А Миша-ладожанин, сказывают, кораблики свейские ловил?
— Ловил. Целехоньких взял три кораблика, а много и по воде пустил. На большом корабле бился один с вражьей оравой.
На разные лады, по-разному складываются сказы о битве.
И воины и мирные люди с грустью вспоминали старого воеводу Ратмира. Видели Ратмира в битве, видели и лежащим в поле, среди павших от его меча шведских латников, и все же… Сил нет верить тому, что не покажется больше ни на улицах новгородских, ни на вечевой степени, ни на Буян-лугу бехтерец и кованый шелом воеводы. Вспоминали Ратмира и те, кто любили его, и кто врагом своим почитали, — вспоминали добром. В битве за Русь славною смертью пал витязь.
Храбро рубился в битве Гаврила Олексич. Молод, горяч, но слава Олексичу на Новгороде не за то, что мечом и копьем искусно владеет, что друг он князю, что отличал его воевода Ратмир среди других воинов. Храбрость не удивляла: славны храбростью и умением биться витязи новгородские! За то слава Олексичу, что сражался с воинами и оруженосцами Биргера, уносившими на ладью правителя, что, гонясь за Биргером, искупался в глубокой невской воде. На отрока Савву, из учебной палаты с Нередицы, показывали пальцами люди, говорили: «Это Савва… Борода еле проступила у молодца, а в сече он, как муж. Опоры у Биргерова шатра подрубил».
Старосты ижорских людей Пелгусия раньше имени не слыхали новгородцы, а теперь оно у всех на устах. В летах Пелгусий, борода у него седая: дивно казалось, как Пелгусий с ватагою гулял на Невской протоке, как рубил и топил вражеские ладьи.
На исходе вторая неделя со дня встречи войска. Слава и почетное прозвище Невский, которым встретил его Новгород, поднимали в душе Александра гордое сознание величия дела, которое совершили новгородские полки. Казалось, только теперь, в Новгороде, понял он значение победы над крестоносцами Биргера. После битвы и на походе, возвращаясь с ратного поля, Александр гордился победой, но то была гордость юноши, преодолевшего смертельную опасность, которая встала на его пути. Он молод, храбр, возвращается победителем из похода — чего же больше желать ему? До встречи с Биргером, как полагали люди и против чего не стал бы возражать Александр, сила его и власть опирались на силу и незыблемость власти отца, великого князя владимирского. Теперь слава сопутствовала Александру, новгородцы увидели в нем не только сына Ярославова, но сильного мужа, стоявшего во главе полков, защитивших от нашествия врага новгородские рубежи.