Хауссер молча кивнул головой.
— Начались переговоры с венграми…
— Это мне тоже известно, пан Тимощук. Венгры запросили много? Советую не скупиться. Внушите своим товарищам мысль, что оружие всегда стоило дорого. Если перевести продовольствие на цены мирного времени, венгры просят сущие пустяки. А как поднимется престиж ОУН — переговоры, дипломатия, суверенитет…
— Так, так, — закивал головой Тимощук; маленькие, бегающие глазки его заблестели радостно, горделиво. — Престиж — это важно.
— Второе. Нужно приложить все усилия, чтобы прекратить нападения на продовольственные обозы.
Молодой человек зябко повел плечами.
— Трудно… Знаете, какое настроение…
— Пан Тимощук, я не люблю это слово «трудно», — строго сказал Хауссер. — Его особенно охотно употребляют ленивые и глупые люди. Нужно думать, подыскивать аргументы. У вас имеется веский мотив — немцы потенциальные союзники в борьбе ОУН против большевиков. Разве вам выгодно ослаблять союзников? Ведь в ваших же интересах, чтобы советские войска появились здесь как можно позже. Накапливайте и берегите свои силы, а немцев, сдерживающих нашествие большевистских орд, поддерживайте хотя бы продовольствием. Не бойтесь высказывать такую мысль. Она рождена логической оценкой политического положения и не может вызвать подозрения даже у тех ваших коллег, которые действительно ненавидят немцев.
— Так, так, — снова согласился Тимощук, старающийся, видимо, запомнить хорошенько все, что говорил ему советник. — Это логично. Потенциальные союзники… Это убедительно.
— Передайте Дубу — пусть расширяет сеть офицерских школ УПА. Готовьте кадры командиров. Мы можем дать вам дополнительно группу опытных инструкторов, владеющих украинским языком и хорошо знающих приемы партизанской войны. Это тоже в ваших интересах. Вы согласны, что такие инструкторы необходимы вам?
— Безусловно, безусловно.
— Как видите, я даю дельные советы, пан Тимощук, и действую только в ваших интересах, — едва приметно усмехнулся Хауссер. — И последнее. Это для Вепря. Вашей службе безопасности следовало бы начать серьезную работу по очистке территории от всяких сомнительных элементов. Я имею в виду людей, которые тайно симпатизируют большевикам или смогут им дать какую-либо информацию о вас. По селам — мне это известно — можно найти не только притаившихся коммунистов, семьи партизан, но и бежавших из лагерей советских военнопленных и даже уцелевших евреев. Эти люди после прихода сюда советских войск могут доставить вам солидные неприятности. Тыл должен быть чистым. Поляки… С поляками дела идут хорошо. Продолжайте в том же духе.
— Передам. Все дословно передам.
— На этот раз у меня больше ничего нет. Будьте здоровы, пан Тимощук. Жду свежей информации.
Молодой человек ушел, но не успел советник усесться за стол, как в дверь снова постучали громко и бесцеремонно. Видимо, пришел кто-то из немцев. Хауссер спрятал марки в ящик и открыл дверь.
У порога стоял офицер лет тридцати пяти с погонами гауптмана на помятом мундире. Он улыбался радостно и смущенно, видимо, не знал еще, какое впечатление произведет на хозяина комнаты его неожиданное появление. Он был среднего роста, но его плечи в сочетании с массивной головой на низкой шее казались узкими, как у подростка.
— О! Кого я вижу! — воскликнул, изображая на своем лице приятное удивление, Хауссер. — Теодор… Ну, заходите же, заходите. Какими ветрами занесло вас в эти края?
— Военный корреспондент гауптман Теодор Оберлендер возвращается в Берлин после пребывания на Восточном фронте, — шутливо отрапортовал гость, поднося два пальца к пилотке. И хотя он смеялся, пожимая руку Хауссеру, серые, широко расставленные под тяжелым лбом глаза его были не очень-то веселыми — глаза усталого умного человека, у которого куда больше причин печалиться, нежели веселиться.
Долго, как старые друзья, трясли друг другу руки. Но дружбы между ними никогда не водилось. Они были единомышленниками и соперниками. Одно время молодой энергичный Оберлендер пошел в гору. Он считался лучшим знатоком России и вынашивал смелые проекты освоения восточных территорий. Конечно, он хорошо знал Россию, в которой под видом научного работника побывал не однажды. К тому же он вступил в национал-социалистскую партию еще до мюнхенского путча, а Гитлер помнил всех своих старых соратников. Хауссеру было известно, что Оберлендер незадолго до войны знакомил фюрера со своими проектами, и уже одно это говорило о многом. В ту пору Хауссер, несмотря на ряд опубликованных работ и докторское звание, — был заурядным чиновником недавно созданного ведомства Розенберга. И вот прошло всего лишь три года, самоуверенный гордец Теодор, мечтавший стать личным советником Гитлера, оказался не у дел, достиг только чина гауптмана, пишет в газетках, а мелкая сошка Хауссер превратился в главного специалиста по восточным вопросам и его идеи подхватывают буквально на лету.
— Как хорошо, что вы зашли, как хорошо… — приветливо и загадочно улыбаясь, произнес Хауссер, подавая стул гостю. — Мы не виделись… Ну, конечно же, с тех пор, как расстались на Северном Кавказе. Целый год!
— Годы бывают разные, милый Томас, — возразил Оберлендер, и в его голосе послышалась нескрываемая горечь. — Этот год кажется мне десятилетием. Сколько событий, сколько несчастливых событий вместил в себя этот ужасный год!
— Конечно, конечно, — торопливо, с притворным сочувствием заявил Хауссер. Он досадовал. Так хорошо начавшийся было вечер бесповоротно испорчен — снова разговор о политике, запоздалый анализ ошибок, бесполезные проекты. Нет, он не собирается толочь воду в ступе. — Знаете что, Теодор… Давайте-ка мы с вами выпьем по рюмочке ради встречи. Посидим, поболтаем о всякой всячине, отдохнем.
Он засуетился, расстелил салфетку на столе, достал из буфета тарелки с яблоками и печеньем, бутылку портвейна, рюмки. Перед гостем поставил высокую на тонкой ножке с золотым ободком поверху. Хрусталь искрился мелко насеченными ромбиками.
Оберлендер, рассеянно глядя в угол на стопки книг и газет, уложенных прямо на полу, отпил несколько глотков и отодвинул рюмку. Он понял, что Хауссер, хотя и принял его весьма любезно, не имеет намерения вести серьезный разговор. Это было обидно. Ведь он, Оберлендер, пришел сюда не для того, чтобы полюбоваться лысым черепом советника, а узнать новости, поговорить по душам. Все-таки их связывало многое, и они понимают друг друга с полуслова. Хауссер сейчас играет не последнюю скрипку в тайной политике. Однако он. решил помалкивать, не хочет даже похвастать. Хитрая, осторожная крыса.
Хауссера устраивало молчание, но он догадался, что гость обиделся, и спросил сочувственно, как спрашивают о состоянии тяжелобольного у его родственников:
— Что на фронте?
Оберлендер пожал узкими плечами, сказал саркастически:
— То, что пишут в газетах, — планомерно и успешно выравниваем эластичную линию фронта и сокращаем коммуникации.
— Но боевой дух в войсках по-прежнему высок, — мягко и наставительно подсказал Хауссер, как будто гость совершил оплошность, позабыв добавить эту обязательную фразу.
Оберлендер не ожидал такого свинства от коллеги. Он вздрогнул, в упор, пристально посмотрел на Хауссера, словно перед ним сидел другой, незнакомый человек. Но глаза советника прятались за линзами, как за двумя блестящими непробиваемыми щитами, и Оберлендер сдался, отвел глаза в сторону.
— Несомненно. Боевой дух наших войск не поддается описанию, — подозрительно бодрым тоном подтвердил он, вздохнул и в один прием допил вино.
Хауссер будто ничего не понял, удовлетворенно кивнул головой и снова наполнил рюмки.
— Между прочим, — сказал он весело, с оттенком гордости, — между прочим, Теодор, вы обратили внимание на рюмку, из которой вы пьете? Оригинальная вещица, не правда ли?
Оберлендер недоумевающе, пренебрежительно скосил глаза на рюмку.
— Ничего особенного. Хрусталь, очевидно.
— Да, но хрусталь Мозера! — воскликнул советник. — Девизом этой фирмы являются слова: «Стекло для королей. — Мозер — король стекла». Дорогой Теодор, вы пьете вино из рюмки Пилсудского…
Только тут Оберлендер заметил среди ромбиков матовый овал, на котором был изображен орел с золотой короной, с золотыми клювом и когтями.
— Вот как?! — губы Оберлендера дрогнули в насмешливой улыбке. — Задиристый польский петух. Голову повернул направо, на Запад… Но это точно? Рюмка маршала Жечи Посполитой?
— Не подлежит сомнению. Одна из трех уцелевших. Можете мне поверить.
— Да, я забыл, что вы коллекционер… — Оберлендер вертел в руках рюмку. — Забавно. Стекло для королей… И вот все, что осталось от маршала Пилсудского, некоронованного короля Польши, диктатора. Впрочем, от нас, возможно, не останется и этого…
Оберлендер с вызовом посмотрел на Хауссера. Советник молчал, толстые губы были сжаты, весь его вид — холодный, чопорный выражал неодобрение. Но Оберлендера уже прорвало.
— Боже мой, боже мой! — тихо, с душевной болью произнес он, сжимая обеими руками голову. — И все из-за нашей тевтонской тупости, высокомерного невежества. Я говорил, я предупреждал… Не только я, сам Розенберг придерживался моей точки зрения. Россия не Бельгия, не Франция — бесконечные пространства, неисчерпаемые людские резервы, дьявольская идеология марксистов… Нас не захотели слушать. Победило мнение этого безграмотного солдафона, толстого борова, ничего не смыслившего в восточном вопросе. Фюрер согласился с ним.
«Беда мне с этим гауптманом, — насмешливо и огорченно думал Хауссер. — Во всю глотку орать об ошибках Геринга и фюрера… Этого еще недоставало! Все-таки Оберлендер, несмотря на свой ум и знания, удивительно прямолинеен и груб. Ведь даже о самых неприятных вещах можно говорить, не прибегая к сильным выражениям, туманно, приглушенно, так, что непосвященный человек и не поймет, о чем идет речь».
Советник скрипуче кашлянул.
— Теодор, вы переутомились, я думаю, и излишне… ну, как сказать… несколько возбуждены.