Карл, стараясь предотвратить скандал, который мог разгореться при женщинах, тут же вмешался в разговор, заметив, что у молодой баронессы Марты есть схожие черты с отцом, конечно, если и Георг Бутанис выглядит так, как его брат Феликс. Баронесса Анна заметила на это, что братья были очень похожи, разве что только характерами разные, Феликс спокоен и прямолинеен, а Герг более скрытен и был, что называется, «себе на уме».
– Это единственный снимок, где сохранилось изображение Феликса. Он подарил нам эту фотографию сразу же, как приехал из Германии…
А все собственные семейные альбомы они вывезли с собой.
– Баронесса Анна, у меня к вам весьма деликатный разговор… Можно, мы оставим детей и выйдем в ваш чудесный садик? – Отто, явно озабоченный какими-то тревожными мыслями, провел ладонью по жестким волосам, сдвинул брови, отчего на широком лбу пролегли морщины.
Баронесса Анна с чисто женским понятным интересом посмотрела в глаза сенатора, в глаза, взволнованные каким-то теплым, но переменчивым светом, оглянулась на дочь – Марта и маленькая Элизабет, обе счастливые смеющиеся, вместе с младшими Дункелями рассматривали новые игрушки. Уцепившись загорелыми ручонками за уши красивого розово-белого плюшевого зебренка, Элизабет целовала его в черненькую пуговку носа.
– Идемте, герр Дункель, – баронесса тряхнула пышными волосами, в темных глазах южанки мелькнули искорки женского любопытства – сердце подсказывало ей, что разговор пойдет именно о будущем ее дочери – и она, взяв сенатора под руку, повела его к выходу, все еще прислушиваясь к смеху Марты и внучки.
«Никогда не надо упускать своего шанса в жизни, а перед Мартой, похоже, открывается отличная возможность», – подумала баронесса, ради дочери готовая на многие личные жертвы. Как, впрочем, и почти как каждая любящая мать…
2
– Клянусь священными водами Стикса, не иначе сегодня у бога Гелиоса на небе какой-то траур! – с такими словами Отто Дункель в ночном халате подошел к распахнутому окну. С моря тянул ровный ветер, прохладный и влажный, вызывая на обнаженной волосатой груди приятный озноб. Над тяжелым серым морем висели такие же полосато-серые тучи, извещая, что где-то там, далеко на юге, бушует непогода, испытывая моряков на прочность сил, физических и моральных…
– Пропал здешний пляж, по крайней мере на сегодня! – отозвался из своей комнаты Вальтер. – А так хотелось поплавать!
– Еще наплаваемся досыта, – каким-то пророческим тоном отозвался Отто, покидая балкон. – Живо бриться и спустимся в ресторан отдать дань уважения здешним кулинарам.
После завтрака, торопливо глянув на часы, Отто позвал старшего сына с собой:
– Едем, Карл. Я заказал такси к подъезду гостиницы.
– Ага! Опять к баронессе Бутанис? – так же поспешно с улыбкой уточнил Карл, и его насмешливые глаза озорно прищурились. «Ох, отец, не иначе тебя кто-то очень крепко тросиком привязал к воротам заветного особнячка! Как бы наш Морской Волк не превратился в Цербера у того парадного крылечка!» – хотел было пошутить Карл, но в комнату из туалета вернулся Вальтер, и он сдержал свою шутку при себе. – Какими духами будем опрыскивать скафандры перед погружением в омут семейного быта? Правда, семья это еще не стала нам родной, но чем Нечистый не шутит…
– Ишь ты! Понравилось ему домашнее печенье! – в свою очередь пошутил Отто, тут же согнал с лица улыбку, поджал губы, что всегда указывало на подступающую к сердцу злость. – Едем к хозяину яхты! Кельтман обещал ободрать меня как кролика! – И он с многообещающей ухмылкой подмигнул Карлу: – Знал бы этот Кельтман, что с визитом к нему явится Черный Волк, а не безобидный кролик! Вальтер, ты останешься здесь, вот тебе телефон издателя «Эйдж», куда мы сейчас приедем.
Если я не позвоню через час, ты звони сам и сообщи мне, что Фридрих Кугель будто бы подыскал яхту по более сходной цене. Я уверен, что наш разговор будет прослушиваться секретарями этого Кельтмана, которые и доложат шефу эту важную информацию.
– Понял, отец. Не волнуйся, сделаю все, как надо, – ответил Вальтер.
– Ну и отлично, сынок. Пошли, Карл, нам пора.
Такси зеленого цвета уже стояло около парадного крыльца гостиницы «Дункан», когда Отто и Карл прошли между меднолицыми швейцарами под все еще пасмурное в серы тучах небо. Огромные листья эвкалиптов, посаженных вдоль тротуара и которые в жаркое время дня практически не дают тени – словно флюгер на ветру, они всегда располагаются ребром к солнечным лучам – теперь плавно раскачивались на гибких длинных ветках.
– На улицу Джеймса Кука, в издательство «Эйдж», – попросил Отто молодого таксиста, и машина плавно влилась в шумный поток магистрали. Мелькали разукрашенные рекламами стеклянные витрины магазинов, кафе, кинотеатров, толпа пешеходов к этому часу стала значительно гуще, пестрее. С воем проносились по разделительной полосе полицейские машины, заставляя водителя такси тормозить у перекрестков.
– Приехали, уважаемый сэр, – сообщил водитель, остановив машину у тротуара – справа поднималось трехэтажное кирпичное здание постройки не иначе как начала двадцатого века, с четырьмя колоннами, которые подпирали массивный балкон с чугунным литым ограждением по периметру. На передней части балкона приделана вывеска с крупными неоновыми буквами «Эйдж», а чуть ниже медными буквами пояснялось, что издательство основано в 1854 году и принадлежит компании «Вольфган Кельтман энд К°».
Расплатившись за такси, Отто и Карл поднялись по четырем широким мраморным ступенькам, прошли между массивных из серо-зеленого мрамора колонн – по две с каждой стороны – и толкнули высоченную деревянную дверь. В фойе их встретил густой застоявшийся запах плохо проветренного старого помещения и белобородый тучный швейцар в черном цилиндре, в черном долгополом костюме, в белых перчатках и при черном галстуке на белой рубашке: таких швейцаров Отто Дункель видел на старинных картинах, с поклоном принимающих шубы у знатных господ, приехавших на театральное представление…
С немалым удивлением осмотрев этот ходячий «антиквариат», Отто представился и попросил доложить о себе. Не зная, на каком языке принято разговаривать в этом доме, он говорил на английском.
– Герр Кельтман ждет вас, сэр-р, – едва не прорычал ответное, похоже, очень ненавистное ему слово «сэр», отчего у Дункеля тут же создалось впечатление, что этот черный «джентльмен» готов был собственными руками передушить всех этих «сэр-ров»! А глаза, глаза смотрели так настороженно, будто это глаза сторожевой овчарки, готовой при малейшем незапланированном движении рукой тут же вцепиться мертвой хваткой в горло…
«И этого полупса-получеловека с Германской земли сдернуло ураганом минувшей войны. Отсюда и злость к янкам и англосаксам, среди которых приходится доживать свой век», – не без сарказма подумал Отто, по акценту угадав соотечественника. Да и кого еще мог поставить у своих дверей этот Кельтман?!
– Идите за мной! – пролаял швейцар, бравым фельдфебелем промаршировал через фойе и по темному коридору с одинокой лампочкой на высоком потолке, без стука открыл такую же высоченную дверь и ввел их в просторный кабинет, жестом руки указал вправо на темно-вишневый диван около входной двери.
– Ждите! – в полуприказной форме произнес живой манекен старого мира и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
– Не хватало только, чтобы он запер нас здесь, этот черный робот с убогим словарным запасом, – проворчал Карл, на которого такой неласковый прием произвел неприятное впечатление. – Можно подумать, что здесь не издательство размещается, а следственный изолятор! Бр-р.
В кабинете, ближе к узкому окну, похожему на бойницу в толстой стене, размещался огромный, заваленный бумагами и газетами стол, слева поднималась стопка книг в дорогом светло-коричневом переплете – Отто без труда узнал сочинения Канта, Гете, сверху трехтомник Агаты Кристи. Чернильный прибор красовался около этих книг тремя торчащими авторучками с разноцветными – черно-красно-зелеными – колпачками. Кроме входной двери была еще дверь налево, задернутая тяжелыми темно-вишневыми портьерами, и еще дверь в противоположной стене, откуда, через глухой тамбур, не проникало ни единого звука.
«Комната отдыха, или для приема особо ценных клиентов», – подумал Отто, закончив осмотр апартаментов Кельтмана.
По устойчивому табачному запаху Дункель безошибочно определил, что Вольфганг Кельтман весьма злоупотребляет гаванскими сигарами – одна из сигар, уже с отрезанным кончиком, лежала на совершенно чистом листке бумаги, около пепельницы из большой океанской раковины.
К запаху табачного дыма примешивался еще запах духов, но определить, дамские или мужские, было весьма трудно из-за малой их концентрации, да еще из-за табачной примеси. По-видимому, этот запах принес кто-то из недавних посетителей, а не сам хозяин прокуренного кабинета.
Отто опустился на упругий кожаный диван, Карл присел рядышком. На столе зазвонил черный телефон, тренькнул два раза и умолк – трубку поднял в фойе швейцар – его по-армейски чеканный голос слышался даже через массивную закрытую дверь, правда, разобрать, о чем шла речь, было невозможно.
– Ждать заставляет, – проворчал негромко Карл и покосился на распахнутое окно – оттуда влетал слабый ветерок, на столе под большой темно-коричневой сигарой шевельнулся белый листок бумаги, чуть приметно качнулась портьера на левой двери.
– Подождем, – отозвался равнодушным тоном Отто. – Нам спешить особенно некуда. Примерно через час – полтора позвонит Фридрих, узнаем, как у него идет сговор о фрахтовке яхты… Если он сговорился, то отправимся с ним, а с господином Кельтманом вежливо раскланяемся, извинимся за беспокойство. – Хотел было достать сигару и закурить, но сдержался: кто знает, как на это отреагирует своенравный, по всему видно, Кельтман, издатель этой умеренно-либеральной газетенки. Еще надуется от обиды, начнет искрить током, как морской скат, когда его излишне донимают…
«Интересно, на какие такие накопления приобрел этот Кельтманишка свою яхту?» – подумал Отто, зная, что хорошая яхта сама по себе уже приличное состояние, дающее хороший доход от фрахтовки и стоит на рынке не один десяток тысяч фунтов стерлингов.