Мария закурила новую сигарету.
— Ева, милая, — сказала она жалобно, — вы не понимаете нашего положения. Есть политика, есть высшие цели. История простит нам все, если мы победим.
— Даже предательство? — вспыхнула Оксана. — Мария, извините, я — немка, но я бы больше уважала вас, если бы вы были не другом мне, а моим врагом.
Наконец-то журналистку проняло. Она вскочила на ноги, с ненавистью глянула на Оксану.
— Вы, немцы, делаете все, чтобы мы стали вашими врагами. Вы без конца плюете нам в лицо, в душу. Так вот, Ева, знайте, если с Петром что-то случится, мы будем мстить вам. Я буду мстить!
— Знаете, вам к лицу такое воинственное настроение, Мария, — улыбнулась Оксана. — Вы становитесь красивой.
В глазах журналистки мелькнула тщеславная радость, но ее лицо тут же сморщилось, и она, припав к Оксане, заплакала:
— Евочка, клянусь, Петр не виновен! Попросите советника. Только господин Хауссер может спасти его, Евочка…
Ничего не поняла Мария. Ее слезы вызывали у Оксаны отвращение. Что ее горе по сравнению с тем горем, какое принесли ее друзья и «союзники» украинскому народу!
Оксана обрадовалась, когда увидела в окне переходившего мостовую советника. Она оттолкнула от себя журналистку.
— Успокойтесь, Мария. Идет советник. Я попрошу его. Может быть, мы зайдем к нему вместе?
— Нет, Евочка, — заколебалась журналистка, — вдвоем неудобно. Сперва вы попросите… Ради бога!
Хауссер встретил «помощницу» пытливым взглядом, спросил вполголоса:
— У вас есть что-нибудь для меня? Получили?
— Не волнуйтесь, господин советник. Помните, что я сказала — несколько дней. Чисто технические причины… Я думаю, будет завтра.
Советник кивнул головой, задумался.
— А теперь я должна признаться, — засмеялась Оксана, — что буквально сгораю от любопытства. Террориста удалось схватить? По городу ходят слухи, кого-то арестовали. Считают, что советника юстиции убил… как это?
— Оуновец? — хмуро спросил Хауссер.
— Да. Это одно и то же, что бандеровец? Но, скажите, действительно оуновец?
— Так полагает начальник гестапо…
— А вы, господин советник?
— Остаюсь при своем мнении.
— Вы считаете, что это был партизан? Какая наглость! И вообще, я не представляла, что тут может твориться что-либо подобное. Партизаны, бандеровцы, прямо в городе, днем. Ужас! Страшно будет по улицам ходить.
Своей болтовней Оксана надеялась хоть немного расшевелить советника. Она играла в женское любопытство весьма натурально, но в конце переборщила. Советник недоверчиво покосился на нее.
— С каких пор вы стали такой пугливой?
— Вы меня не поняли, — с оттенком обиды возразила девушка. — Скажите, разве это будет приятно — случайно подвернуться под пулю во время перестрелки, затеянной вдруг на улице? Меня такая перспектива не прельщает.
Хауссер молчал. Оксана догадалась — расстроен, очевидно, спорил с гестаповцами, доказывал, что убийца — партизан, но с ним не согласились.
— Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, вполне здоров.
— Я бы все-таки советовала обратиться к врачу. Вам нужно беречь сердце. Поменьше переживаний.
Советник неприязненно поморщился. Как и большинство черствых, эгоистичных людей, он был очень чувствительным ко всему, что касалось его здоровья, п панически боялся всяких болезней.
— Ева, вы, кажется, решили поиздеваться надо мной?
— Ни капельки. Я совершенно серьезно беспокоюсь о вашем здоровье. Вы можете мне поверить, ведь ваша болезнь помешает мне выполнить задание. Утром вы меня прямо-таки напугали. И сейчас… У вас, знаете, нездоровый вид.
— Что вы хотите! — подавленно сказал Хауссер. — Один этот болван…
Он умолк, не договорив, посмотрел на помощницу, давая понять, что не желает продолжать разговор на эту тему и ждет объяснений, что именно побудило ее явиться к нему. Но Оксана понимала, что благодаря необыкновенному событию ее любопытство не может, показаться подозрительным, и решила продолжать атаку:
— Господин советник, просветите меня в отношении ОУН. Что это такое?
— Партия, если хотите. Организация украинских националистов.
— Я это знаю. Их цели?
— О, цели у них колоссальные! — вяло усмехнулся советник. — Создание украинского рейха со своим фюрером во главе.
— Насколько я понимаю, в намерение Гитлера не входило и не входит что-либо подобное? — сказала девушка после небольшого раздумья. — Ведь Гитлер не скрывал своего отношения к славянским народам. Вам нужна Украина как жизненное пространство для немцев. Как же они могли надеяться?
Хауссер пожевал губами, подумал и сказал:
— По-моему, мы имеем дело с комплексом расовой славянской неполноценности. Это молодые, малообразованные люди, мальчишки, можно сказать, озлобленные, опьяненные идеей власти. Я говорю о руководстве ОУН. Среди них есть всякие: подвижники национальной идеи и карьеристы, горячие головы и отъявленные негодяи, просто дураки, тупицы и поэтические натуры. Но представьте себе — ни одного трезвого, реально мыслящего политика. Все отчаянные фантазеры.
— Каково отношение немцев к ним? — спросила Оксана, как бы удивленная тем, что она услышала.
— Все очень сложно, Ева, — устало вздохнул Хауссер. — Очень сложно…
Оксана ждала дальнейших объяснений, и советник, подстрекаемый ее молчанием, хотел было что-то добавить, но удержался и перевел все на шутку.
— Пусть это не волнует вас, — засмеялся он. — Вам оуновцы ничем не угрожают.
Лекция окончена. Хауссер удовлетворил любопытство своей «помощницы», но не сказал ничего лишнего. «Все сложно…»
— Господин советник, — Оксана сделала вид, что вдруг вспомнила о том неприятном поручении, которое заставило ее прийти сюда. — Я должна обратиться к вам с просьбой. Брат Марии Чайки, этой журналистки, арестован. Она пришла ко мне в слезах и чуть ли не на коленях умоляла, чтобы я попросила вас освободить его.
— Как звать брата? — насторожился Хауссер.
— Петр.
— Петр Карабаш?
— Фамилии я не знаю.
— Он не брат ей, а… любовник.
— Допустим. Разве это меняет положение?
— Почему она решила, что я могу освободить кого-либо? — тревожно спросил Хауссер. Он был похож на свернувшегося в клубок ежа, растопырившего во все стороны иглы осторожности и недоверия.
— Она считает вас влиятельным человеком. Она даже сказала: «Он все может».
— Чепуха! — Хауссер, кажется, разозлился. — Эти люди каждого немца считают влиятельным. Я маленький чиновник, только и всего.
— Вы скромничаете, — засмеялась Оксана. — Уже одно то…
— Что она еще сказала вам? — голос Хауссера звучал резко.
— Она не скрывала, что брат ее — украинский националист, и говорила, что вы… По ее словам выходило так, что вы уже несколько раз добивались освобождения некоторых националистов, арестованных гестапо.
— Фантазия! — почти вскрикнул Хауссер. — Фантазии сексуальной истерички и ничего больше. Вам нужно было выставить ее за дверь.
— Я женщина, господин советник, — мягко сказала Оксана. — Мне понятно ее горе. Она говорит, что ее брата арестовали в связи с этим убийством. Однако вы ведь убеждены, что убийца — партизан, а не националист. Поэтому я решила попросить вас сделать все возможное.
— Ходатайствовать за националистов тоже входит в ваши обязанности? — зло усмехнулся Хауссер.
— Нет, конечно, это моя личная просьба. Надеюсь…
— Ее тревога преждевременна, — советник завертел головой, словно воротничок был тесен, душил его. — Преждевременна! И запомните, Ева, я — маленький чиновник. Мое влияние ничтожно. У украинцев есть пословица — пятое колесо у воза. Я — это пятое колесо.
— Все возможно… — с хитрым видом сказала Оксана. — Но уже одно то, что меня послали к вам…
Честолюбивая улыбка дрогнула на пухлых губах Хауссера. Он вдруг задумался, потирая рукой щеку.
— Скажите, Ева, там, у вас… Может быть, вы что-нибудь слышали. Как союзники расценивают быстрое наступление советских войск? Их это радует?
Вот что интересует эксперта по восточным вопросам. Но что он сам думает по этому поводу? Оксана уклонилась от прямого ответа.
— Всем хотелось бы, чтобы война поскорее закончилась.
— Кажется, вы скрытничаете, — Хауссер был разочарован. — Я не думаю, чтобы союзники были в восторге от военных успехов русских. Это не в их интересах.
— Да, я слышала…
— Ага! — обрадовался советник. — Я полагаю, что ваши были бы не против, если бы мы, немцы, подольше задержали русских здесь, на подходах к Западной Европе?
— Но ведь есть обязательства, долг, — сказала Оксана так, как если бы пыталась отвести от союзников обвинение в вероломстве.
— Обязательства, союзнический долг… Все это слова! — пренебрежительно махнул рукой советник.
— Как сказать…
— Тогда почему не выполняется обязательство открыть Второй фронт?
— А вам не терпится? — лукаво прищурилась Оксана.
— Нет, я просто восхищен. Ваши политики хотели бы содрать шкуру со зверя, убитого другими.
— Думаете, нам это удастся?
— В прошлом такие случаи…
Стук в дверь — и Хауссер не закончил фразу. Явился уже знакомый Оксане лейтенант из гестапо. Жадно, — одним движением глаз он схватил и, видимо, запечатлел в своей зрительной памяти лица Хауссера и Оксаны, их фигуры, кровать у стены, как бы сфотографировав все это, и просиял в сторону девушки ослепительной, похожей на вспышку магния, улыбкой. Легонько щелкнул каблуками.
— Господин советник…
Хауссер даже не удостоил его взглядом.
— Скажите вашему шефу, что я болен и не могу прийти. Скажите, что моя болезнь является следствием того потрясения, которое я перенес в связи с убийством, Совершенным днем, всего в нескольких сотнях метров от кабинета вашего шефа.
Лейтенант заметно покраснел, в замешательстве взглянул на хорошенькую помощницу советника и сообщил почти шепотом:
— У шефа находится оберштурмбаннфюрер… Он только что прибыл.
Хауссер издал скрипучий горловой звук, молча снял с вешалки фуражку.